восстанавливая дыхание.
– Молчи, женщина! – грозно кричит Сальвий.
– А она кто? – с подозрением спрашивает Сантухт.
– Гишу напал на ее соплеменников, спастись удалось только ей… Я решил помочь… – скромно опускает глаза Сальвий и вдруг с вызовом напирает на парфянина: – Все еще не веришь в чудо?
Сантухт растерянно вертит головой то на монстра, то на чернокожего гиганта, багровея от смущения:
– Чтобы Геракл… И здесь?
– В вашем городе есть храмы Геракла? – не дает ему опомниться пират.
– Есть! – утвердительно отвечает Сантухт.
– Отведи нас туда! И представь своему царю! – командует Сальвий и, чтобы окончательно развеять сомнения парфян, достает кисет с зельем и посыпает им рану, которую Сантухт сделал ножом.
Рана пенится зеленоватыми пузырями, заметно стягиваясь. Один из солдат с открытым ртом в изумлении тянется пальцем к ране, но Сальвий проворно бьет его по руке.
– Зелье богов! Я сделаю вас богатыми. Только накорми меня и эту женщину и поторопись отвезти нас в город!
Глава 26Дикий принц
Пергам, столица римской провинции Азия
Шесть лун сменилось с тех пор, как сестра попрощалась с ним. Атей редко вспоминал Заряну. Вначале образ сестры возникал каждый день, но вместе с ним приходили и воины, растерзанные львами на потеху публике, и Атея жег стыд. Он гнал его, а вместе с ним и Заряну, и сестра стала являться ему все реже и реже. Пока не исчезла совсем.
Не то чтобы Атей был трусом. Но слава воина никогда не влекла его. Мечтательность и любовь к созерцанию заставляли Атея еще мальчишкой сбегать на берег Танаиса и, затаив дыхание, вместе с багровым диском закатного солнца растворяться в степном горизонте. Песня жаворонка наполняла его душу неизъяснимым трепетом, а рев ночной грозы разрывал сердце от дикого восторга. Заряна еще после смерти матери подметила особенности его тонкой натуры, но не насмехалась над братом, как толстокожий Скопасис, а, наоборот, старалась тактично и незаметно оградить его от тягот кочевой жизни. Она, как и обещала, заменила мальчику мать, но, в отличие от непреклонной Опии, никогда не была сурова с братом. Атей так сильно любил сестру, что, если бы не смог забыть ее, просто умер бы от горя, но жажда жизни взяла свое.
За полгода разлуки угловатый подросток превратился в статного юношу. Ежедневные занятия в гимнасии и хорошая пища сделали свое дело. Он вырос почти на голову, раздался в плечах, теперь его щеки и подбородок покрывает нежная шелковистая растительность. Которую, впрочем, каждую неделю тщательно сбривает личный брадобрей наместника по его приказу. Жизнь Атея не похожа на жизнь раба или заложника, скорее, воспитанника. Вот и сейчас юноша усердно выводит стилусом непокорные греческие буквы, перенося мудрые слова афинского философа с пожелтевшего папируса на податливый воск: «В своих бедах люди склонны винить судьбу, богов и все что угодно, но только не самих себя».
– Не самих себя… – шепчет Атей, скользнув взглядом по вычурной капители розовой колонны и застыв на широком лбу бюста Платона, расположенного в ряду других великих греческих мыслителей вдоль анфилады, ведущей к парадному входу дворца. – Самого себя! – еще раз задумчиво произносит юноша вслух, обкатывая языком каждую букву, словно мелкие камешки, которыми Сципион заставляет наполнять рот, когда он упражняется в латинском.
Громкий стук в двери заставляет Атея прервать беседу с философом.
Группа всадников, спешившись у ворот виллы и оставив лошадей слугам, по-хозяйски спешит к дому. Впереди мужчина с мощным торсом и грубыми чертами лица. Белоснежный таларис – туника с длинными рукавами, недоступная людям низкого положения, – черные кожаные полусапоги и плащ лацерна поверх инкрустированных серебром черных доспехов, надеваемый только в торжественных случаях, – все говорит о важности визита и статусе его хозяина.
Всадник хватается за массивное железное кольцо и несколько раз резко стучит в дверь. Этот стук и заставляет Атея оторваться от учебных занятий.
– Это дом Сципиона?
Атей смотрит на гостей широко раскрытыми наивными глазами. Предводитель группы снимает с головы шлем в цвет панциря и раздраженно проводит ладонью по потной лысине.
– Это дом… Дом Сципиона, – с запинкой на латыни отвечает сконфуженный юноша.
– Наберут же рабов… – бурчит себе под нос посетитель и по слогам обращается к Атею. – Ты кто? Дак? Или фракиец?
– Сармат!
– Надо же. Никогда раньше не видел живого сармата, – хмыкает гость, – зови своего хозяина! И позволь войти! – грубо отстраняет он Атея. За ним входит и свита, пялясь на сармата как на диковинку.
Спустя короткое время в сопровождении Атея и прозевавшего визитеров управляющего навстречу гостям, сгрудившимся вокруг замысловатого фонтана с секретом, выстроенного еще царем Атталом, спускается Сципион. Всегда невозмутимый, в этот раз наместник явно удивлен.
– Луций Корнелий Сулла? Почему не предупредил? Я бы встретил…
Сципион и Сулла обмениваются крепким римским рукопожатием, стиснув ладонями запястья друг друга.
– Да ни к чему! Ты же знаешь сенаторов не хуже моего, – Сулла достает свиток и протягивает его Сципиону. – Не любят они предупреждать…
– Да… – хмыкает Сципион, читая послание. – Боятся, что перепродам все нажитое и оставлю преемнику голые стены?
– Великий Сципион все такой же шутник. С этого момента, покоритель Карфагена, ты более не наместник в Азии!
Сципион сворачивает свиток и передает его управляющему.
– Интересный ход. Зачем же я так срочно понадобился Республике?
– Тебя не радует новая должность? – пожимает плечами Сулла.
– Скорее, спешка и подозрительность.
– Не вижу сложностей, – снова пожимает плечами теперь уже новый наместник. – Передашь все дела, посвятишь в подробности задуманного… Сенаторы ждут! Тебе нужно отправиться завтра же!
– Завтра так завтра! – цепкий взгляд Сципиона выхватывает из группы сопровождающих Суллу легатов, квесторов, писцов, ликторов, переводчиков и слуг юношу лет тринадцати, сурово насупившего брови, чтобы казаться старше своих лет.
Ему еще не положено носить оружие воина – меч, но пояс юноши украшает пугио, причем богато инкрустированные ножны кинжала достигают почти локтя в длину, что говорит о чрезвычайной амбициозности владельца, – отмечает про себя хозяин, и на лице обычно сдержанного полководца появляется отеческая улыбка:
– По-моему, я догадываюсь, кто этот юноша…
– Да, ты не ошибся. Подойди, Луций, и поприветствуй победителя Карфагена.
Стараясь выглядеть достойным момента, Сулла Младший торжественно вскидывает правую руку от груди вверх:
– Приветствую тебя, Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский!
– И тебя приветствую, Луций Корнелий Сулла, – не менее торжественно отвечает Сципион, протягивая руку для рукопожатия.
Тонкие пальцы изо всех сил пытаются сомкнуться на мощном запястье воина. Подросток краснеет.
– Когда я вырасту, я покрою свое имя еще большей славой, – запальчиво восклицает он.
Оба мужчины начинают смеяться, но, видя, как лицо молодого Луция покрывается пунцовыми пятнами, Сципион обрывает смех и очень серьезно произносит:
– Похвальное стремление, юноша. Наша судьба – в наших руках. Иди смело ей навстречу, и она тебе покорится.
В этот момент упругая струя вырывается из пасти единорога, венчающего центр фонтана, и, поднявшись под потолок, исчезает в широкой чаше, чтобы в следующую секунду через тончайшие отверстия рассеяться в воздухе мириадами мельчайших капель, несущих прохладу и благоухание роз гостям. Забыв о конфузе, подросток в восхищении раскрывает рот.
Знаток и почитатель греческой культуры, Сципион не мог лично не познакомить нового римского наместника с одним из чудес света – Пергамским алтарем, полвека назад созданным великими мастерами, собранными из разных концов Греции.
Задрав голову, Сулла напряженно вглядывается в блестящие золотом и переливающиеся всеми цветами радуги фигуры богов-олимпийцев, избивающих крылатых и змееногих гигантов. Огромные переплетенные фигуры барельефа нависают над людьми с высоты в двадцать локтей, подавляя своим величием.
– Боги олицетворяют греков, побежденные гиганты – галлов, – просвещает Сципион не блещущего эрудицией Суллу.
Происходивший, так же как и Сципион, из знаменитого рода Корнелиев, Сулла был беден (это подтверждала и его одежда, носящая следы былой роскоши, но далеко уже не новая), и должность наместника такой богатой провинции, как Азия, давала ему шанс поправить свои финансовые дела, если действовать с умом. Сулла это понимает и потому внимательно ловит каждое слово Сципиона. А Сципион вынужден делиться с дальним родственником своими замыслами – что поделать, так захотели боги!
– Ситуация с Парфией идеальна, чтобы начать разрушать империю Аршакидов, но у сената нет на это сил, поэтому такое решение… – патриции размеренно спускаются по ступеням алтаря к подножию нижнего города, лежащего у их ног. В последний раз с легкой грустью Сципион бросает взгляд на крыши и колонны храмов и святилищ Афины, Деметры и Асклепия…
– С каких пор селевкидские и понтийские цари делают так, как хочет Рим? – перебивает быстро соображающий Сулла.
– Это Азия, друг мой. Здесь действует древний и до боли простой закон: кто первым нанес удар, тот и прав. Сильная Парфия на границах нам не нужна, впрочем, как и сильная Сирия. Рим строится на костях побежденных! – в глазах полководца отражается эхо растерзанных Карфагена и Нуманции.
– Ты не ответил на вопрос. Как вести себя с Эвергетом и Антиохом?
– Если сенат тебя послал, значит, верит в твои способности. Еще один закон Азии: все, абсолютно все здесь строится на личном авторитете. Если не уверен, поехали сразу со мной!
– Жестко ты… – почесывает квадратный подбородок Сулла.
– Зато честно! Тебя не смущает, что люди не обращают на нас внимания? – показывает Сципион рукой вокруг. Они уже идут по прохладным улочкам Пергама, сзади плетется скучающая охрана.