Такова была удручающая обстановка, когда армия адмирала Колчака, преданного союзниками и замученного врагами, подходила к озеру Байкал. Можно ли было надеяться хотя бы на небольшую помощь от всех этих «друзей» и «союзников»? Нет! Все наши надежды были, как и раньше, только на чудесную помощь Всевышнего, на то, что Байкал замерзнет раньше срока и пропустит нас с нашими ранеными, больными и семьями.
Байкал, когда начинаются морозы, покрывается льдом сначала у берегов. Середина не замерзает очень долго. Там остается полоса открытой воды – «полынья». Над «полыньей» в безветренную погоду стоит туманное облачко и предупреждает о непроходимости Байкала.
Мы подошли примерно недели на две раньше того времени, когда устанавливается переправа, и на три-четыре недели ранее, когда можно быть уверенным, что переправа уже существует. Санный путь через Байкал открывается во второй половине февраля, иногда в начале марта.
9 февраля передовые части поздно вечером прибыли на берег Байкала в большое село Листвиничное. Жители сообщили, что еще никто не пытался переходить на тот берег.
Наш путь через Байкал лежал на Мысовск, до которого было около 60 верст. Расстояние слишком большое, чтобы сделать его в один переход на усталых лошадях и при полной неизвестности о том, что делается на середине Байкала. Поэтому 10 февраля прошли по льду Байкала вдоль берега на север, к деревне Голоустной, лежавшей против Мысовска. Отсюда переход был в 4 версты.
В Голоустной крестьяне также еще не пробовали переправляться на ту сторону, считая, что рано и опасно. Нужно было выслать разведку, чтобы выяснить, замерз ли Байкал посредине и кто находится в Мысовске. Вызвались на это два офицера Ижевской дивизии – поручик Понятовский и Лучихин. Они переоделись в крестьянское платье. Долго никто из жителей деревни не решался идти проводником. Наконец один молодой парень, после обещания щедрой награды в 25 рублей царскими золотыми, согласился. Старики напутствовали его многочисленными советами, накопленными из опыта десятков лет ими самими и их прадедами.
Трое разведчиков спустились на лед и двинулись в путь, скрывшись вскоре в просторах ледяной пустыни. В передовых частях армии шли деятельные приготовления для завтрашнего перехода. Начальник авангардной Ижевской дивизии – генерал Молчанов, еще будучи молодым офицером, делал съемки на Байкале на острове прокаженных Ольхон и уже тогда познакомился со свойствами Байкала. Он рассказал об особенностях озера и дал инструкции для перехода.
При неожиданной прибыли воды лед на Байкале дает трещины, появляющиеся с оглушительным грохотом. Их бояться не следует. Но нужно запастись досками, чтобы перекрывать трещины мостками. В трещины иногда попадают лошади. В таком случае надо накидывать узду на шею лошади и начинать ее душить. Задыхаясь, лошадь вбирает воздух и легче плавает. Улучив момент, надо за голову и хвост вытолкнуть ее из трещины на лед. Когда лед снова сходится, края трещины ломаются и нагромождают целый вал ледяных осколков. Нужно иметь лопаты для расчистки этих барьеров.
На гладкой как зеркало поверхности льда с истертыми подковами наши лошади скользили и падали. Чтобы «наковырять» дорогу, вперед посылался сборный отряд, составленный из всадников, которым удалось перековать своих лошадей на новые подковы с острыми шипами. 11 февраля утром, не дожидаясь возвращения разведчиков, авангардные части начали переход. Движение шло благополучно.
Трещины покрывались досками, и движение протекало без задержек. Только для несчастных истомленных лошадей этот переход был страшно тяжел. Они скользили и падали, и многие, обессилев, оставались на льду Байкала. После нашего перехода крестьяне подбирали их и вывозили к себе на санях.
Бегут немереные версты одна за другой. Вот и середина Байкала. Всюду крепкий лед. От одного к другому передают, что вернулись с того берега разведчики: весь Байкал проходим, в Мысовске красных нет, там отряд японцев. Байкал нас пропускает. Байкал пройден. Байкал остался позади, и мы в Забайкалье… Еще один этап борьбы с красным гнетом закончился. На очереди – следующий.
А. Котомкин[159]О чехословацких легионерах в Сибири[160]
Зима 1919/20 года принесла всей Сибири невиданные ужасы, неисчислимое количество смертей. Длительная трагедия, равную которой трудно найти во всей мировой истории, началась после падения Омска (14 ноября 1919 года), окончилась же весной; последний ее этап видел еще покрытый льдом Байкал.
Фронт как-то неожиданно быстро стал подвигаться от Урала на восток, и вскоре спешно начал эвакуироваться Омск. Армия, измотанная непрерывными боями, морозами и постоянным нервным напряжением, не могла уже сдерживать врага. Начался последний акт обороны, но надежды защитить столицу рушились. Прикрываемое армией из последних сил, началось всеобщее отступление. Русские люди за годы «великой бескровной» навидались великих исходов, но такого ужасного, как был этот сибирский великий исход, не было и – сжалится Господь над Россией – не будет больше.
Эвакуационные поезда длинной лентой вытянулись между Омском и Ново-Николаевском. На 150 верст к западу от Ново-Николаевска растянулись эшелоны эвакуации Омска и стали. Дальше двинуться оказалось невозможным – впереди железная дорога была безвыходно закупорена. Стояли лютые морозы. Сзади накатывалась огненным валом регулярная Красная армия. По сторонам лежала бесконечная холодная сибирская тайга, в которой не разыскать ни крова, ни пищи. Замерзавшие беженцы, кто поздоровее, выходили из вагонов и беспорядочными толпами шли на восток, шли, пока были сильны, а раненые, больные, матери с детьми беспомощно оставались замерзать.
Почему случилось так, что прямая артерия страны – Сибирская магистраль – не смогла послужить эвакуирующимся из Омска, и десятки тысяч беженцев и раненых остались замерзать в тайге? В газете «Дело России», номер 14, 1920 год, так описывалась эта страшная история: «Постепенно замирала жизнь в этих эшелонах смерти. Затихали стоны умирающих, обрывался детский плач, и умолкало рыдание матерей. Безмолвно стояли на рельсах красные вагоны-саркофаги со своим страшным грузом, тихо перешептывались могучими ветвями вековые сибирские ели, единственные свидетели этой драмы, а вьюги и бураны напевали над безвременно погибшими свои надгробные песни и заметали их белым снежным саваном. Главными, если не единственными виновниками всего этого не передаваемого словами ужаса были чехи. Вместо того чтобы спокойно оставаться на своем посту и пропустить эшелоны с беженцами и санитарные поезда, чехи силою стали отбирать у них паровозы, согнали все целые паровозы на свои участки и задерживали все, следовавшие на запад. Благодаря такому самоуправству чехов весь западный участок железной дороги сразу же был поставлен в безвыходное положение. Более пятидесяти процентов имеющегося в руках чехов подвижного состава было занято под запасы и товары, правдами и неправдами приобретенные ими на Урале, на Волге и в Сибири. Тысячи русских граждан, женщин и детей были обречены на гибель ради этого проклятого движимого имущества чехов».
Доктор Крейчи также описывает это ужасное положение на Сибирской железной дороге, но, как увидим, отнесся к этому весьма прохладно (если не считать риторических рассуждений), беспокоясь только о своих «гошах». Он подтверждает факт отвратительного эгоизма чешских легионеров и их бесцеремонное самоуправство, вернее – фактический захват Сибирской железной дороги.
«…В то же самое время мы должны считаться с опасностью, которая нам угрожает с запада. Красная армия, как уже видно, не остановится в Омске. Все говорит о том, что она пойдет дальше, чтобы захватить всю среднюю Сибирь. Поэтому является главнейшая необходимость, чтобы как можно скорее мы выбирались оттуда на восток. Хотя большевики еще очень далеко, но на магистрали наступает такое положение, которое может стать страшной угрозой нашей эвакуации. Множество русских воинских поездов наскочили на нашу наизападнейшую позицию, почему произошел там страшный хаос и затор. Наше главнокомандование отдало распоряжение, чтобы наши отряды упорядочили дорогу от Ново-Николаевска до Красноярска. И так как это не удалось, то нам ничего более не остается, как помнить только о своих собственных интересах. По приказу ген. Сырового, никакой иной поезд не должен был пропущен на восток впереди наших эшелонов. Не было сделано исключение и для семи поездов, в которых убегает из Омска Колчак с государственным золотым запасом. Бывший Верховный Правитель торчит где-то в безумном заторе на дороге и тщетно возбужденными телеграммами добивается проезда – наше командование отвечает твердокаменным – «нельзя». Я не осмеливаюсь себе даже представить, какое несчастье, какое множество страшных бед заключает в себе эта остановка потока бегущих. Это загромождение пути для тысяч и тысяч русских военных и штатских, которые, будучи мучимы тщетным ожиданием, проводят целые дни и даже недели в поездах, не могущих тронуться с места, и гибнут при этом от голода, морозов и тифа! Все же было бы для нас гораздо лучше, если бы мы могли еще в начале осени оставить дорогу на запад от Красноярска».
Какое завидное, иезуитское спокойствие! Тысячи и тысячи – в том числе дети – гибнут от холода, голода и тифа, потому только, что дорога захвачена «нашим войском». Поборник права и справедливости, представитель «наигуманнейшего» президента Масарика, полномочный посланец республики, сделал ли он хоть один шаг, чтобы прекратить это вопиющее безобразие, эту неслыханную жестокость? Нет, ни одного шага не сделал, ни одним пальцем не пошевелил. Раненые и больные, дети и старики так и остались в снегах, остались замерзать… А его «ксенофонтовы воины», его превзошедшие Александра Македонского, от Геродота еще невиданные храбрецы и герои при одном только еще далеком стуке копыт большевистского коня ринулись бежать, как спугнутое звериное стадо… Они именно панически бежали, забыв все, как обезумевшие звери, не считаясь решительно ни с чем и ни с кем!