Горькой иронией звучит незадолго перед этим выпущенный чехами известный Иркутский меморандум, в котором они обратились ко всему культурному миру, жаловались на реакционную власть Колчака, допускавшую жестокости и несправедливости. Да не как-нибудь жаловались, а взывали во имя человечности, вопияли ради справедливости, возмущались, как рыцари добра и защитники обижаемых. Да, то были хорошие, светлые слова, слова для европейской сцены, кимвал, бряцающий для Европы, а здесь же, за русскими кулисами, – о, здесь, на деле совсем другое. Здесь можно все, ведь русские – дураки, да и бессильны, в кровавой грязи затоптанные лежат.
После крокодиловых слез культурный европеец, посланец президента Массарика, меланхолически рассуждает: «Колчак, остановленный нами на своем пути, не будет смотреть на нас дружески. Конфликт с ним явится неизбежным. Хорошо, если бы нам еще загодя удалось повлиять на левое колчаковское крыло, на демократических кадетов и на прогрессивную буржуазию, чтобы создать новую власть, которая удовлетворила бы земцев и социалистов. В этом именно направлении в этих иркутских кругах и работает д-р Гирса, и уж с 20 ноября начинают говорить об улучшении положения».
Положение, как мы уже знаем, с Рождества «улучшилось». Маленький Макиавелли, доктор Гирса, потрудился – власть от Иркутстка до Нижне-Удинска перешла в руки эсеров, и сам адмирал, только что прибывший в Нижне-Удинск, оказался в сфере этой новой власти. Хаос и ужас, воцарившиеся на железной дороге, паническое самоуправство чехов, а также беспомощное топтание «главнокомандующего» генерала Жанена обрисовываются из нижеприводимых телеграмм.
28 ноября тогдашний командующий Сибирской армией генерал Сахаров секретно сообщает: «Иркутск, генералу Сыровому, генералам Жанен и Нокс, Владивосток, главнокомандующему японскими войсками Оой, представителю техсовета Стивенсу. Начальнику Томской ж. д. было приказано из пропускаемых эвакуированных эшелонов вывозить не менее 12 эшелонов в сутки. Запрошенный о причинах невыполнения приказания начальник дороги донес следующее: «Вмешательство чешских войск опрокинуло все расчеты. Когда паровозы забираются принудительным порядком и угрозами, то планомерная работа невозможна. Чехи своими эшелонами забирали паровозы из Тайги и гнали их до Боготола и Красноярска, не считаясь ни с какими заявлениями администрации. Назначенные из Красноярска для усиления Тайги и Томска паровозы чехи не выпускают из Красноярска. Точно так же не пропускают боготольские паровозы для оказания помощи Тайге. Запас угля из-за отсутствия паровозов упал до 150 тысяч пудов при расходе ежедневно 160 тысяч. Погруженные углем вагоны не продвигаются, а порожняк не может быть подан вследствие насильственного захвата паровозов». Из этого донесения совершенно ясно, что при таком отношении чешских войск к железнодорожному аппарату неминуема гибель нескольких сотен наших эвакуированных людских эшелонов, находящихся к западу от Тайги; в числе этих эшелонов обречено на гибель много эвакуируемых представителей и граждан союзных держав. Катастрофа неминуемо должна разразиться и над чешскими эшелонами, которые, забирая паровозы от угольных поездов, не дают продвигать порожние вагоны в угольные копи. Кроме того, чешскими поездами забиты крупные распорядительные станции Томской дороги, и движение всей массы наших эвакуируемых эшелонов происходит чрезвычайно медленно, вследствие чего в эшелонах развилась эпидемия тифа и смертность достигла ужасающих размеров… Спасти положение еще можно, если чешские войска будут отправляться в числе трех эшелонов в сутки с каждой распорядительной станции и будут подчиняться требованиям жел. дор. администрации. Если Ваше Превосходительство не в силах разрешить удовлетворительно этот вопрос, то прошу о назначении в Красноярск распорядительной комиссии от представителей союзного, чешского и русского командования для урегулирования перевозки чешских войск, которая должна производиться непререкаемым распоряжением главначвоса и министра путей сообщения Устругова, по заданиям, вырабатываемым комиссией. Если и это окажется недействительным, то все равно, видя перед собою верную гибель, нам не останется ничего, как решиться на последнее средство, которое я здесь не называю. Прошу срочного ответа. Н. Николаевск. 28 ноября. № 391».
Телеграмма генерала Жанена: «Иркутск. 18 ноября 1919 года. Его Превосходительству господину Третьякову. Я получил сегодня утром циркулярную телеграмму Колчака. Он обращается к помощи дипломатических представителей по поводу некоторых мелких фактов, для того чтобы представить ряд неопределенных ходатайств, которые трудно удовлетворить даже в нормальное время. Априори, я не могу не констатировать, что эта телеграмма еще более затрудняет возможно скорое и удовлетворительное разрешение положения, к чему мы оба стремимся. С одной стороны, невозможно в порядке следования выяснить неопределенное число эшелонов неустановленного назначения, из коих некоторые не представляют никакой пользы (поезда с военнопленными, как это имело место последние дни, поезда с материалами, не могущими быть использованными в настоящих условиях, поезда с русскими беженцами, направляющимися на Дальний Восток, поезда автомобильной школы и т. д.). К тому же, чтобы это сделать, было бы необходимо иметь список этих поездов. Вашему Превосходительству известно, как мне, что некоторые поезда, быстрой отправки которых желали все дипломатические и военные представители, как, например, эшелоны с завозом, остались позади, благодаря адмиралу. Эта просьба слишком неопределенна. Тем не менее я должен добавить, что опубликование телеграммы № 215 и следующих адмирала будет, к моему сожалению, рассматриваться чехословаками как вид объявления войны. Соответствующее состояние умов лишит результатов всякого вмешательства, которое я желал бы предпринять для удовлетворения требованиям положения дел. После этой телеграммы мое вмешательство может только вызвать нежелательный результат, и некоторые приказы рискуют привести к формальному непослушанию и бунту. Как я только что осведомился, приняты меры, чтобы поезд адмирала, поезд генерал-квартирмейстера и поезд г. Пепеляева продолжали свой путь. Я буду продолжать делать что могу, и, как я вам сказал во время нашей первой беседы, мое желание – помочь русскому народу в его тяжелых страданиях. Я забыл еще заверить ваше превосходительство, что два поезда с золотом будут взяты под особую охрану и доставлены сюда. Генерал Жанен».
Как видит читатель из этой телеграммы, генерал Жанен был простой марионеткой, он не только не командовал, но он даже боялся вмешаться в творимые безобразия, он приглядывался к «состоянию умов» и соглашался со всем, ибо знал, что никто его не послушает. Положение на железной дороге получилось такое, что русские не смели и думать даже воспользоваться своей собственной дорогой. На адмирала Колчака за его требования просто цыкали. Между прочим, отношение к адмиралу – уничижительное обращение с ним лично – просто поражает и напоминает какое-то ослиное лягание, недостойное офицера. Когда это еще делает генерал Сыровой – удивляешься, но не очень – традиции не крепки в генерале, недавнее коммивояжерство выпирает. Но когда это делает генерал Жанен, представитель армии великой державы, армии старой, с давними устоями, щеголяющей воинской честью, – удивляешься, и очень удивляешься.
Захват чехами железной дороги в свое исключительное пользование вызвал невозможность дальнейшего планомерного отступления Сибирской армии. Она не имела куда укрыться, увернуться от наседавшего врага. К ее услугам оставалась, если хотите, застывшая под снежным покровом сибирская тайга, таежные санные дороги, безлюдные просторы, скованные морозами. Это кажется невероятным, но так и случилось – Сибирская армия сошла с железной дороги и по льдистым рекам, тайгою стала уходить на восток. Так провела Сибирская армия на морозах и в снегах всю зиму, не расставаясь с седлом, проделала путь через всю Сибирь и в январе 1920 года вышла в Забайкалье.
Задержание в пути адмирала Колчака подняло в армии взрыв негодования, и 18 декабря главнокомандующий генерал Каппель телеграфно вызвал генерала Сырового на дуэль – за оскорбление Русской армии. Но, как говорится, «Васька слушает да ест» или еще – «брань на вороту не виснет», – генерал Каппель даже не получил ответа.
Последний бой, который Сибирская армия дала большевикам под Красноярском, был последним ударом для нее – она была разбита. Отдельными отрядами разошлись ее остатки по таежным дорогам, кто на север, кто на восток. Потом, в ужасных условиях, отряды кое-как собрались вместе и под началом генерала Каппеля стали пробираться на восток, в надежде пробиться на Иркутск и закрепиться там. Двигались они по возможности параллельно железной дороге. К каждому селу подходили с опаской – нет ли красной засады. Одеты – кто во что, патроны – на вес золота, довольствие зависело от местного населения – когда большевиками село не ограблено, так сыты, а то и несколько дней идут впроголодь. От железной дороги часто их отгоняли – удалялись опять на север таежными дорогами, в обход, минула опасность – спускались и опять дальше, все в заветном направлении – на восток. Этот Сибирский Ледяной поход прекрасно описан генералом Сахаровым в его книге «Белая Сибирь». О нем в Европе почти не знают.
У адмирала Колчака не было никаких надежд соединиться с армией, и он, вероятно, даже не имел точных сведений, где находятся войска. Плененный чехами, адмирал целый месяц находился в мучительной неизвестности, и везли его черепашьим шагом, из милости, с постоянными издевательствами. 29 декабря, когда поезд стоял в Нижне-Удинске, от генерала Жанена получена была телеграмма следующего содержания: «1) Поезд Верховного Правителя задержать. 2) Золотой запас передать чешской охране. 3) Железную дорогу считать нейтральной зоной и не допускать на ней военных действий».
В Нижне-Удинске в это время уже была желательная чехам власть, и можно себе представить, что переживал адмирал Колчак (ибо местные власти все время требовали его выдачи, митинговали перед самыми окнами его вагона). 4 января он просит генерала Жанена доставить его семь литерных поездов в Забайкалье и сообщает, что подписал бумагу о передаче власти во всей восточной российской окраине атаману Семенову. 5 января от генерала Жанена последовало распоряжение: «Из всех литерных эшелонов на Восток будет пропущен только один вагон, в нем могут ехать лишь адмирал, как частное лицо, и его сопровождающие».