Какие-то тени мелькают, кого-то в чем-то убеждаешь, хочется не то плакать, не то смеяться, или вдруг на мгновение увидишь себя в знакомой комнате, освещенной керосиновой лампой с зеленым абажуром, а потом кто-то подхватит тебя безвольного и понесет в бесконечную даль, где так просторно, тихо, покойно и так легко, легко… Меж сосен мелькают огоньки – один, другой. Видны темные пятна изб.
– Что, деревня какая-то? Остановимся?
– Где какая деревня? – слышишь недоумевающий ответ. Долго и пристально всматриваешься в сосны, огоньки и избы, – вот они тут, перед тобой, но очнешься – и никакой деревни нет, а все та же дорога и те же горы и лес.
Иногда видишь чудесные города, раскинувшиеся по обеим сторонам дороги. Красивой архитектуры дома, сказочные дворцы, башни, раскинутые средь опушенных инеем садов, тянутся до горизонта, утопая в молочно-синеватом мареве. Или вдруг вырастут два великана. Они подают друг другу руки и крепко жмут их. Не веришь себе, осматриваешься, проверяешь, не во сне ли это, встряхиваешься, но нет, – вот лошадь, лука седла, твои колени, шинель, ты все это видишь и трогаешь рукой. И удивленный, смотришь на города и великанов, пока не пропадет странное очарование миража. Это явление испытывали многие из нас. Боже, как натянуты нервы!
В этой деревне все дома были уже заняты приехавшими ранее частями, и для нас не нашлось ни одного угла, где бы можно было приткнуться и отдохнуть. Но безвыходного положения не бывает. Вскоре мы нашли сруб большого дома, без крыши, с вырубленными дверью и окнами, и решили, что лучшего помещения не стоит и искать. Через несколько минут посреди сруба горел уже костер, вокруг которого мы и расположились, подвесив над огнем котелок. Ноги устали от многочасовой езды верхом, и теперь так приятно протянуть их.
Настроение у всех заметно поднялось. Посыпались остроты относительно комфорта и избытка воздуха в приютившем нас помещении. Все, что осталось позади, было забыто, и теперь все внимание было поглощено возможностью отдохнуть хотя бы в таких условиях. Обветренные суровые лица, на которые костер бросал красные, колеблющиеся блики, оживились бодрой, искренней веселостью.
В дверях появился какой-то солдат.
– Куда прешь? Не видишь, что помещение занято!
– Гы-ы! Помещение!
– Какой части? Здесь, брат, нашему дивизиону квартира отведена, а потом заворачивай оглобли и ищи своих! Ишь ты, завидно, что у нас не душно и не тесно, вот и лезут.
Солдат хохочет, хохочем и мы. Вскоре появился и другой претендент на нашу квартиру. Чья-то лошадь всунула морду в окно и, глядя на нас большими умными глазами, принялась приветствовать бесконечными поклонами.
– Ты какой части? Куда лезешь? Здесь нам отведено помещение, а для вашей породы другие квартиры есть!
Наконец, усталость берет свое, и, наскоро закусив, мы отдаемся крепкому сну под треск костра и тихую ночную молитву неба, глядящего на нас в дыры сруба…»
К приходу каппелевцев в Чите загодя начали готовиться. Подготовлялись прежде всего помещения. Чита – маленький деревянный город. Реквизировалось все – театры, кафе, гостиницы, частные квартиры, даже сараи, склады и конюшни. На всех заборах можно было видеть следующее объявление:
«Граждане Забайкалья! В Читу в скором времени прибывают отряды, предводительствуемые генералами Войцеховским и Сахаровым. Велик и труден был переход славных полков зимой, при невероятно тяжелых условиях, в беспрерывных боях, на нескольких фронтах. В движении на Восток им пришлось брать с бою каждый шаг своего пути.
Но все преодолели мощные ряды стойких борцов. Сейчас они в Забайкалье, готовые после кратковременного отдыха к дальнейшей борьбе. Измученные, голодные, но не павшие духом, славные сибирские полки несут нам с собой безопасность. Они будят в нас надежду на успех правого дела и родят уверенность в скором избавлении Родины от насильников. Будем же достойными согражданами этих мужественных бойцов.
Их жертвы неизмеримы и неоплатны. Так постараемся же все до единого, сколько в наших силах, скрасить их пребывание среди нас. Собирайте пожертвования, несите каждый, что может – чай, сахар, табак, теплое белье, платье и обувь, то есть все то, чего давно уже были лишены в боях и походах наши дорогие гости. Помните, что если мы еще не все потеряли, если наши семьи пользуются благополучием и безопасностью, то всем этим мы обязаны едущим теперь к нам борцам.
Не забывайте, что им, нашим защитникам, предстоит новая борьба за общее благо Родины и за наше личное благополучие. Они сделали так много. Нам остается сделать так мало: радушно встретить тех, перед кем мы в неоплатном долгу.
Так не будем же терять времени и станем уже сейчас готовиться к достойному приему приходящих полков. Они общие наши гости, в одинаковой мере всем нам дорогие, и поэтому во встрече их должно принять участие все население. Покажем им, что Забайкалье умеет быть и радушным, и благодарным.
Земной поклон Вам, славные герои! Мы ждем Вас, дорогие гости!»
И вот настал день, когда весь город буквально был затоплен санями и всадниками. Все ворота были раскрыты настежь, дворы кишели санями и лошадьми; по улицам шпалерами стоял народ и – плакал… Потому что нельзя было не зарыдать при виде этого нищего воинства, укутанного, умотанного в такое тряпье, какого я до этих пор представить себе не мог. Короткая шинеленка (некогда все тот же «мундир английский»), обмотанная одеялом, перетянутая в талии ремнем; на шее – кусок бараньей шкуры, тоже привязанный тряпицей, голова накрыта заплатанной шапчонкой, насунутой на самое лицо, заросшее бородой; на ногах разбитые валенки, у которых подошва привязана проволокой, а сзади соломенная стелька тащится…
Сани, сани, сани… В них лежат привязанные веревками больные, главным образом тифозные, также замотанные в грязное, вшивое тряпье. А кое-где торчат в соломе с полдесятка тоже привязанных к саням – детей… Мохнатые, заиндевелые, худые, скелетоподобные лошади – многострадальные, верные друзья дальних путников косят умным глазом на рыдающую по сторонам толпу…
Я стоял в толпе, потрясенный зрелищем. Вот уже десять лет прошло, а спокойно не могу я вспомнить этого… Помню, как ударил соборный колокол: похоронный звон поплыл над этой необычайной картиной. Это каппелевцы привезли в часовню тело генерала Каппеля, и архиерей велел звонить похоронную встречу почившему герою.
Потрясенный город не спал и ночью. Всюду были огни, слышался возбужденный говор и скрип саней. «Они» все ехали и ехали… Первые дни город представлял какой-то лагерь кочевников – на улицах, на площадях, во дворах, в общественных садах – всюду стояли сани, копошились люди и жевали в кормушках кони. Все было переполнено. Казалось, что в Чите не осталось ни одной свободной щели. Всюду на дверях, воротах, домах стояли написанные цифры. А с западных дорог тянулись новые вереницы саней и всадников…
Не было в те дни в Чите ни одной хозяйки, ни одной просто сердобольной матери, которая тогда не пекла бы, не варила, не стряпала всего, что только могла. Пришельцы, отвыкшие не только от привета и ласки, но просто разучившиеся сесть на стул к столу, по-человечески есть вилкой и ножом, озирались с застывшей на лице растерянной улыбкой, уверенные, что они спят и им снится, что поход кончился. В парикмахерских было не пробиться, и волос на полу были горы, ходить по ним было мягко, как в овине по соломе. Пахло керосином…
У гроба генерала Каппеля, стоявшего в часовне на Соборной площади, была густая толпа. Люди подходили и уходили. На полу, около гроба, все росла кучка денег, неизвестно кем начатая, – измятые, опущенные из трудовой ладони бумажки, неходящие ныне медяки и гривенники – кто что мог. В Соборе служилась беспрерывная панихида – много, много неотпетых, оставленных в тайге боевых товарищей дожидалось конца похода, чтобы оставшиеся в живых спели им, по обычаю отцов, вечную память и помолились бы об их вечном упокоении.
Читинские газеты этого времени выходили пестрыми от воззваний и объявлений, так что ни передовой, ни статей, ни даже известий поместить было негде. Некоторые из воззваний и объявлений, характеризующих обстановку, привожу здесь («Восточная Окраина», начало марта 1920 г.):
«Граждане! В Читу каждый день прибывают новые части генерала Войцеховского. После трудных испытаний боевой жизни и чрезмерных лишений тяжкого перехода герои фронта нуждаются во временном отдыхе. Им нужны хотя бы элементарные удобства, которых они давно не видели. Их, эти удобства, можем дать мы, все время пользовавшиеся благополучием домашней жизни и уютом.
Для людей, в течение многих месяцев не знавших нормального сна, забывших, что такое вовремя приготовленный обед, – для них даже незначительные мелочи жилого уюта имеют громадное значение. А между тем, приходящие части эти удобства как раз не находят. Особенно затруднительно обстоят дела с помещением. Отсутствуют мелочи, без которых немыслима сколько-нибудь нормальная жизнь. Нет даже таких вещей, как ложки, чашки, тарелки, ножи. Отсутствие таких вещей ставит в затруднительное положение как войсковые части, которые приходится размещать по частным квартирам, так и население.
На нашей обязанности сделать так, чтобы все это было завтра же. Пусть каждая семья, хозяйка, каждый гражданин откажутся от двух-трех из этих вещей в пользу братьев-солдат – и у них все необходимое окажется налицо. Ложки, чашки, тарелки, ножи и прочую домашнюю утварь несите в Областный Отдел Призрения (Александровская ул., здание Областного Управления). Там будут принимать их от Вас с признательностью ежедневно, кроме праздничных дней, с 9 до 3 часов дня».
Д. Филатьев[161]Катастрофа Белого движения в Сибири[162]
Лишь 12 ноября вечером Верховный Правитель и штаб главнокомандующего покинули Омск в семи поездах, из коих три были с золотом. В ночь с 13-го на 14-е Омск был занят красными, так что, промедли мы еще полсуток, Колчак, штаб и золото попали бы в руки красных. Вот к чему мог привести ничем не объяснимый страх Колчака покинуть Омск, а также его непонятная доверчивость ко всякого рода авантюристам, когда они умели задеть его больное место. Но и отъезд из Омска вовсе не обозначал решимости адмирала ехать в Иркутск, чтобы управлять. На предложение совета министров ускорить переезд в Иркутск он отвечал: «Я буду разделять судьбу армии». В действительности он не был ни при армии, ни при своем правительстве, а, доехав до Новониколаевска, остановился там и 21 ноября отдал следующий приказ: «Считаясь с необходимостью моего пребывания при армии, доколе обстоятельства того требуют, повелеваю образовать при мне и под моим председательством Верховное совещание в составе главнокомандующего, его помощников, начальника его штаба, генерал-квартирмейстера, председателя совета министров и министров военного, внутренних дел, иностранных дел, путей сообщения, финансов, снабжения и продовольствия или их заместителей. На Верховное совещание возложить разработку общих указаний по управлению страной для объединения деятельности отдельных ведомств и согласования ее с работою армии».