Дело в том, что в донесениях Колчаку еще в Омске Семенов неизменно сообщал, что располагает хорошо организованными, прочными войсковыми частями. Эти донесения и внушили Колчаку веру, что при надобности можно будет опереться на войска Семенова. Та же вера руководила и Ханжиным, когда он просил подчинить временно Иркутский округ Семенову. В действительности все донесения Семенова оказались сплошной ложью, и когда от него потребовали в Иркутске подкрепление, то он мог выслать лишь 300 человек под командой некоего Скипетрова[165], генерала семеновского производства.
События в Иркутске развивались в следующем порядке. 24 декабря произошло восстание в казармах 53-го полка в Глазковском предместье у вокзала, отделенном от города рекой Ангарой, через которую мост, случайно или умышленно, оказался разорванным. По этой причине парализовать восстание оказалось невозможным, поэтому начальник гарнизона, генерал Сычев, решил привести взбунтовавшийся полк к покорности бомбардировкой казарм. 26 декабря он уведомил о своем намерении генерала Жанена. В ответ на это извещение генерал Жанен сообщил, что он не допустит обстрела и в свою очередь откроет огонь по Иркутску. Иными словами, генерал Жанен становился на сторону повстанцев против правительства Колчака, а подчиненные Жанену чехи захватили в свои руки все перевозочные средства через Ангару и таким образом лишили Сычева всякой возможности подавить восстание 53-го полка.
27 декабря Сычев получил телеграмму из села Лиственичного от командира семеновского дивизиона броневых поездов Арчегова[166], что он идет в Иркутск, но союзники препятствуют движению. Эти бронепоезда так и не дошли до Иркутска. Другой отряд семеновцев в числе 112 человек добрался до Иркутска на автомобилях, но по своей малочисленности помощи оказать не мог, успев лишь вызвать озлобление бессудной расправой с захваченными им заложниками.
31 декабря и 1 января 1920 года в Иркутске происходили бои между восставшими и гарнизоном, оставшимся верным правительству, усиленным семеновцами, о которых выше упомянуто. Победы не оказывалось ни на одной стороне. В городе оказалось сразу два правительства: совет министров правительства адмирала и Политический Центр, создавшийся из земцев и социалистов-революционеров, который опирался на восставшие воинские части. В сущности говоря, обе стороны были одинаково бессильны и в равной мере не имели никакого основания считать себя правительствами, ибо никаких подчиненных им органов управления не имели и власти своей даже в городе ни на кого распространять не могли. Разница была лишь в том, что совет министров, большая часть которого уже отъехала на восток, держась по инерции, никакой активности не выявлял, а Политический Центр энергично агитировал в населении. Население держалось пассивно, выжидая, чья возьмет.
Вновь вмешался генерал Жанен и предложил свои посреднические услуги между враждующими сторонами. 2–4 января тянулись безрезультатные переговоры в вагоне Жанена. Гордиев узел был разрублен самым неожиданным образом. 5 января на улицах Иркутска были расклеены объявления о «падении ненавистной власти Колчака» и о принятии власти Политическим Центром. Совет министров, то есть правительство адмирала Колчака, никем не свергнутый и не отрекавшийся от власти, вдруг прекратил существование, уподобив свое положение Вампуке, где один выходит из-за кулис и объявляет толпе: «Я вас завоевал». Толпа отвечает: «Он нас завоевал». Оставшиеся еще в Иркутске последние министры так стремительно уехали на восток, что даже не предупредили о самоупразднении и отъезде своих помощников, чем поставили их в критическое положение.
Так автоматически прекратилась власть диктатора адмирала Колчака. Его непрестанные колебания и нерешительность принесли свои неизбежные плоды. Проезжай он безостановочно из Омска в Иркутск, события шли бы, несомненно, иным путем, так как, в крайнем случае, не чувствуя себя в безопасности в Иркутске, он мог бы вместе со своими министрами переехать в Читу. Антибольшевистская власть продолжала бы существовать. С другой стороны, и совет министров, получив от Колчака извещение, что он решил остаться при армии, должен был действовать энергично и предложить адмиралу или немедленно прибыть в Иркутск, или отказаться от власти, и совету выбрать на его место другого – местного, а не фантазировать насчет передачи власти Деникину, который при всем желании не мог бы сделать ничего, чтобы потушить немедленно пылавший сибирский пожар.
Тут попутно возникает вопрос, чем кончилось бы дело, если бы генерал Жанен и чехи не вмешались 26 декабря в пользу восставшего 53-го полка и не держали бы сторону Политического Центра вообще. Ответить на этот вопрос сколько-нибудь определенно, разумеется, нельзя, так как все зависело от многочисленных «если». Раз восстание было бы подавлено и совет министров обнаружил бы достаточную энергию, чтобы противостоять новым, неизбежным попыткам к свержению правительства, то продержаться нужно было только в течение месяца – до 8 февраля, дня подхода к Иркутску войск Каппеля. Положение было бы спасено. Но по ходу событий мы уже знаем, что ни совет министров в целом составе, ни кто-либо из его отдельных членов не несли в себе нужной энергии и даже простого провидения грядущих событий. При таких условиях и при недоброжелательном нейтралитете союзников в любую минуту можно было поскользнуться на апельсиновой корке.
Что касается до «союзников», которых у нас нередко обвиняют в вероломстве и эгоизме, то тут как будто кроется недоразумение. Забывают, что в действительности никаких «союзников» у нас не было со дня подписания Брест-Литовского мира. Союз возобновился на короткое время в Сибири, когда чехи были двинуты из Владивостока на Урал, и он вновь кончился 11 ноября 1918 года, в день подписания перемирия. Начиная с этого дня, у Колчака не было союзников, но еще находились «сочувствующие», главным образом полковник Нокс. Название же «представители союзников» употреблялось по старой памяти и отнюдь не соответствовало действительности. Чехи, коих было большинство, думали только о том, чтобы поскорее выбраться из Сибири домой. Для этого надо было быть уверенным в непрерывности движения по железнодорожной магистрали. Они ее захватили в свои руки и повели себя как в завоеванной стране, пользуясь нашей слабостью и невозможностью силой противостоять их разнузданности. Горе побежденным! Так же точно не сочувствием восставшим и Политическому Центру следует объяснить угрозу генерала Жанена бомбардировать Иркутск, если бы генерал Сычев открыл огонь по Глазковскому предместью, а паническим страхом, что может при обстреле пострадать вокзал и задержать продвижение «союзников» на восток. Ведь их продвижение ничем не отличалось от панического бегства.
Во время описанных иркутских событий адмирал Колчак находился со своими поездами на ст. Нижне-Удинск, где он был задержан по распоряжению генерала Жанена, как это видно из посланной Колчаком Каппелю телеграммы от 27 декабря: «Я задерживаюсь в Нижне-Удинске, где пока все спокойно. Чехи получили приказание генерала Жанена не пропускать даже моих поездов в видах их безопасности». Какую опасность предвидел Жанен, отдавая свое распоряжение, решить теперь мудрено. Если мотив безопасности был искренен (в чем позволительно сомневаться), то, значит, Жанен проявлял известную заботливость к судьбе адмирала. Загадкой остается, почему эта заботливость через несколько дней превратилась в полнейшее и бессердечнейшее безразличие, когда Колчака выдавали подчиненные Жанена на распятие.
Вслед за изложенным распоряжением о непропуске поездов адмирала последовало новое приказание, на этот раз от штаба союзных войск, переданное Колчаку командиром Чешского ударного батальона майором Гассеком, что не только поезда должны быть задержаны, но и конвой Верховного Правителя должен быть разоружен. Этот акт уже ни в коем случае не мог быть отнесен к заботливости об особе адмирала, а должен был быть продиктован все тем же паническим страхом чехов, опасавшихся, что Колчак, при его известной вспыльчивости, мог попытаться силой проехать, что повлекло бы за собою вооруженное столкновение конвоя с чехами.
После протеста адмирала Гассек получил новые инструкции от Жанена:
1) Поезда адмирала и с золотым запасом состоят под охраной союзных держав.
2) Когда обстановка позволит, поезда будут вывезены под флагами Англии, Соединенных Штатов, Франции, Японии и Чехии.
3) Станция Нижне-Удинск объявляется нейтральной.
4) Конвой не разоружать, а в случае вооруженных столкновений между войсками адмирала и нижне-удинскими разоружить обе стороны.
Вслед за этим охраняющие адмирала чехи получили новую инструкцию: «Если адмирал желает, он может быть вывезен союзниками под охраной чехов в одном вагоне».
Приведенные данные я заимствую у генерала Занкевича[167], состоявшего при адмирале в должности генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего и ехавшего с Колчаком в поезде от Омска до Иркутска. К сожалению, Занкевич не приводит ни дат получения приведенных распоряжений, ни кем каждое из них было подписано. Без этого совершенно невозможно разобраться, что, собственно, заставило адмирала принять решение бросить свои поезда и пересесть в чешский вагон, что и привело его к трагическому концу. Между тем последовательность распоряжений и текст их не дают основания считать, что союзники «требовали» от адмирала покинуть поезда и конвой. В одном говорится, что поезда будут пропущены, когда обстановка позволит, в другом – «если адмирал пожелает». Значит, он мог бы пожелать и остаться в Нижне-Удинске выжидать, когда обстановка позволит ему проехать в своих поездах и с конвоем. Все это темные страницы.
Надо думать, что на психологию Колчака подавляюще действовало, что он был оторван от всяких сношений и с армией (Каппель со штабом пересел на сани 22 декабря), и с советом министров, с которым, надо думать, союзники не давали ему телеграфной связи. Во всяком случае, Колчак решил, что с его поездами на восток его не пропустят и надо принимать какое-то иное решение. Явилась мысль, горячим сторонником которой был сам Колчак, – двинуться на лошадях через Монголию со всем конвоем в 500 человек. Чехи предложили дать точные сведения из разведки, где, в каком числе можно ожидать встречи с красными.