м. Радость, что Бог не оставляет нас в тяжелые минуты, добавила нам энергии. Поляки с ужасом смотрели, как мы едем между рельсами, кричат, показывают на дорогу, а потом, махнув безнадежно рукой, говорят: «Отчаянный народ».
Пишу правдиво свои переживания, не скрывая того страха, который преследовал меня всю дорогу. Вся тогдашняя обстановка давала повод к этому, так как в действительности никакой армии тогда не существовало и мы, беженцы, должны были или оставаться и ждать «гуманных» поступков со стороны большевиков, или ехать все время, находясь под страхом попасть в руки большевистских банд, оперировавших за полосой железной дороги.
А вдоль великого Сибирского пути беженцев и отступающие войска преследовала регулярная большевистская армия, шедшая с юга от Семипалатинска и с запада, она шла, занимая без препятствий села и деревни, население которых встречало ее дружелюбно. Дружелюбие проявлялось не потому, что сибирские крестьяне были большевиками. Нет! Они почти не знали, что такое большевизм, так как царствование этих друзей народа длилось в Сибири не долго. А правление Колчака они уже почувствовали на своих боках, так как белые мечом и огнем хотели искоренить зародки большевизма.
Сам Колчак – это благородный светлый ум. Все его несчастье заключалось в неумении подобрать подходящих людей, которые помогли бы ему выполнить его задачу: спасти Сибирь от большевистской заразы.
Но эти люди не оправдали его надежд. Солдаты, слушая большевистские бредни о равенстве и братстве, недружелюбно относились к своим офицерам, которые, в свою очередь, стояли далеко от солдата и не всегда понимали его запросы. Колчак чересчур верил в молодые силы России, и офицерство его складывалось главным образом из молодежи, молодежи, способной на подвиги, горячей и преданной, но легкомысленной и непрактичной.
Большую роль играли в Сибири союзные войска, они состояли из чехов, освободивших от большевиков в 1918 году Сибирь, поляков и очень незначительно части латышей. Начальником Чешской дивизии был генерал Гайда, имя тогда магическое для чешского солдата. А теперь, кажется, «развенчанный герой».
Польская дивизия начала формироваться сейчас же после перехода власти в руки Временного Сибирского правительства, состояла она из добровольцев, главным образом из бывших австрийских военнопленных, которых больше привлекала военная служба, чем сидение в концентрационных лагерях.
Во время формирования Польской дивизии произошел раскол среди офицеров. Часть очень небольшая, во главе с бывшим представителем начального Польского военного комитета поручиком Л. и его заместителем поручиком Б., была против формирования польской дивизии в Сибири, желая строго придерживаться постановления съезда военных поляков – не вмешиваться во внутренние междоусобицы России. Будучи далеко от своей отчизны, Польская дивизия всецело бы зависела от русских военных властей и в силу необходимости должна была бы подчиняться правящей партии. В случае же неподчинения ее ждала печальная судьба, так как на помощь рассчитывать было неоткуда.
Военнопленные были иного мнения, видя в большевиках немецкий авангард.
Предсказание комиссара Польского военного комитета поручика Л. исполнилось. Польская дивизия выполняла роль жандармерии, будучи на охране железной дороги, и ездила на усмирение большевистских восстаний в сибирских деревнях.
Конечно, тут нельзя винить поляков, так как они всецело подчинились колчаковской власти и, как военные, должны были точно исполнять приказания высшей власти.
Судьба Польской дивизии была такова: она уходила на восток последней (первыми шли чехи, потом латыши, а потом уже поляки), а так как Колчаковской армии уже не существовало, только незначительная ее часть, то поляки принимали бой и служили арьергардом для всех едущих на восток.
Весь великий Сибирский путь был сеян могилами польских солдат, погибших на поле брани на чужой, далекой им земле, и только незначительной части офицеров и 1000 солдат удалось пробраться через восток на родину.
Польской дивизией командовал полковник Чума, а начальником штаба был полковник Румша. Все союзные войска, а фактически только чехи и поляки, ждали распоряжения от главнокомандующего союзными войсками генерала Жанена о продвижении на восток. Но оно пришло так поздно, что послужило поводом к трагической судьбе Польской дивизии. Получив этот долгожданный приказ, начали приготовляться к отъезду. Все были уверены, что поедут во Владивосток, а там через синий морской простор в родные края.
Эта надежда, как оазис в пустыне, притягивала, манила, и каждый лелеял эти мечты. Вагоны были устроены как квартиры. Из каждой теплушки сделали более или менее приличную комнату. Посреди стояла железная печка, которая всех согревала и кормила.
19 декабря. Станция Юрга. Бухгалтер Малина, как прозвали мы его, поехал вперед, чтобы узнать, нет ли квартиры. Нас моментально отрезала волна беженцев, и «разведчик Малина» скрылся из виду. Напрасны были наши усилия найти его. Решили, что он, не найдя свободной квартиры и нас среди едущих беженцев, поехал вперед. Ждали мы его возвращения часа полтора, а потом свернули в село Поломошное. Ах, как нас тут встретили! Вот большевики были бы довольны таким приемом буржуев.
«Буржуи проклятые приехали», – шипели бабы, а парни зловеще посматривали в нашу сторону. Старушка Малиневская накормила нас вкусными бифштексами и, довольная собой, ласково посматривала на наши сытые физиономии. Она задремала, сидя. Ляля и я вполголоса разговаривали и даже потихоньку смеялись, смотря на добродушное лицо Малиневской.
Юрик лежал на столе, на подушке, тешился свободой и от удовольствия сосал палец правой ноги. Мать с безграничной любовью смотрела на свое сокровище. А я с жалостью смотрела на ребенка, видя, как он позеленел, похудел от постоянного пребывания в душной кибитке, где целый день горела лампа, нагревая «карету».
В комнате послышались шаги, вошли какие-то офицеры, среди них один брюнет небольшого роста. Его мы встретили во время одной остановки. Последний раз видели его в Ояше, откуда мы уезжали, а он приехал. Теперь он образовался, увидя нас.
«И вы здесь? Приятно встретить кого-нибудь из своих спутников, так как их все меньше и меньше остается в живых. Знаете! Ояш был взят большевиками в 10 часов утра, а мы еще были в Ояше и отходили с боем. Но что может сделать наша горсточка людей? Моего товарища разрубили на маленькие куски. Помните, со мной был такой высокий, молодой офицер?»
В нашей памяти пробудились воспоминания, и перед глазами предстал высокий, мощный мужчина, который еще за два часа перед смертью весело смеялся. «Немного осталось из нашей партии», – задумчиво говорит офицер, прислонившись к горячей печке. Итак, Омск был сдан 14 ноября в 10 часов утра, а мы выехали в 6 часов утра. В Ново-Николаевске мы были во время местного восстания и выехали из города в 5 часов вечера, а город был занят регулярными войсками в 7 часов вечера. Со станции Ояш уехали в 8 часов, а станция была сдана в 10 часов утра. На станцию Болотная приехали в последний момент перед сдачей. Одним словом, какая-то Высшая рука оберегала нас все время.
Прекрасный зимний день. Тепло, отрадно. Резво бегут лошадки. Нас все радует в этот солнечный день. А солнце, такое приветливое, согревает нас своими благодатными лучами. Смеемся, разговариваем и любуемся, как пушистый снег попадает нам в лицо и легкий ветерок холодит разрумянившиеся щеки.
«На несчастье одного строится счастье другого» – припоминаются мне эти слова, столь правдивые. На станции Болотная поляки имели бой с большевиками, поэтому вышла задержка и большевики не идут нам по пятам. Мы довольны этим, а бедные поляки много потеряли солдат. Много жизней людских стоило это наше счастье. Подъезжаем к маленькой деревушке, домов в десять, живописно расположенной на горке. Бедность царит ужасная – это не сибиряки, а украинцы-новоселы.
В какой бы дом мы ни постучались, везде больные тифом. Остановились у добродушной бабы, она озабоченно суетилась, виновато, сконфуженно посматривала на нас. Потом выяснилось, что ее сын – дезертир Колчаковской армии, не хотел впустить нас, «буржуев», и все время ворчал на мать за ее доброту к нам. Несмотря на его косые взгляды и ворчание, мы выпили чаю и улеглись на полу спать. На том полу, где полчаса тому назад лежали тифозные солдаты.
«Иного выхода нет. Может быть, Бог спасет и от болезни, как спасает от большевиков», – утешили мы себя и преспокойно ложились. Дежурили мужчины по очереди всю ночь, кормили лошадей.
20 декабря. Морозное утро. 7 часов утра. Сквозь маленькие заледенелые окошки пробивается дневной свет, серый и сонный. Наших мужчин нет в комнате. Малиневская хлопочет около стола, зовет всех чай пить. Я вышла во двор, ища мужа. Не успела я пройти несколько шагов, как где-то недалеко раздалось «та-та-та-та» – пулеметные выстрелы. Все собрались во дворе и прислушивались. Пулемет трещит совсем близко, вдали виден дымок, поднимающийся высокой белой мглой в утреннее небо.
«Скорей уезжайте!» – кто-то крикнул в открытые ворота, проезжая мимо двора, где мы стояли. «Большевики заняли Тутальскую, сейчас бой на мосте с поляками, последние отступают. Большевики будут здесь через полчаса. Бой в полутора верстах от деревни!» – крикнул Федор – денщик князя.
Я вбежала запыхавшись в хату, повторяя слышанное. Все засуетились. Сын хозяйки принял гордый вид и, постояв несколько минут в раздумье, вышел из хаты. Баба причитала, но скрыть своей радости, смешанной со страхом, не могла.
Малиневская преспокойно пила чай и равнодушным голосом говорила: «Глупости! Не так плохо, как говорят, вас нарочно пугают, а вы и чаю как следует не выпьете». – «Но разве вы не слышите, что совсем близко стреляют?» – спрашиваем мы. «Стреляют! Стреляют! Пусть себе стреляют, если мы будем всегда так лететь, то человек скорее захворает от этой езды, чем от того, что большевики догонят», – ворчала Малиневская, и никакие уговоры не помогали.