Никто не вышел из нашего вагона. Не хотелось ходить среди человеческого мяса и видеть головы с вытекшим мозгом. Слава Богу, что стоим тут недолго…
Дальше, дальше от этой открытой могилы. Мы так сжились с князем, что временами не верится, что это совсем посторонний человек. Привязался и он к нам, называя меня дочкой, не зная, как благодарить меня за заботы о нем. На каждой станции ходил выменивать свои и наши вещи на продукты, помогая в этом мужу. Они вдвоем с мужем носили воду и воровали дрова, а иногда уголь.
В длинные зимние вечера, начинавшиеся от 4 часов дня, наша тройка сидит в уголке и вполголоса разговаривает. Сумерки нежные, грустные окутывают нас. Не хочется пошевелиться, чтобы зажечь свечку, так как с этим светом исчезнет поэзия сумерек.
Князь много рассказывает о себе. Всегда что-нибудь новое, интересное. Показал нам золотые часы, массивные, с надписью: «За верную службу от Императора Николая Второго», а на другой стороне двуглавый орел. Эти часы – его гордость. Что с сыном? Жив ли? Дочка тоже, наверное, изменилась, выросла? Эти вопросы он повторяет каждый день. Живет этими мыслями, мечтает, и даже все неудачи не сломили в нем скорую веру в новую встречу с семьей.
Скоро уже Рождество (мы празднуем по старому стилю). Всего несколько дней осталось. Где мы будем и что нас ждет? Решили испечь свежих булок, баранью ногу и устроить под праздник лукуллов пир. К нам присоединился корнет с женой, ехавший в соседнем купе. Он офицер Колчаковской армии, контужен два раза. Ехал в польском эшелоне, сев еще перед Тайгой. Влюблен был в свою жену, но часто с ней ссорился, и они так далеко заходили в своих семейных ссорах, что устраивали целые битвы. Мы в такие минуты притихали, и слышно было, как летели вещи в соседнем купе, а потом оба они плакали.
Красноярск перед нами, через полчаса уже будем на станции. Целый день будет в нашем распоряжении, а может быть, и больше, так как наш эшелон снова будет поправлять все паровозы и уйдет последним из Красноярска.
На станции Красноярск стояли два чешских эшелона, готовые к отъезду. Это были первые чешские эшелоны, которые мы догнали. Жизнь, полная неожиданностей! Что значит красный флаг на станции и эти молодцы, с гордым видом разгуливавшие по перрону. Это те, от которых мы удирали. Важно выпятив грудь, бряцая шашкой, обвешанные бомбами, гранатами и т. п. ужасными вещами, нагонявшие страх не только на такое боязливое создание, как я. Ходили красноармейцы, присматриваясь ко всему с любопытством. Спрашиваем какого-то мужичка в полушубке: «Кто теперь в городе?» – «Большевики-товарищи, пришли без боя. Пришли и заняли. Сказывают, что теперь бой будет», – говорит мужичок, с тревогой посматривая на товарищей.
Красноярск действительно был занят большевиками. Знаменитая партизанская банда Щетинкина, которой мы так боялись, пришла в город и при помощи местных большевиков заняла его, дожидаясь регулярной армии, шедшей за нами.
Вот тебе и Красноярск. Какой сюрприз нам приготовил, оставив всех нас в дураках. Уж очень подозрительной нам казалась любезность новых хозяев. Нас задержали и спросили, кто, и откуда, и куда. Милостиво разрешили ехать в город. Малиневские, мы, князь, спутницы новониколаевские, поручик К., все на извозчиках поехали в город. На главной улице царило оживление. Люди шли, бежали с озабоченными лицами, спешили, оглядываясь на героев дня. По временам слышался резкий смех. Мы остановились перед кафе. Это была замечательная кофейная, держал ее наш знакомый поляк, молодой, предприимчивый. Его в 1918 году большевики арестовали в Омске. Он бежал, скрывался в Красноярске, открыл кофейню, а при втором большевизме в 1920 году уехал из Сибири, как машинист добрался до польской границы и там проскочил через границу.
В кофейной было полно. Столики везде заняты. Здесь и поляки, и красноармейцы. Смешно? Не правда ли? Здесь пьют кофе вместе, а через две станции, не доезжая Красноярска, проливают кровь. Почему? А потому, что поляков на станции Красноярск много и большевикам еще памятна Тайга. Кроме того, на восток от Красноярска стоят чешские эшелоны, а на запад от города идут польские. Отряды Каппе-ля (белые) подходят к городу. Большевиков же немного, только щетинковцы и местные рабочие. Нельзя начинать опасную игру.
Мы встретили в кафе много знакомых. Все наперерыв расспрашивали друг друга. Если бы в Красноярске был не отряд Щетинкина, а регулярная армия, то всех бы нас голубчиков отправили в Чека. Наше собрание «буржуев» было бы недопустимо, как «ярых контрреволюционеров».
Приехали мы домой в эшелоны, когда смеркалось. Все нашли по-старому, только настроение было повышенное. Каждый рассказывал, что видел в городе, какое впечатление произвели большевики. Оказалось, что на станции еще дежурный за начальника станции польский офицер. Станция в руках поляков, а город в руках большевиков. Большевики прислали делегатов в польский штаб, прося поляков соблюдать нейтралитет и выдать всех русских офицеров, ехавших в польских поездах. Полковник Р. ответил, что если хоть один волос спадет с головы польского солдата, то нейтралитет будет нарушен. Русские же офицеры выданы не были и ехали дальше в польских эшелонах. Позднее мы узнали, почему большевики требовали от поляков нейтралитета. Это требование было вызвано наступлением на Красноярск «каппелевцев» (Колчаковская армия под предводительством генерала Каппеля). Стрельба, начавшаяся на западе от города, подтвердила наше предположение.
Поезд наш стоял на горке, а под горой далеко происходил бой. Видны были (в бинокль) наступающие редкие цепи каппелевцев. Их было немного, вероятно, это было только прикрытие, а большая часть войска подходила с другой стороны, делая обход, продвинулась на желанный восток. Удивительно как-то сложилось. На одной станции бой большевиков с поляками, а тут один другого не трогает. «Но не надо доверять большевикам, они коварны. Они преследуют свои цели!» – говорил Малиневский.
«Надо быть как можно дальше от них!» И действительно, семья Малиневских попрощалась с нами, они пересели в поезд, в котором ехала артиллерия. Там устроил их один знакомый офицер-артиллерист. И на другой день Малиневских уже не было в Красноярске. Паровозы починялись, отправлялись эшелоны, пришла и наша очередь двинуться в путь. Русские эшелоны, стоявшие в Красноярске, дальше не шли, были задержаны большевиками, да и пути все равно были заняты.
Остался за нами Красноярск. Проезжая мост, через красивый широкий Енисей я смотрела на мигающие огоньки города, от которого нас отделяло все большее и большее расстояние. «Затишье перед грозой». Теперь еще тихо, спокойно, а что будет, как придет регулярная армия. Опять кровь и кровь.
По старому стилю 6/I – 25/XII. Уже Рождество (по старому стилю). Думали ли мы встретить этот праздник в вагоне и вдобавок где? За Красноярском, не где-нибудь во Владивостоке а здесь, но грех нарекать на свою судьбу. Тысячи людей несчастнее нас, а мы как буржуи едем. В сочельник я с Муркой ходила к железнодорожникам; испекли там булки, маленьких пирожных, баранью ногу, о которой полмесяца мечтали, и вернулись вечером в вагон. Там было темно. Муж с князем сидели в углу на нашей скамейке. Фроська с матерью спали. Поезд тронулся. В вагоне было тихо, какое-то спокойное молитвенное настроение царило, хотелось как можно тише говорить. Эта тишина и тихие рассказы полушепотом, равномерный стук колес убаюкивали, навевая далекие воспоминания и тихую грусть.
Вспомнился родной дом… Далекое детство… братья, один голодный и, может быть, больной, а другой где-то на востоке, еще ребенок. Эта ужасная война, вырвавшая из нашей среды столько близких и дорогих нашему сердцу, разбросала всех в разные стороны по великой широко-безбрежной России, даря нам жизнь, полную неожиданностей, сильных переживаний, оставляющих навсегда в нашей памяти неизгладимый след и уничтожающих иные давно прошедшие, полузабытые воспоминания. А где Россия могучая, цветущая, видавшая дни величия, славы?..
Неужели из-за кровавых туч не проглянет солнышко и не подарит измученному народу светлых, ясных дней? Рождество и Новый год пролетели, ничего нового не принеся с собой. Дни шли за днями. Ехали очень медленно, так как на ст. Клюквенная (120 верст от Красноярска) находились чешские эшелоны, мешавшие нашему продвижению.
Наш эшелон стоит в поле, в 3–4 верстах от станции. Морозный день склоняется к вечеру, вдали погас последний луч заходящего солнца. Я прогуливалась около эшелона. Впереди перед моими глазами расстилалась равнина, а вдали, как синяя туча на горизонте, виднелась гора, поросшая лесом. Перед нашим эшелоном стоял единственный в Сибири латышский эшелон. Из польских наш поезд был первый, за нами стоял броневик «Познань». Далее штаб Польской дивизии и другой броневик «Краков». Броневые поезда были окрашены в защитный цвет. Я каждый раз останавливалась перед броневиком и издали смотрела в темные отверстия, загадочно пугавшие своей темнотой. Небольшая группа чехов прошла мимо меня, вызывая удивление на лицах польских часовых. Я вернулась в вагон и там узнала, что явилась в штаб Польской дивизии делегация чехов просить об уступке им паровозов, так как они свои заморозили. Поляки ответили, что свободных паровозов не имеют, просят чехов скорей нагреть и поправить свои паровозы и освободить дорогу для польских эшелонов, так как большевики идут, уже бой под Красноярском. Слова поляков никакого успокаивающего действия не оказали, чехи ушли и пригрозили занять путь, если не достанут паровозов. Через час-два пришли латыши в наш поезд и спрашивали, правда ли, что поляки хотят взорвать латышский поезд. Им так сказали чехи. Поляки успокоили латышей, и те ушли. Зато во всех польских эшелонах царило беспокойство. Отдан был приказ вооружиться. В нашем эшелоне все мужчины стояли около вагонов вооруженные. Ждали приказа о выступлении против дерзких чехов, которые не заставили себя долго ждать, явились вооруженные и направились к штабу Польской дивизии. Мы, женщины, сидели в вагоне, время от времени я выходила на площадку и присматривалась к тому, что творилось около эшелонов. Вдали за ними виднелся зеленый броневик, около него толпились польские солдаты, окружив тесным кольцом чехов, чехи неистово кричали, размахивали руками.