го возмущению не было предела.
По его требованию к нему явился капитан Щедринский – инструктор пулеметного дела школы. Консул потребовал от капитана Щедринского, чтобы пулемет был бы немедленно убран с крыши консульства. На это капитан Щедринский, желая выиграть время, заявил, что он, конечно, понимает всю неловкость создавшегося положения, но вместе с тем без разрешения полковника Рубца сам ничего не может предпринять, а потому он может сделать и сделает только одно: пойдет и доложит полковнику Рубцу. Консул должен был с этим согласиться.
Конечно, капитан Щедринский не особенно старался встретиться как можно скорее с полковником Рубцом, а пулемет тем временем наносил вред мятежникам, и так как направление на Тигровую гору совпадало с направлением на английский флагшток, то у большинства и получилось впечатление, что какой-то пулемет с Тигровой горы обстреливал вокзал.
Наши враги обвиняют нас в жестокой расправе с побежденными. На это отвечу: убитых и расстрелянных действительно было много и на вокзале, и близ него. Особенно много убитых было на лестнице, ведущей в 3-й класс. Нам приходилось подчас расправляться довольно сурово, ибо нас была горсточка против массы, и все же мы находили возможным огромные партии сдавшихся отсылать в здание штаба крепости и даже в штаб округа, выделяя юнкеров и стрелков из боевой линии (резерва-то у нас ведь не было) для сопровождения этих партий.
В тот момент, когда я с юнкерами моей роты перебегал с главного подъезда вокзала к виадуку на присоединение к моему 3-му взводу, я увидел на площади юнкера, раздававшего какие-то газеты. Это был экстренный выпуск газеты «Новый Путь», помеченный: «Вторник, 18-го ноября 1919 г. гор. Владивосток» (номера газеты нет).
Этот экстренный выпуск начинался приказом генерала Розанова такого содержания:
«Приказ Командующего Войсками Приамурского Военного Округа и Главного начальника Приамурского Края. № 203. Креп. Владивосток 17-ое ноября 1919 года.
Переживаемые минуты таковы, что всякий вред, приносимый правительству, как преступной агитацией, так и попытками остановить работу Государственного механизма путем забастовок и демонстраций – есть измена делу Родины. Предупреждаю: всякие попытки подобного рода будут с полной беспощадностью подавляться оружием. Захваченных с оружием приказываю расстреливать на месте без суда. Зачинщиков предавать полевому суду. Генерального штаба генерал-лейтенант Розанов».
Прочитав на ходу приказ № 203, я был и обрадован, и удивлен. Обрадовался тому, что теперь наши руки развязались, а удивился оттого, что генерал Розанов вдруг вновь оказался грозным начальником, каковым прослыл за дела в Енисейской губернии. А только ведь вчера он проявлял полное бездействие власти!
Полковник Солодовников в своей брошюре бросает «шикарным юнкерам» обвинение в мародерстве. Я был в бою и не заметил юнкеров-мародеров. Солодовников же, бежав из поезда Гайды в начале боя, все же считает для себя возможным бросить нам обвинение в мародерстве.
На самом деле было следующее: все мы были голодны, и поэтому когда юнкер моей роты Мещеряков выбил дверь, ведущую от почтового отделения в коридор, соединяющий почтовое отделение с главным зданием вокзала, то он наскочил на чей-то продуктовый склад. Прежде всего на него посыпались макароны и вермишель. Мы были так голодны, что я и бывшие тут юнкера разобрали по карманам макароны и стали их тут же жевать. Когда же нами был очищен нижний этаж вокзала и в наши руки попался буфет 3-го класса, я приказал находившимся там бойцам есть все, что хочешь, но ничего «про запас» не брать. Все съедобное, что было там найдено, немедленно нами было уничтожено. Наконец, во время боя в районе железнодорожных путей, ко мне подбежал юнкер Зубарев и доложил: «Наши ребята (то есть тот же мой 3-й взвод) захватили вагон с обмундированием и просят Вашего разрешения переобуться в гайдовские сапоги». Зная, что все «ребята» в ботинках и обмотках, промокших еще во время вчерашнего дождя, и понимая, что каждому из бойцов лестно вместо ботинок с обмотками иметь на ногах «гайдовские сапоги», я разрешил переобуться.
Когда весь вокзал уже был в наших руках, бой постепенно затихал и только со стороны Эгершельда слышна была редкая стрельба, к полковнику Рубцу, стоявшему посреди вокзальной площади, подошел бравый штабс-капитан в пальто мирного времени и доложил, что он прибыл в распоряжение полковника Рубца с одним офицером и 38 бойцами «Русского легиона во Франции». На это полковник Рубец ответил, что бой уже окончен, но так как в эти самые минуты опять послышались выстрелы со стороны Эгершельда, то полковник Рубец предложил штабс-капитану Ханкову (так звали вновь прибывшего) двинуться по железнодорожным путям на Эгершельд. Штабс-капитан Ханков со своим отрядом направился туда…
После этого прошло несколько минут. Мои юнкера наскочили на генерала Гайду, который, будучи ранен в ногу, переходил железнодорожные пути, направляясь, по-видимому, к американской казарме, в которую уже успел скрыться революционный подполковник Краковецкий[236]. Гайда был в расстегнутом генеральском пальто мирного времени с двумя Георгиями и лентой через плечо, но на пальто вместо погон у него были нашиты поперек плеч две бело-зеленые ленточки. На френче же, как говорили потом, у него имелись золотые генерал-лейтенантские погоны.
Двигаясь по путям, штабс-капитан Ханков заметил группу из столпившихся юнкеров. Он подошел к ней и, увидев Гайду, окруженного юнкерами, вмешался в это дело, приказав Гайду и его начальника штаба, подполковника Чечека, направить в штаб округа. Не вмешайся же Ханков – Гайду, вероятно, постигла бы участь наиболее рьяных его приверженцев, то есть он был бы расстрелян на месте захвата.
Утром 17 ноября обычный ход занятий в 1-м Артиллерийском училище был нарушен. Начальник училища, полковник Герцо-Виноградский[237], получив приказ о высылке части юнкеров его училища в район Владивостока, собрал батареи и вызвал желающих. Так как желающими оказались все юнкера обеих батарей, то полковник Герцо-Виноградский приказал комбату 1-й, подполковнику Теляковскому, сформировать сводный отряд от обеих батарей в 150 юнкеров.
С наступлением темноты этот отряд оказался на ст. Океанская, прибыв туда на товарном составе, шедшем из Никольска-Уссурийского по расписанию. Здесь отряд был остановлен, и совместно с всадниками отряда полковника Патейшвилли юнкера-артиллеристы несли охранную службу, арестовывая всех подозрительных.
Утром 19 ноября отряд подполковника Теляковского вернулся назад в Раздольное. Вместе с ним возвратились домой в училище и те юнкера, что в ночь на 17-е были сняты с поезда и участвовали в движении правительственного отряда на покинутые морскими стрелками казармы на Черной Речке.
Весть о захвате в плен главаря восстания быстро распространилась среди нас. Я еще продолжал стоять посреди вокзальной площади, как ко мне подъехал автомобиль с огромным белым флагом, и из него вышли два офицера: один русский, другой чех.
Русский офицер доложил мне, что он прислан из штаба округа. Так как в это время к нам приближался полковник Рубец, то я указал офицерам на него как на старшего здесь начальника. Оба офицера одновременно стали докладывать полковнику Рубцу, что прибыли для прекращения излишнего кровопролития. В руках у них была записка приблизительно такого содержания: «Во избежание излишнего кровопролития приказываю борцам еще не сдавшимся прекратить борьбу». И далее следовала жирная подпись: «Генерал-лейтенант Гайда».
По-видимому, оба офицера были очень польщены выпавшей на них миссией и имели вид весьма самодовольный. Полковник Рубец, прочитав записку, сразу нахмурился и, приняв очень свирепый вид, обратился к чеху с вопросом: «Вы – гайдовец?» Сказано это было так холодно, что у обоих офицеров сразу настроение изменилось настолько, что теперь оба они представляли вид довольно жалкий.
Чех вытянулся, приложил руку к головному убору и с сильным чешским акцентом пролепетал: «Никак нет, господин полковник». Тогда полковник Рубец, повернувшись в сторону русского офицера, промолвил: «Так, вы – гайдовец?» И в свою очередь русский офицер, заикаясь, ответил: «Никак нет, господин полковник».
«Какими же судьбами в Ваших руках, господа, оказался этот приказ главаря восстания?»
Тут оба офицера стали докладывать, что Гайда в настоящее время находится в штабе округа и написал эту записку с разрешения генерала Розанова. Полковник Рубец развел руками и сказал: «Ничего не понимаю! Неужели начальник края, генерал Розанов, вместо того чтобы приказать немедленно расстрелять главного бунтаря, как мы расстреляли сотню его единомышленников, он, генерал Розанов, вступил в разговоры с главарем восстания! Ничего не понимаю! – Сделав паузу, полковник Рубец продолжал: – Господа, вы поздно прибыли, бой уже закончен, хотя там, на Эгершельде, все еще слышны редкие выстрелы. Идите туда».
Возмущенный до глубины души, полковник Рубец отошел от нас, группы офицеров, желая, по-видимому, наедине пережить свое возмущение против своего начальника, которого со вчерашнего дня он не только не уважал, но ненавидел.
Штабс-капитан Нельсон-Гирст доложил мне, что весь его взвод (3-й) уже перевооружился, то есть все раздобыли себе винтовки Ижевского завода и побросали винтовки завода Ремингтон, качество которых было много ниже. Дело в том, что русское правительство во время Великой войны заказало в Америке, на заводе Ремингтон, русские трехлинейные винтовки. В 1919 году все владивостокские воинские части были вооружены этими американского изготовления винтовками. У этих винтовок почему-то очень часто патроны заклинивались в затворе. Кроме того, и приклады у них были не столь прочны, как наши, русские, березовые. Солдаты не любили «ремингтоновки». Гайда же откуда-то раздобыл для себя наши известные винтовки Ижевского завода.