После того как 3-й взвод перевооружился, я приказал тут же перевооружиться и остальным взводам моей роты и вслед за тем принялся за уборку на вокзале разбросанных винтовок и патронов.
В то время как мои люди занимались сбором винтовок и патронов, на вокзал со своим штабом прибыл главнокомандующий японскими экспедиционными силами генерал Оой. Я сопровождал генерала во время обхода им вокзала, и вот, когда мы приблизились к лестнице 3-го класса, намереваясь подняться по ней, нашим глазам представилась ужасная картина: вся лестница была завалена трупами и их было так много, что нам невольно приходилось иногда ступать по ним. На площадке, между этажами, один умирающий слегка приподнялся и стал умолять добить его, так как «сил нет терпеть боль». Мы прошли мимо него, но, когда мы поднялись на второй этаж, один молодой японский офицер отделился от нас. Через несколько мгновений раздался выстрел. По-видимому, японец исполнил просьбу несчастного.
Посреди багажного отделения высилась огромная куча винтовок. Несколько кулей патронов россыпью и 105 ящиков патронов в упаковке. Отобрав от побежденных столько оружия и огнеприпасов, мы удивлялись, откуда у них все это понабралось. (Я не знал еще тогда, что накануне боя бесследно пропал караул у одного из артиллерийских складов, а самый склад оказался начисто разграбленным.)
Только поспел я выбрать лично для себя драгунскую винтовку Ижевского завода и приладить ее себе для носки через плечо «на ремень», как к вокзалу подкатил легковой автомобиль под американским флагом. Вслед за легковым автомобилем к вокзалу подошло несколько грузовых, по-видимому с какой-то хозяйственной кладью вояк-американцев. Это еще что за новость?
Из легкового автомобиля вышел американец-капитан и с ним переводчик. Увидев меня, переводчик подошел ко мне и заявил: «Так как вокзал и железнодорожные пути находятся в зоне американского влияния, то капитан предлагает Вам передать вокзал ему. Американские войска сейчас сюда прибудут».
Я ответил, прося переводчика передать капитану, что я, юнкера и солдаты, здесь находящиеся, являемся правительственными войсками, только что отобравшими вокзал от бунтовщиков. Никаких «зон влияния» я не знаю. Над собой имею начальников: 1) полковника Рубца и 2) генерала Розанова, а потому, пока я не получу приказания от вышеупомянутых лиц, я никому вокзала не передам.
Капитан, заметив мое возбужденное настроение, передал через переводчика, что «он, конечно, вполне со мною согласен». Со своей стороны я заявил, что, если будет приказание свыше о передаче вокзала, я это исполню, но винтовки и патроны, взятые в бою, я ни в коем случае американцам не передам и при них оставлю пару часовых. Капитан ответил, что ни патронов, ни винтовок ему не надо.
Через четверть часа от полковника Рубца я получил приказание сдать вокзал американцам. Немедленно из грузовых автомобилей были сгружены походные кровати со всеми принадлежностями, и вскоре зал 1-го класса превратился в дортуар американских солдат, которые, кстати, еще и не прибыли к вокзалу. Я же получил приказание собрать свою роту и отвести ее на обед в ресторан Шуина, что в городском саду. Комфорт американских солдат меня и моих сослуживцев удивлял, невольно поднимался вопрос: «Боеспособна ли такая «комфортабельная» армия?»
Юнкера подтянулись и, оставив вокзал, с песнями двинулись вдоль по Алеутской улице. По лицам прохожих и знакомых было видно, что многие владивостокцы были рады нашей победе. Кое-где в толпе дамы махали платочками. Настроение стало бодрым. Все тяжелое, пережитое так недавно, временно улетучилось из памяти. И погода была в согласии с нашим настроением – ярко светило владивостокское ноябрьское солнце.
В ресторане старик Шуин, знавший меня еще в довоенное время, сердечно поздравил меня с победой, пожав мою руку обеими своими. Долго ли мы утоляли свой аппетит, я не помню, но, когда я с ротой вышел из ресторана, начиналась настоящая дальневосточная пурга.
Из ресторана Шуина я с ротой прошел в угол Коммерческой пристани, предполагая погрузиться на пароход для следования на Русский остров, но в будке 9-й дивизии (телефон у пристани) мне сообщили, что, ввиду наступившей пурги, рейс отменен, и действительно – парохода «Инженер» видно не было. На берегу, на том месте, к которому подходит обычно «Инженер», на мостовой, лежал труп юнкера Дымченко. Это его земляки притащили тело сюда, желая отвезти его на Русский остров.
На месте, где Нижняя Портовая улица сливается с набережной, был завал трупов. Стоявший тут же гардемарин, с винтовкой за спиной, объяснил нам, что это они, гардемарины, встретили залпами гайдовцев, когда те по захвате вокзала школой бросились по Нижней Портовой. Так как гардемарин сказал мне, что их пост на этом месте будет стоять до утра следующего дня, то я просил его принять во внимание, что у пристани лежит труп моего юнкера, и если в этом районе будут убирать трупы, то чтобы труп юнкера не убирали – мы заберем его завтра на Русский остров.
Прибыл посыльный от полковника Рубца и сообщил мне, что до завтра моей роте назначен отдых в здании окружного суда. В одной из комнат здания окружного суда расположилась моя рота. Утомленные боем и бессонной ночью, а теперь насытившиеся обильной пищей ресторана Шуина, мы рано в этот вечер завалились спать, но, конечно, не имели того комфорта, как то было с американцами на нашем злополучном вокзале – и я, штаб-офицер, отдавший Родине двадцать лет службы в строю, подложив под голову шинель, завалился просто на паркетном полу. 2-я рота, менее других утомленная, охраняла наш покой.
На следующий день, 19 ноября, была чудная погода. Ярко светило солнце, выпавший вчера снег слепит глаза и под лучами солнца быстро тает. В кабинете прокурора окружного суда, где расположился полковник Рубец, собрались все ротные командиры, отдавая отчет своему начальству о всех подробностях вчерашних действий. Составляются списки особо отличившихся.
Работа эта была нарушена докладом вошедшего юнкера о том, что на вокзал прибыл какой-то артиллерийский полковник, который требует немедленно сдать ему все винтовки и патроны, забранные вчера ротами полковника Рубца у мятежников. На отказ караульного начальника в этом полковник приказал позвать к нему начальника отряда, то есть полковника Рубца. Полковник Рубец, выслушав доклад юнкера, приказал ему вернуться на вокзал и доложить артиллерийскому полковнику, что начальника отряда правительственных войск артиллерийский полковник может застать в здании окружного суда, а он, полковник Рубец, не имеет времени бегать по всяким пустякам на вокзал.
Мы возобновили прерванную работу, но вскоре к нам вошел артиллерийский полковник, который представился полковнику Рубцу как инспектор артиллерии округа.
«Прошу Вас, полковник, немедленно сделать распоряжение о сдаче мне всего оружия, забранного Вами от мятежников» – таковы были слова новоявившегося.
Эти слова не по вкусу пришлись здесь присутствующим ротным командирам. Четыре дня тому назад снабжение школы положительно всем нам необходимым англичанами прекратилось. Наступал период «самоснабжения». Поэтому понятно, с какой заинтересованностью ждали ротные командиры ответа полковника Рубца. Полковник Рубец поинтересовался, от кого исходит распоряжение о передаче оружия в артиллерийские склады, и, получив ответ, что такое распоряжение исходит от штаба округа, хотел было уже сдаться на доводы артиллерийского полковника. Но в это время вмешался командир 1-й роты, капитан Горно-Богоявленский, который своим громким басом стал докладывать полковнику Рубцу: «Если бы мы (ротные командиры) были бы уверены в том, что сданное нами оружие в артиллерийские склады будет добросовестно там храниться и по мере надобности будет опять поступать к нам, то, конечно, и разговора никакого на эту тему не должно быть. Но к сожалению, все это оружие, с бою нами у мятежников отбитое, еще на днях лежало в артиллерийских складах, оттуда перешло в руки мятежников и было направлено против нас. Повторение подобной истории никто из чинов школы не хочет, а потому желательно, чтобы оружие не попало бы в ненадежные руки».
Подобные слова капитана Горно-Богоявленского изумили артиллерийского полковника. Из дальнейшего разговора выяснилось, что инспектор артиллерии округа только три дня тому назад впервые прибыл из Хабаровска и совершенно не в курсе местных дел. Тогда капитан Горно-Богоявленский возобновил свою речь и рассказал инспектору артиллерии о том, как исчез караул от складов, как исчезли роты крепостного артиллерийского батальона и что из всего этого получилось.
– Итак, Вы, господин полковник, теперь требуете, чтобы мы отдали оружие части, которая с нашей стороны не пользуется ни малейшим доверием? Среди гайдовцев было много солдат той исчезнувшей с Русского острова роты, и с ними мы расправлялись довольно-таки беспощадно. Поэтому в руки их единомышленников мы оружия совсем не хотим передавать, – закончил Горно-Богоявленский.
Инспектор артиллерии стоял пораженный, не зная, что предпринять. Горно-Богоявленский тогда еще добавил:
– В здешнем управлении артиллерии немало офицеров и чиновников, постоянно занимающих одни и те же места, какие бы перевороты в городе ни происходили. Они одинаково ревностно служат и белым, и красным. Вот, например, чиновник Зинченко. По своим убеждениям он, вероятно, большевик, а занимает ответственное место!..
Полковник Рубец решил прийти к какому-нибудь компромиссу и предложил инспектору артиллерии такой выход: «Все исправные винтовки, а также все патроны мы забираем к себе на Русский остров, и в управление артиллерии я дам о них точный отчет. Все же неисправное оружие мы немедленно передадим в местные склады для приведения его в порядок в мастерских крепостной артиллерии». Артиллерийский полковник с этим согласился, и я отправился на вокзал для приведения в исполнение данного решения.
Только вышел я из окружного суда, как встретил начальника школы, полковника Плешкова. Он поздравил меня с победой и спросил, каковы потери в бою моей роты. Я перечислил убитых и раненых, а затем добавил: «Со времени нашего выступления с Русского острова я ничего не знаю о юнкере Антоне Курилко». На это мне полковник Плешков ответил: