Полковник Рубец опять обратился к своему начальнику с просьбой съездить в штаб и повидать генерала Розанова, дабы выяснить обстановку, так как школа да и другие части никаких ориентиров из штаба давным-давно не получали. Полковник Рубец говорил: «Если Розанов хочет бежать, то Вас, г-н полковник, можно считать за единственную власть. Соединившись с гардемаринами Китицына, с 1-м Артиллерийским училищем Герцо-Виноградского, Драгунским полком, отрядом Враштеля и небольшим численно отрядом Патейшвилли, можно будет все же постепенно выкурить большевистский угар по крайней мере из Владивостока и его окрестностей. Были бы лишь единая власть и решительные меры».
На это, после долгого раздумья, полковник Плешков ответил, что слухи все преувеличены и ничего особенно тревожного нет: атаман Семенов присылает сюда два полка. Как бы то ни было, полковник Плешков обещал полковнику Рубцу сегодня же проехать к генералу Розанову и с ним выяснить обстановку. С этим оба офицера и удалились от начальника школы. Полковник Рубец ушел от начальника школы на сей раз со спокойным чувством, а между тем в эти дни все более и более нарастало чувство беспокойства во всех трех батальонах школы. И это было не только беспокойство, тут были и тревога, и недоверие к своим начальникам… Полковник Плешков тогда, после разговора с Рубцом и Кузнецовым, в штаб не поехал…
В воскресенье, 25 января 1920 года, начальник штаба округа, подполковник Смирнов, передал по телефону нам, что в городе настроение тревожное и генерал Розанов приказывает 1-й батальон школы выслать в город.
За последнее время полковник Рубец часто прихварывал и я за него командовал 1-м батальоном. Так было и теперь. Я уже отдал кое-какие распоряжения в связи с предстоящим походом в город, жалея в душе, что во главе батальона не пойдет наш любимый и уважаемый полковник, как вдруг увидел его перед собою. Старый «царский» полковник, узнав, что его батальон вызывается в город, забыл о своей болезни, явился в свою часть и стал отдавать распоряжения к предстоящему передвижению батальона.
Здесь нелишне указать, что Борис Иванович Рубец настолько ушел в дело организации борьбы с красными, что для личной жизни у него совершенно не оставалось времени, последствием чего явилось то, что его жена – верная подруга жизни в течение десятка лет – ушла от него. Борис Иванович эту драму переживал очень тяжело, но и это не ослабило его энергии по поддержанию порядка в вверенной ему части и по ведению борьбы с красными, а наоборот, усилило. Сам по себе храбрый, он после этой драмы совершенно не боялся смерти – искал ее и потому появлялся перед противником даже и там, где это, собственно, и не нужно было.
Полковник Рубец решил, что к городу мы должны подойти незаметно – с наступлением темноты. Вот мы спустились на лед бухты Новик и по ней, имея впереди походную заставу с поручиком Масленниковым во главе, направились к городу. Невольно вспоминался наш осенний поход на усмирение Гайды, только тогда поручик Масленников шел со своим взводом впереди на моторном катере «Русский Остров».
Было уже темно, когда мы проходили по каналу мимо радиостанции. Здесь недавно прошедший ледокол нагромоздил льдины одна на другую, но крепкий мороз уже успел покрыть льдом все полыньи, и мы благополучно вышли в Босфор Восточный. Сведения о том, что делается в городе, мы получали от юнкеров, возвращающихся из городского отпуска. Сведения эти были разноречивы, но в общем составлялась такая картина.
Личный конвой генерала Розанова, так называемый Егерский батальон, отказался повиноваться властям, выбрал комитет, во главе которого стал прапорщик Пономарев (родной брат командира батальона – капитана Пономарева, игравшего в дни Гайдовского восстания какую-то странную роль). Восставший батальон занял Коммерческое училище и не проявляет каких-либо действий, видимо выжидая, когда к нему присоединятся другие воинские части. Что делалось в это время в рабочих кварталах, двигающемуся в город 1-му батальону школы совершенно не было известно. Все же, по-видимому, там было спокойно, так как отпускные юнкера проходили как раз мимо Эгершельда – местожительства владивостокских грузчиков, не замечая там ничего подозрительного.
В город 1-й батальон проник через Эгершельд. Там все было спокойно. К 8 часам вечера батальон выстроился на так памятной всем нам вокзальной площади и, в ожидании получения распоряжений из штаба, составил винтовки. Ночь была звездная, морозная. Изредка со стороны Гнилого угла доносились одиночные ружейные выстрелы. Наконец, пришло распоряжение из штаба о проходе батальона в здание окружного суда, где люди должны были отдохнуть, проведя там часть ночи.
Батальон прошел в отведенное ему помещение. На случай экстренного вызова была назначена 2-я рота. Я со своей ротой занял одну из комнат окружного суда, разрешил всем снять амуницию и, сев на диван, совершенно неожиданно так крепко заснул, что меня еле-еле разбудили около полуночи, когда полковник Рубец потребовал к себе всех офицеров батальона для освещения положения.
Обстановка была такова. Розановские егеря уже вторые сутки управляются выборным комитетом, не признают власти генерала Розанова. Батальон этот главным образом укомплектован татарами, безразлично относящимися ко всему происходящему. Поэтому при подавлении восстания нет никакой необходимости проявлять суровость к мятежникам, являющимся, по существу, не столько бунтовщиками, сколько послушным орудием в руках группы проходимцев-провокаторов. Полковник Плешков, коему было поручено подавить восстание, поэтому требовал, чтобы правительственные части при усмирении восстания проявили бы возможно большую гуманность и не проливали бы напрасно крови.
В его распоряжение для этого поступали: 1) 1-й батальон Учебной инструкторской школы на Русском острове, 2) гардемарины, 3) морская учебная рота, 4) эскадрон пластунов полковника Патейшвилли. Кроме того, к утру следующего дня ожидалось прибытие по железной дороге Конно-Егерского полка полковника Враштеля, квартировавшего в Никольске-Уссурийском, но полной уверенности в прибытии полка не было, так как в Никольске-Уссурийском округе не все было спокойно. 1-е Артиллерийское училище, квартировавшее в Раздольном, прибыть не должно было, так как и в Раздольнинском округе также не все было спокойно.
Полковник Рубец не задерживал долго офицеров, сказав напоследок, что под утро все ротные командиры получат от него задания в зависимости от обстановки. После этого все офицеры разошлись по ротам.
Таким образом, полковник Плешков должен был надеяться только на те части, что, находясь во Владивостоке, сразу поступили под его команду. Ввиду вызова военно-учебных частей в праздничный день, состав батальона школы и гардемарин был крайне незначителен, так как часть юнкеров и гардемарин находилась в отпуску. Лично я выступил в поход с ротой в 32 портупей-юнкера. Из них 6 человек были назначены для связи, и при мне, таким образом, осталось всего 26 бойцов. Еще хуже было с младшими офицерами; прежние мои младшие офицеры – штабс-капитаны Агапитов и Нельсон-Гирст – получили в командование роты; первый во 2-м батальоне, а второй – в формируемом на Русском острове «Русском легионе во Франции». Вместо этих двух опытных офицеров, за два дня до похода, в мою роту перевели двух на днях произведенных из портупей-юнкеров в подпоручики Богговута (за день до нашего выступления на усмирение розановских егерей подпоручик Богговут был переведен в мою роту с наказом мне от полковника Рубца «держать этого молодца в ежовых рукавицах»; причиной перевода был случай, описанный выше) и Х… (фамилию забыл) – оба мне совершенно неизвестные. Приблизительно такое же положение с личным составом было и в других ротах.
26 января в 3 часа утра в здание окружного суда прибыл полковник Плешков. Он еще раз просил полковника Рубца настоять на том, чтобы мы по указанным выше причинам на расправлялись бы жестоко с восставшими. При этом свидании полковник Плешков разрешил с полковником Рубцом подробности действий в предстоящем наутро столкновении. Предполагалось, что: 1) батальон школы атакует Коммерческое училище со стороны Суйфунской площади, 2) правее батальона школы будут действовать пластуны полковника Патейшвилли, 3) Морская учебная рота должна была наступать по Нагорной улице, а 4) гардемарины – с улицы Петра Великого.
Полковник Плешков надеялся получить два орудия от только что прибывшего во Владивосток Амурского артиллерийского дивизиона, но оказалось, что атаман Калмыков, не доверяя этой части, отобрал у орудий замки. В это время на путях Владивостокской железнодорожной станции находилось только что прибывшее из Сибири 2-е Артиллерийское техническое училище[241]. В эшелоне этой части нашлась всего-навсего одна исправная пушка, но ни снарядов, ни лошадей не имелось. Полковник Плешков решили использовать это орудие. Но для этого надо было получить лошадей от Амурского артиллерийского дивизиона и передать их в училище. Кроме того, училище должно было получить снаряды из одного из владивостокских военных складов. На все это требовалось, конечно, время. Моя рота была назначена в прикрытие к таким способом сформированной одноорудийной батарее.
В 4.45 я поднял свою роту и поспешил с ней на вокзал к артиллеристам. По пути мою роту задержали японцы, категорически отказавшиеся пропустить меня дальше. Я пошел объясняться с японским комендантом станции Владивосток. Здесь окружившие меня японские офицеры не понимали меня. Не зная ни слова по-японски, я старался им объяснить, что я командир роты, верной правительству адмирала Колчака, но моих объяснений никто не понимал… Наконец, один японец, ткнув меня в грудь рукой, спросил: «Семенов? Калмыков?» Я ответил: «Да, да, Семенов, Калмыков». Японцы были очень рады, что мы, наконец, договорились, похлопали меня по плечу и пропустили меня с ротой.
Было еще темно. Артиллеристы-юнкера, при ограниченном количестве фонарей, занимались пригонкой постромок. С трудом разыскал я начальника Артиллерийского технического училища. Это оказался старичок полковник (фамилию его я забыл теперь). Нам до рассвета нужно было пройти на Суйфунскую гору мимо бунтовщиков, и потому я стал торопить начальника училища; но артиллеристы делали все так медленно, что я принужден был пригрозить полковнику, что брошу их на произвол судьбы и с ротой присоединюсь к нашему батальону. «Обойдемся и без Вашей пушки!» – заявил я. Такое мое заявление, кажется, подействовало на артиллеристов, и они вскоре были готовы.