азали ему на тревожное положение в школе, нервность состояния, в котором находятся люди, на все больше и больше распространяющееся смятение умов, на возможность, наконец, переворота в городе. Они говорили, что генерал Розанов со своим штабом, по слухам, чуть ли уже не погрузился на какой-то японский пароход, порицали начальника школы и высказывали мысль, что и он также готов к бегству. Оказывается, семья полковника Плешкова уже перебралась в город и туда же спешно на автомобиле перевозят весь его домашний скарб. Штаб-офицеры просили полковника Рубца выяснить у полковника Плешкова правдивость всех этих сведений, а затем предлагали предпринять меры к устройству тайного склада оружия на острове, созданию офицерской самообороны и тому подобные меры. Разговор этот не был еще закончен, когда зазвонил телефон. Оказалось, что полковник Плешков просит полковника Рубца зайти к нему на квартиру. Отвечая по телефону, полковник Рубец сообщил начальнику школы, что у него сейчас сидят с докладами полковники Боровиков и Охлопков и что Боровиков также просит разрешения прийти к начальнику школы. «А вот и отлично, – заявил полковник Плешков, – приходите вместе». Но по голосу Плешкова было заметно, что это ему не было приятно.
Когда штаб-офицеры прибыли на квартиру к начальнику школы, то застали его делающим указания прислуге, укладывающей вещи. Не дав прибывшим раскрыть рта, начальник школы провел их в кабинет и, усадив их, первым начал держать речь.
С первых же слов полковник Рубец был поражен переменой настроения своего прямого начальника. По его словам, все сводилось теперь к следующему: «Положение безнадежное. Рассчитывать на что-либо благоприятное не приходится, поэтому он, полковник Плешков, решил ехать в Харбин, дабы доложить о положении генералу Хорвату и просить его помочь каким-либо образом вывезти школу с Русского острова в Харбин. Относительно юнкеров, – говорил начальник школы, – нам нечего беспокоиться. Со стороны большевиков им ничего не угрожает. Они разойдутся по домам. Главная моя цель – это спасти офицеров, так как ни меня, ни офицеров большевики не помилуют. Конечно, можно прихватить с собою и желающих юнкеров, но это вырешится не здесь, а в Харбине, куда я еду. За себя я оставляю полковника Рубца, который и вступит в командование школой с завтрашнего числа. Об этом адъютант Холин уже поставлен мною в известность».
Все сказанное начальником школы поразило штаб-офицеров до крайности. Оно огорошило даже полковника Боровикова, который, видимо, был подготовлен к подобному решению начальника школы. Плешков же до известной степени был, видимо, все же смущен.
Кто начал первым отвечать начальнику школы, сейчас сказать трудно, да это и не важно. Во всяком случае, смысл ответа был таков: отъезд начальника школы в такой момент повлечет за собой усиление тревоги в среде чинов школы, находившихся в полном неведении о происходящем, проявлявших также сильную нервность. Оставление же юнкеров на произвол судьбы – мера, или выход из положения, крайне жестокая. Для выполнения плана начальника школы достаточно, чтобы в Харбин, с обширным докладом к генералу Хорвату, отправится кто-либо из офицеров, вроде энергичного Кузнецова. Не должно забывать, что в Харбине в это время находился полковник Добровольский, отлично известный генералу Хорвату еще как по мирному времени (Добровольский – кадровый офицер Заамурской пограничной стражи – находился в подчинении у генерал-лейтенанта Хорвата, тогда начальника КВЖД), так и за время Великой войны.
Свое суждение полковник Боровиков высказал довольно резко, сказав, что отъезд полковника Плешкова «в настоящее время прямо недопустим». Плешков резко ответил, что «в роль батальонного командира не входит подача советов прямому начальнику». Затем, помолчав, с горечью добавил: «Всю жизнь я старался делать людям добро, а за это мне платят лишь неблагодарностью. Так и теперь: я хочу сделать все возможное, чтобы спасти школу, а меня чуть ли не заподозревают в бегстве! Но все равно, все это меня не огорчает, и я приму меры, какие найду нужными». С этими словами он встал и, попрощавшись с Рубцом и Боровиковым, занялся разговором с прислугой относительно еще не переотправленных вещей, в чем большое участие принимал поручик Масленников.
С подавленным чувством вышли Рубец и Боровиков от своего начальника. Разговаривая друг с другом, они пришли к заключению, что это – настоящее бегство. Итак, положение создавалось крайне неблагоприятное: преступное положение Розанова, теперь еще почти бегство начальника школы…
Все же полковник Рубец считал, что можно еще создать такой оплот, чтобы большевики не посмели даже попытаться произвести переворот. Своими мыслями он поделился с полковником Боровиковым и сказал тому, что завтра он, полковник Рубец, соберет штаб-офицеров и, ввиду отсутствия высшего надежного начальства, обсудит со штаб-офицерами положение и те дальнейшие меры, которые следует предпринять.
На следующий день, то есть утром 27 января, по школе распространился слух, что полковник Плешков, получив отпуск на шесть дней, решил сейчас же уехать в Харбин…
Полковник Рубец об этом рассказывает так: «Едва я поднялся с кровати, как ко мне явился капитан Горно-Богоявленский (командир 1-й роты) и взволнованно сообщил, что Плешков уехал и увез и свою семью, и все свои вещи. Адъютант школы Холин, подполковник Алексеев и другие офицеры свои семьи и вещи перевезли в город еще раньше, теперь же и он, Горно-Богоявленский, отправляет свою семью в город и советует полковнику Рубцу последовать его примеру, переотправив его семью к знакомым Горно-Богоявленского».
На вопрос полковника Рубца о причинах столь спешной отправки Горный ответил, что в школе создалось крайне тревожное настроение и в любую минуту можно ожидать каких-либо «случайностей». Полковник Рубец на это возразил: «Мы сами создаем тревожное настроение и вносим панику. Поэтому моя семья никуда не поедет. Против паники я приму меры».
Прибыв в канцелярию школы, полковник Рубец узнал здесь, что весь вчерашний день и целую ночь автомобиль школы курсировал по льду между островом и городом, перевозя вещи начальника школы. Само собою разумеется, что весть об этом уже успела облететь все роты школы и, естественно, усилила брожение и недоверие чинов школы к начальству…
Полковник Рубец вступил во исполнение обязанностей начальника школы. В командование 1-м батальоном он приказал вступить мне. В 11 часов утра, по приказанию полковника Рубца, все штаб-офицеры школы собрались в кабинете начальника школы. Собравшимся полковник Рубец заявил, что все, о чем здесь будет говориться, является величайшим секретом. Далее он изложил политическую обстановку.
Его доклад сводился к следующему: «Всюду вспыхивают восстания. Из всех войск, расквартированных в крепости Владивосток, надежными можно считать только нашу школу и гардемарин. Остальные части исполняют приказания «постольку-поскольку». В такой тяжелый момент нас покидает на шесть дней полковник Плешков, чтобы отправить свою семью в Харбин; это я считаю несвоевременным. Капитан Горно-Богоявленский, обладающий хорошим политическим чутьем, получил месячный отпуск. Мне кажется, что ген. Розанов быстро перекрасился. Это уже явствует из его приказа об освобождении красноармейцев из концентрационных лагерей. Ходят слухи, что полк. Враштель ведет переговоры с красными. Мы остаемся с гардемаринами одни. Поэтому мы должны немедленно разрешить – считаем ли мы ген. Розанова способным и достойным оставаться у власти или же его нужно немедленно устранить! Если мы остановимся на последнем решении, то мы должны одновременно с отказом признавать здесь власть Розанова довести об этом до сведения атамана Семенова, которому Верховный Правитель предал всю полноту власти на Дальнем Востоке. Повторяю, что все, что здесь сейчас говорится, должно оставаться в полной тайне, так как если переворот будет произведен высшими чинами, то мы избежим лишнего кровопролития».
Штаб-офицеры совещались недолго: было вынесено единогласное решение об устранении генерала Розанова от власти и передаче ее коменданту крепости – генералу Вериго («семеновец»). При этом коменданта крепости хотели просить, чтобы он о произошедшем довел до сведения атамана Семенова. Таков был единственный выход, какой еще имелся у Белого Приморья, доведенного генералом Розановым и иже с ним до края пропасти. В целях проведения принятого решения в жизнь было решено на следующий день командировать в город трех старших полковников – полковника Рубца, полковника Боровикова и полковника Охлопкова. Эти три лица должны были предупредить о предстоящих событиях генерала Вериго и высших чинов гражданского управления краем.
Днем 27 января в школу приехал военный инженер полковник Унтербергер[242], прибывший в форме полковника французской армии. Так как предполагалось, что по возвращении полковника Плешкова из Харбина полковник Рубец займет должность помощника начальника школы, а полковник Унтербергер примет 1-й батальон, то полковник Рубец приказал мне теперь же сдать 1-й батальон полковнику Унтербергеру.
Несколько слов нелишне сказать о полковнике Унтербергере: Петр Павлович среднее образование получил в Нижегородской классической гимназии, которую он окончил первым с золотой медалью. Николаевское инженерное училище он окончил фельдфебелем с занесением на мраморную доску. Так же блестяще он окончил и Николаевскую инженерную академию. По Николаевскому инженерному училищу он был одного со мною выпуска (1902 года), поэтому мне было приятно встретиться с товарищем по училищу, а также передать батальон такому талантливому человеку. Передачу батальона мы порешили произвести утром 28 января.
28 января, около 10 часов утра, на школьном автомобиле с Русского острова в город выехали три старших штаб-офицера. С ними за адъютанта поехал поручик Кузнецов. Штаб-офицеры предполагали ехать сначала к коменданту крепости, семеновскому генералу Вериго, дабы узнать об обстановке, а затем предложить ему устранить от дел генерала Розанова. Далее они намечали поездку к капитану 1-го ранга Китицыну (начальнику Морского училища). С ним они хотели условиться о совместных действиях и, наконец, вернувшись в школу, собрать офицеров и юнкеров (по два или четыре от роты) и сообщить им о положении дел.