Однако судьба поставила на пути полковника Рубца и его спутников ряд препятствий. Началось с того, что, приехав к генералу Вериго на его квартиру, они его не застали дома. Правда, адъютант генерала, сообщив штаб-офицерам, что генерал Вериго находится в штабе крепости, просил их обождать, пока он сообщит коменданту об их прибытии. Через некоторое время генерал Вериго вернулся домой и на вопросы штаб-офицеров о тревожности положения и о деятельности генерала Розанова сообщил, что «ничего особенного не случилось и ничего угрожающего нет. Только вот в Никольске неблагополучно: партизаны заняли город, а полковник Враштель, пытавшийся с партизанами договориться, ими арестован, его же отряд частично разбежался, частично же перешел к партизанам». (В действительности полковник Враштель с частью своего отряда, при вступлении партизан в город, оставил Никольск-Уссурийский и походным порядком направился по тракту к ст. Полтавка – к границе. Он почти достиг своей цели – до границы осталось всего 3–5 верст, когда его отряд был неожиданно окружен в глубоком ущелье, по которому протекает река Патохэза. Возможность благополучного выхода из положения, как результат боя, ввиду условий местности и сил противника исключалась. Не желая понапрасну проливать кровь своих подчиненных, полковник Враштель сдался на милость победителей[243].) Вокзал в Никольске охраняется японцами. Относительно Розанова Вериго сообщил, что он теперь не у дел и свою власть уже передал ему – коменданту крепости. По всей вероятности, атаманом Семеновым будет прислано лицо с большими полномочиями, так что устранять Розанова нет необходимости. Вот еще только находящаяся на «Печенге» часть 35-го Сибирского стрелкового полка объявила себя «самостийной», но, – продолжал генерал, – «они изолированы и вреда не принесут. Кроме того, у нас есть надежные части – это Ваша школа, затем гардемарины и пластуны Патейшвилли. Сюда же идет походным порядком атаман Калмыков, и ожидается прибытие одного полка из Забайкалья от атамана Семенова».
Затем, обратившись к полковнику Рубцу, генерал Вериго спросил: «Вы твердо уверены в верность Ваших юнкеров?» На это полковник Рубец ответил: «За первый батальон я ручаюсь». – «Ну вот и отлично! Мы можем быть спокойными. Об обстановке я буду Вас ежедневно осведомлять через офицера для связи, которого Вы назначайте ко мне». На этом штаб-офицеры инструкторской школы расстались с генералом Вериго. Своею бодростью, энергией и решительностью генерал произвел на полковника Рубца благоприятное впечатление.
Штаб-офицеры поехали дальше – к капитану 1-го ранга Китицыну. Но здесь, в Морском училище, они застали другую картину. По всему было видно, что шла спешная подготовка к погрузке. При офицерах школы к начальнику училища входили и уходили офицеры с докладами о предстоящей погрузке. Полковник Рубец был поражен: «Что сей сон значит? Что это за всеобщее стремление к бегству! Опасности никакой нет. Даже признаков на вооруженное выступление не имеется, а перед нами раскрываются тайны подготовки к бегству!» Из доклада полковник Рубец слышал мельком, как говорилось о дамских вещах и вообще о дамах.
Пораженные всем виденным, штаб-офицеры школы спросили, что означает эта погрузка? На это Китицын ответил, что все это делается на всякий случай, так как положение тревожное. Весь необходимый груз и запас предварительно грузят на «Орла». «Но, – сказал Китицын, – занятия у нас ведутся обыкновенным порядком, и обычная жизнь ничем не нарушается. Да вообще, относительно дальнейших планов я говорил с Мих. Мих. Плешковым. Но вот я его не вижу среди вас?» На это штаб-офицеры ответили, что Плешков себя скомпрометировал своим отъездом, вернее бегством. «Он бросил школу, и мы приехали к Вам и к коменданту крепости, чтобы выработать план совместных действий, так как командующий войсками, генерал Розанов, собственно, фактически как власть не существует». Далее штаб-офицеры говорили, что школа может перейти в Морские казармы, соединиться с гардемаринами и пластунами. Предлагали вызвать из Раздольного 1-е Артиллерийское училище, пока оно еще может приехать и т. д. Китицын, услышав отзыв штаб-офицеров школы о Плешкове, сразу как-то подозрительно стал относиться к их словам. Очевидно, он сочувствовал Плешкову, и, видимо, между ними раньше были разговоры. Китицын, как-то нехотя, стал отделываться неопределенными фразами. С тяжелым чувством вышли от него представители школы и вновь поехали к коменданту крепости. Штаб-офицерам было ясно, что Китицын тоже, как говорится, «сматывался» так, за компанию с Розановым…
Раздумывая, обсуждая свой последний визит, штаб-офицеры не заметили, как их машину остановил капитан Горно-Богоявленский. Он сообщил им, что начальник школы еще не уехал, а находится здесь, в гостинице «Версаль». Горно-Богоявленский сообщил, что Плешков знает о приезде в город штаб-офицеров и просит их приехать к нему. Штаб-офицеры не могли игнорировать своего начальника, хотя бы тот и находился сейчас в отпуску, и направились к нему в гостиницу «Версаль». Как потом оказалось, Плешков не решился ехать ввиду событий в Никольске-Уссурийском. Железнодорожное сообщение прервалось. Плешков тогда стал подумывать о том, как бы, переодевшись сербским офицером, проскользнуть с семьей мимо Никольска-Уссурийского в Харбин.
Выйдя из «Версаля», Плешков поздоровался со штаб-офицерами, сел в автомобиль и приказал шоферу ехать в гостиницу, где был школьный номер. Прибыв в номер, Плешков с расстроенным лицом обратился к штаб-офицерам. Он говорил в том духе, что ему, мол, известно, как приняли его отъезд офицеры, считая это бегством. Дальше он говорил, как все это ему неприятно, обидно, и опять повторил, что он старался делать всегда добро, а ему платили злом. Штаб-офицеры ответили ему, что, действительно, его отъезд произвел очень неблагоприятное впечатление на всех. Подполковник Охлопков довольно резко высказал свой взгляд. Плешков перебил его, сказав: чтобы покончить всякие слухи об его якобы бегстве, он поедет со штаб-офицерами на Русский остров, собрав офицеров, ознакомит их с создавшимся положением и объяснит им причину и цель своего отъезда. Что же касается объединения с гардемаринами и т. п., то завтра можно будет выслать квартирьеров в город и разместить Егерский 1-й батальон в Морских казармах, а 2-й и 3-й батальоны – в Коммерческом училище, оставив на Русском острове бывший мятежный батальон. Плешков сообщил штаб-офицерам, что с Китицыным он якобы раньше говорил и что завтра он, Плешков, будет у него и окончательно решит вопрос с переселением школы.
В то время как полковник Рубец с батальонными командирами объезжал начальствующих лиц в городе, у меня весь день 28 января прошел в передаче батальона полковнику Унтербергеру. Около полудня 28 января я надеялся получить от полковника Рубца приказание идти с ротой во Владивосток для ареста генерала Розанова. Я был уверен, что эта миссия выпадет на меня, так как из ротных командиров я единственный был посвящен в наш вчерашний заговор. Вместо ожидаемого приказания днем мы получили из города от полковника Рубца телефонограмму информационного характера, в которой сообщалось, что полковник Плешков в Харбин не выехал. Полковник Рубец приказывал к 5 часам вечера собраться всем офицерам штаба школы и 1-го батальона в офицерском собрании. На это собрание ротам командировать по два портупей-юнкера от каждой. Мне, на всякий случай, приказано было иметь связь с радиостанцией, что на канале, и туда же выслать двух портупей-юнкеров.
В 4 часа дня Унтербергер и я прошли ко мне на квартиру, дабы выпить чаю перед общим собранием. В это же время к моей квартире подъехал начальник радиостанции, капитан Дм. А. Плюцинский[244]. Приятна была встреча трех сослуживцев по Владивостокской крепостной саперной бригаде! В 5 часов вечера Плюцинский уехал к себе на станцию, а Унтербергер и я пошли в собрание, причем я, на всякий случай, сунул в карман себе бомбу Мильса.
С чувством неудовлетворения вышли «делегаты» школы из номера и все с полковником Плешковым поехали вместе обратно на Русский остров.
Уже смеркалось. Было холодно, и полковника Рубца беспокоила мысль об их слишком долгом отсутствии. Поэтому полковник Рубец обратился с просьбой к полковнику Плешкову сейчас же объехать батальоны, чтобы, появившись, тем самым рассеять сомнения у юнкеров и ободрить офицеров. Плешков согласился, но, когда автомобиль подъехал к собранию, Плешков переменил решение, сказав, что он сначала переговорит с офицерами, а затем на лошадях с полковником Рубцом и командирами батальонов он объедет расположение школы, так как в автомобиле какая-то порча. «Все это было ложью!» – восклицает полковник Рубец, касаясь сего предмета через несколько лет в одном из своих частных писем.
Полковник Рубец пытался уговорить своего начальника ехать сразу, придавая этому объезду большое значение, но Плешков пренебрег советом своего помощника и направился в офицерское собрание.
Все офицеры штаба и 1-го батальона были в сборе, и томительно тянулось время в ожидании возвращения трех штаб-офицеров из города. Был уже седьмой час. В собрание вошел взволнованный поручик Масленников и сообщил, что на 1-й батальон идут 2-й и 3-й батальоны. Офицеры заволновались. Одни требовали проверки сообщенных Масленниковым сведений; другие настаивали взяться немедленно за оружие. Среди общего шума возник вопрос: кто же старший из присутствующих? Раздались голоса: «Полковник Лифанов!»…
Полковник Лифанов – заведующий учебной частью – совершенно растерялся, заявил, что он давно ушел из строя (до службы в Учебной инструкторской школе он был воспитателем 2-го Оренбургского кадетского корпуса), и указал на полковника Карпова, как на старшего из присутствующих здесь строевых начальников. Начальник хозяйственной части школы, полковник Карпов, заявил, что по закону начальник хозяйственной части не вступает в командование частью, и в свою очередь указал на полковника Унтербергера или на подполковника Аристова – начальника связи. Оба вышеуказанных штаб-офицера обратились ко мне, причем полковник Унтербергер сказал мне: «Я ведь человек совсем новый, только вчера приехал. Бери, брат, бразды правления». Молодые офицеры тоже просили меня вступить в командование.