Выбирались, увы, до рассвета, проплутав около деревни, по глубокому снегу в лесу, около 12 часов. Только благодаря очистившемуся небу и звездам мы, наконец, ориентировались и к рассвету вышли на мельницу, в 3 верстах от деревни, на той дороге, где накануне прошла наша левая колонна. Оказывается, она, узнав о взятии красными Ново-Николаевска и движении их по правому берегу Оби на юг, отошла. Донесение где-то запоздало. Хорошо, что красные не успели еще занять эту мельницу. Эта ночь заставила меня отложить отъезд. В штабе группы решили, что мы попали в плен к красным.
Отход продолжался. Распоряжений об остановке на Оби и переходе в наступление не получалось – очевидно, верны те слухи, что ходят о каких-то непорядках в Томске, в 1-й армии, об уходе Сахарова. Достоверных сведений нет, и в дальнейшем на нашем пути сибирская тайга. Мы заняты обследованием дорог – расспрашиваем, собираем карты, – разговоров о планах больше нет.
Местность после реки Обь уже совсем не та, что западнее, – пересеченная; без дорог ехать уже нельзя. Глубокий снег, точно мы попали в другую полосу, более обильную осадками. Населенные пункты здесь пока еще большие, но на картах их почти нет – приходится каждый день пополнять сведения расспросами. До Оби мы не чувствовали никаких стеснений в размещении на ночлег; после Оби сразу все изменилось; во-первых, через Ново-Николаевск хлынуло большое число обозов, население эшелонов начало бросать вагоны и там, где была возможность, пересаживались в сани. Вся двигающаяся на восток лавина начинала жаться к железной дороге; по мере приближения к тайге теснота стала ощущаться все более и более; раньше мы без всяких затруднений заканчивали свое дневное движение в 5–6 часов, становясь на ночлег до темноты; теперь рано выступаем, двигаемся целый день, часто останавливаясь, и не всегда успеваем добраться к ночлегу до темноты. На ночлегах недоразумения, теснота отчаянная, иногда простаивание на улице часами.
До тайги все дивизионные обозы и учреждения еще в сравнительном порядке; перед тайгой все начинает расстраиваться. Артиллерия с большим трудом, но все же тащится; скоро артиллеристам придется похоронить свои пушки в снегах тайги.
Мы переходим реку Томь у Усть-Искитимского и углубляемся в тайгу, направляясь на Мариинск – до него не менее четырех переходов – по страшной глуши. Счастье еще, что переселенческое управление последние годы проложило несколько дорог-просек и кое-где по дороге появились жилые оазисы – группы из трех – пяти домов новоселов.
Начинала все сильнее и сильнее давать чувствовать себя сибирская зима. Нужно сказать, что в армии еще перед Омском перестали надеяться на получение какой-либо обуви и одежды; в Омске нам удалось достать немного валенок, но это было каплей в море. После Омска начинается добывание полушубков и валенок, саней, лошадей по деревням на пути. Сначала все это шло в рамках платных реквизиций, но что дальше, то больше начиналось своевольство. С одной стороны, платные реквизиции не давали сразу заметных результатов, с другой, холода увеличивались и, наконец, стоило только начать прибегать к таким способам одеть людей, начинаются злоупотребления. Борьба с такими злоупотреблениями в этой обстановке ограничивалась только мерами против злостных случаев и мародеров. И это скоро стало слабеть, так как люди мерзли.
Два-три дня движения по тайге были тяжелыми. Еще далеко до рассвета начинается выступление – вытягивание из набитого до отказа поселка. Брань, окрики, много всяких недоразумений. Наконец, лента вытягивается. Дорога – не свернешь ни вправо ни влево. Даже разъехаться трудно. Случится какой-нибудь пустяк с одной подводой – все стоит. 18–20 верст проходится почти в сутки – поздно ночью добираемся до нового поселка. Хлеба не достать, пекут по очереди на сковородке лепешки из тут же разведенного теста. Зато сколько было радости, когда тайга начала редеть и появились первые признаки, что ее прошли благополучно. Сравнительно благополучно, так как были и нападения: другая наша колонна поблизости к железной дороге была застигнута на ночлеге и не могла выбраться без больших потерь. Брошена часть обоза, артиллеристы не могли тащить дальше своих пушек.
В двадцатых числах декабря мы выбрались к Мариинску, где стоял штаб 2-й армии генерала Войцеховского. Масса ошеломляющих новостей, увы, тяжелых, сулящих полное безнадежности будущее для армии и всех остатков Белого движения.
События в 1-й армии не ограничились выступлением Ивакина против Войцеховского в Ново-Николаевске. На станции Тайга братьями Пепеляевыми, при помощи своих частей, был арестован главнокомандующий генерал Сахаров, как чересчур «старорежимный» и будто бы ополчившийся против 1-й армии. От этого шага недалеко было до покушения на самого Верховного Правителя. Братья Пепеляевы не пристали открыто к восставшим в тылу, отрицали свое участие в выступлении полковника Ивакина, но, несомненно, колебались и не чуждались эсеровских настроений.
Скоро генерал Пепеляев на самом себе испытал развал своей армии. Вместо ожидаемого закрытия дороги для красных в тайге и у Томска, части 1-й армии выступили против былых своих соратников и чуть не арестовали генерала Пепеляева. Надежда на 1-ю армию, выведенную в тыл еще в первых числах ноября для того, чтобы, отдохнув, остановить дальнейшее наступление красных, разлетелась совершенно.
Скоро прибавилось еще предательство Красноярского гарнизона во главе с генералом Зиневичем, потребовавшим, чтобы отходящая армия подчинилась новой власти, какой-то «Земской», и сдала оружие. Мы тогда еще не знали, что делается в Иркутске, но, конечно, можно было предугадывать дальнейшее.
Вдоль железной дороги красные продолжали наседать, прибавилась угроза со стороны Томска. На железной дороге сплошная лента эшелонов. Уже много эшелонов не дошло до Тайги и попало к красным. Рассказывают потрясающие ужасы об этих эшелонах, особенно санитарных. Силою вещей принуждены обороняться и поляки, так как и их эшелоны не могут продвинуться. Чехи прошли за Красноярск, и там произошли возмутительные случаи с эшелонами Верховного Правителя: чехи отняли силой паровозы. 2-я армия выбралась из тайги, а о 3-й нет вовсе сведений. Она пробирается через тайгу где-то южными путями. Посылались разъезды, но безрезультатно.
Необходимо торопиться с движением к Красноярску, так как туда могли подойти советские части, а кроме того, были неопределенные сведения об отрядах Щетинкина, будто бы продвигавшихся к Красноярску. В то же время нужно было добиваться связи с 3-й армией и облегчить ей по возможности выход к железной дороге.
Вместо генерала Сахарова главнокомандующим был назначен генерал Каппель; Войцеховский категорически отказался, Каппель был вынужден согласиться. Командующим 3-й армией назначался я; приказ отдан чуть ли не 14 декабря, в день, когда я чуть не попал к красным в Еленевском, но не смогли передать его вовремя, и я узнал о нем дней через десять. Последние известия мне показались какой-то иронией. 3-я армия где-то, с ней нет связи; если выйдет благополучно, вольется в один поток отступающих. Какие там новые командующие армиями, когда нужен всего один, направляющий движение колонн к определенному месту, где можно отдохнуть, а может, отсидеться. Разве только для того, чтобы оставить прежнюю организацию?
Боевые действия – только для устранения препятствий с пути. Если бы была еще надежда, что в районе Иркутска благополучно и твердо, то можно бы мечтать о прикрытии Иркутска с запада, пользуясь каким-нибудь дефиле. Нужен один энергичный начальник для упорядочения движения и несколько колонных начальников. Кроме всего этого, я просто не считал себя способным вообще к такой роли. Я высказал генералу Войцеховскому все это и затем в Ачинске генералу Каппелю. Он не настаивал на вступлении в командование, тем более что связи с 3-й армией все еще не было, несмотря на то что посылались кавалерийские части искать соприкосновения с ней.
В последних числах декабря я был в Ачинске у генерала Каппеля. За несколько дней до нашего подхода там на станции произошел взрыв, и эшелон главнокомандующего носил еще следы разрушений. На путях попадались следы человеческих жертв; рассказывались подробности. Генерал Каппель был озабочен отсутствием связи с 3-й армией и красноярским предательством. Генерал Зиневич все еще продолжал наивные разговоры о возможности ликвидировать Белое движение мирно, хорошо… подчинением новой власти, созывом «Земского Собора» и т. д.
При одном таком разговоре по телеграфу, кажется последнем, присутствовал и я. Из Красноярска говорил Зиневич, но, видимо, не один, так как чувствовалась разноголосица. Сначала шли уговоры о прекращении пролития крови, о подчинении новой народной власти, которая-де выговорила у советской власти гарантии, потом начинались угрозы непропуска, потом просьба о личном приезде Каппеля для переговоров. Ему говорили: предлагайте прямо сдаться советской власти – это будет понятно, а то лепечете какие-то наивности о промежуточной власти, демократической, о гарантиях и пр. В конце концов было заявлено, что предложения будут обсуждаться наличными старшими начальниками. Разногласий у нас по этому вопросу, конечно, не было; вопрос шел, конечно, о подчинении советской власти. Решено было торопиться к Красноярску, чтобы силой заставить пропустить отступающих.
Скоро стало известно, что в Красноярске произошел переворот – взял в руки власть Революционный совет, причем Зиневич был будто арестован. Перед нами был все тот же противник, но уже более определенный; правда, и он призывал к примирению или иначе – к подчинению.
В Ачинске я снова присоединился к 4-й Уфимской дивизии, которая шла вдоль железной дороги; по Сибирскому тракту шла другая колонна 2-й армии. О противнике в тылу как-то позабыли, хотя красные тоже торопились и надавливали на наш хвост. Внимание было впереди у Красноярска – что там? Одни ли «народоармейцы» или со Щетинкиным. Словом, после Ачинска наше отступление приобрело другой характер – превратилось в наступление.