Наши части к моменту подхода к Иркутску представляют сплошные транспорты тифозных. У нас в дивизии можно набрать 200–250 здоровых, за исключением тех, кто приставлен к больным как возчик. При неудаче может создаться чрезвычайно тяжелая обстановка для всей этой массы, так как других путей на восток, кроме проходящих через Иркутск, нет. Вечером узнали, что решено не задираться, а ночью обойти Иркутск с юга с тем, чтобы выйти восточнее на тракт, а затем продолжать движение к Байкалу и в Забайкалье. Мы должны выступить около 10 часов вечера.
Я не знаю сущности происходивших в тот день разговоров командного состава, но слышал, что генерал Сахаров порывался бросить свою колонну в бой, а Войцеховский не соглашался; он будто выговорил у чехов, что они не будут мешать проходу колонны сначала вдоль полотна железной дороги, а затем у самого Глазковского предместья и станции, так как другой дороги в обход Иркутска не было, а без дороги здесь движение невозможно. Мы должны были ночью быстро подойти к Глазкову и от него свернуть на Смоленское, а затем пройти на Марково, оттуда повернуть на север на Кузьмину или Ершово.
С вечера все были готовы к движению. Часов в десять началось движение вдоль железной дороги к Глазкову. Настроение нервное, особенно там, где дорога спускается под гору, и сани, дровни закатываются так, что опрокидываются; ломаются оглобли, рвутся завертки. Положение саней с больными ужасно, многие, потерявшие сознание, как-то заражаются общей нервностью и в полусознании начинают тревожиться. Подходим к Глазкову – полная тишина; что бы здесь было, если бы раздалось тявканье пулемета. Сворачиваем на юг и едем, едем довольно быстро всю ночь. Отдыхать нельзя, так как нужно до рассвета быть восточнее Иркутска. Часов в девять утра выходим на тракт – с высот виден город. Оттуда скоро доносятся пушечные выстрелы. Неизвестно по ком, по нам ли или по хвостам. В общем, все сошло благополучно. Только поздно вечером 8 февраля мы стали на ночлег в деревне Тальцы, двигаясь почти беспрерывно не меньше 18 часов. Лошади заморились страшно.
9 февраля днем мы были уже в селе Листвиничном на Байкале, 10-го в Голоустном, а 11-го в Мысовском, перейдя Байкал. Здесь были еще японцы. Наши солдаты с радостью передавали об этом. Началась отправка части больных в санитарных поездах в Верхне-Удинск и Читу. После всех невзгод Мысовск нам показался обетованной землей; главное, не обманулись в надежде, что можно будет отдохнуть, а там, впереди, будь что будет. Разговоры о Семенове, о том, что он не поддерживал Колчака, как следует, а вел свою политику, что его части под Иркутском не выдержали экзамена, что вообще у него скверно и слабо – как-то смолкли.
Период движения от Омска до Байкала назвали затем Ледяным походом. Этот поход, в сущности, следует считать периодом ликвидации всего движения. Белое сопротивление сломлено на Тоболе; после Тобола попытки снова организовать сопротивление остаются на бумаге, так как вера в успех потеряна и начинается массовое движение на восток с единственной целью – уйти от войны. Пусть говорят, что уходили с целью начать движение снова; это неверно, об этом не думали. Психологически мы были сломлены, иначе не было бы и Красноярска. Думали другое: прежде всего уйти туда, где нет большевиков, где можно отдохнуть, получить передышку. Затем будет видно. Таилась надежда, что время работает на нас, что если белое оружие потерпело поражение в схватке с красным, то оно все же сыграло свою роль и, быть может, обстановка скоро переменится. И нужно признаться, что если бы в Забайкалье не было японцев, то вся масса была бы добита окончательно. Если бы оказалось, что Забайкалье до нашего прихода было оставлено японцами, остался бы единственный выход из враждебного района – это движение на Кяхту. Безвыходность положения толкнула бы и туда, но что бы стало с 10–15 тысячами одних тифозных в слабонаселенном районе.
Перед нашим прибытием в Забайкалье обстановка там была весьма тревожной и шаткой. Местная власть – атаман Семенов, недавно назначенный главнокомандующим всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке, как известно, в отношении Омска держался ранее той линии, которая у нас получила название «постольку, поскольку». Еще в Уфе 1918 года, после Омского переворота, через наш телеграф велись переговоры атаманом Дутовым с ним относительно признания адмирала Колчака. Из этих переговоров было видно, что Семенов упирался. Позднее мы слушали, что трения между Омском и Читой не прекращались, а будучи уже в Чите, читали изданную при штабе брошюру, направленную против адмирала.
В декабре 1919 года обстановка в Иркутске (выступление против власти) заставила Верховного Правителя прибегнуть к содействию атамана Семенова; он был произведен в генерал-лейтенанты, назначен главнокомандующим всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке; ему, по-видимому, поставлено было задачей восстановление положения в тылу – в Иркутске. Восстановить положение, как известно, не удалось. В дальнейшем обстановка заставила Верховного Правителя (арест в Нижнеудинске) искать себе заместителя, и он 4 января 1920 года особым указом передал атаману Семенову всю полноту власти на российской восточной окраине, впредь до указаний генерала Деникина.
Какова же была обстановка на Дальнем Востоке, какие задачи встали перед атаманом Семеновым и что представляла собой фигура атамана. В Иркутске в середине января власть Политического центра скончалась, уступив, как везде, место Советскому Революционному Комитету. Хотя большевики и не пытались еще наступать в Забайкалье, но это обуславливалось лишь тем, что по линии железной дороги везде были иностранные войска. В разных частях края были «повстанческие» отряды, организованные большевиками и эсерами, вслед за переменой власти превратившиеся в большевистские. Такие отряды были в районе Верхнеудинска, Троицкосавска, Петровского Завода. В Восточном Забайкалье действовали партизанские отряды Якимова, Каратаева и др. Население Забайкалья, особенно восточной части, было взбаламучено разными отрядами и партизанами и в общем, с незначительными исключениями, было враждебно атаману.
На Амуре и в Приморье было не спокойно. В конце января во Владивостоке власть перешла в руки областной земской управы, полубольшевистской по содержанию, сдерживаемой в репрессиях присутствием иностранных войск. В полосе отчуждения К.-В. ж. д. власть атамана Семенова не признавали, и относились к нему отрицательно. Следом за двигающимися на восток «каппелевцами» двигались советские части.
Вооруженные силы атамана Семенова ни по количеству, ни по качеству не представляли собой надежной опоры. Неудачи под Иркутском, крушение фронта на Востоке отразились и на них в сильнейшей степени. Из этих сил Азиатская дивизия[49]барона Унгерна[50]представляла скорее угрозу для власти, чем опору, так как барон Унгерн в районе Даурии делал, что хотел. Таким образом, атаман Семенов принимал власть тогда, когда Чита и остатки армии были во враждебном кругу, а сам он не имел у себя твердой опоры. А ему нужно было: удержаться, помочь выйти из тяжелого положения остаткам армии, дать им отдых, реорганизовать. Нужно было умиротворить сначала Забайкалье, а потом весь Дальний Восток. Нужно было объединить различные группы, а прежде всего военную силу, пришлую и местную.
Ясно, что при этой обстановке надежд на упрочение положения на Дальнем Востоке без посторонней помощи быть не могло. Всякие заявления о скором восстановлении противобольшевистского фронта собственными силами были просто словами. Сохранение положения в общем зависело от присутствия японцев и их отношений, так как американцы и чехи проходили и притом были определенно на стороне выступавших против Семенова. Уйди вместе с остальными японцы, и основная задача – сохранение положения – невыполнима, так как забайкальские части в это время были очень слабыми и малоспособными, а партизанские и большевистские силы многочисленны и довольно деятельны.
Наше прибытие сразу ничего дать не могло; да и в дальнейшем-то надо было считаться с психологией пришлых, прошедших всю Сибирь; психологически это были люди, державшиеся вместе для того, чтобы жить, оправиться и ждать благоприятной обстановки, а не закаленные бойцы при всякой обстановке, как старались их изобразить. Эти люди не хотели ни мириться с большевиками, ни воевать без веры в успех. Надо еще прибавить, что вся пришедшая масса шла на Забайкалье предубежденной против атамана Семенова, а главное, против его сподвижников и это предубеждение никто не старался рассеять, несмотря на заботы атамана Семенова о нас, начиная со вступления в Забайкалье. Как всегда при крушениях, масса склонна была видеть в атамане виновника многих бед, а особенно того, что население было против него, что он сам искусственно создал против себя партизанщину, закрывая глаза на безобразия, чинимые бароном Унгерном и разными отрядами и контрразведками.
В Верхнеудинске я слышал, что генерал Войцеховский собирал старших начальников, чтобы ознакомить с обстановкой и выяснить, как относиться к атаману. Это одно показывает, что атаман Семенов не пользовался доверием. Не знаю, что там говорилось, но слышал, что Войцеховский выехал в Читу с определенными намерениями выговорить для армии особые условия подчинения. Скоро мы получили сведения, что он будет командующим армией, а атаман Семенов оставляет за собой главное командование.
Войцеховский считал, что для пользы дела необходимо полное объединение с атаманом, но в то же время не считал возможным полное подчинение, если атаман не пойдет навстречу пришедшим и не изменит радикально окружающую обстановку. Эти требования шли очень далеко – власть главнокомандующего над армией по существу должна быть фиктивной; всей организацией и управлением должен ведать только командующий армией; штаб главнокомандующего должен быть почти полностью упразднен; целый ряд сподвижников должен быть удален, так как эти люди были враждебны к пришедшим, как к помехе их личному благополучию. В общем, короче говоря, все забайкальское, местное должно быть поглощено пришедшими каппелевцами, как носителями общегосударственной идеи.