В этом было начало внутренней борьбы, которая не замедлила и велась затем вплоть до эвакуации Забайкалья и даже позже в Приморье, так как атаман не стал определенно и твердо на какую-нибудь одну точку зрения, а оставил во главе угла сохранение власти. Головокружительно быстро, без особых трудов, без военных знаний или талантов, вынесенный волной смуты наверх и призванный играть большую роль, он цепко ухватился за свое место, за свой титул.
Когда мы прибыли в Читу – во второй половине февраля, настроение там было совсем не твердое. Перед приходом, по рассказам, чуть не выехал даже атаман. Все, кто мог, выбирались в полосу отчуждения или Владивосток и таким образом уходили окончательно из армии. Остались те, кому деваться было некуда или кто решил быть вкупе до конца. Надежд на хорошее будущее не было, но, во-первых, прежде всего хотелось немного отдышаться, благо обстановка позволяла, а во-вторых, в глубине еще таилась надежда: время работает на нас, Сибирь испробует прелести большевизма и, быть может, мы вместе дождемся лучших времен. Когда же выяснилось, что японцы пока не уходят и на Пасхе они перед самой Читой дали сильный щелчок красным, настроение несколько окрепло – надежда на возможность отсидеться, устроиться, усилиться, окрепнуть увеличилась.
Первое время по прибытии в Читу большинство из нас просто отдыхало, не заглядывая вперед. Атаман шел как будто навстречу пришедшим и начал удаляться от своих прежних сотрудников; главным лицом в армии являлся Войцеховский. Не знаю, было ли известно атаману, что уже в Чите Войцеховский собирал снова начальников частей с тем, чтобы обсудить вместе, что делать дальше, чего держаться. К этому времени была выяснена обстановка в полосе отчуждения, неблагоприятная для атамана, а также выяснено положение во Владивостоке. Власть областной земской управы расценивалась раньше как терпимая, если она окончательно отмежуется от советской России; теперь выяснено, что она не большевистская только в силу особых условий – присутствия японцев.
Между прочих был задан вопрос и об отношении к атаману. Большинство заявило, что атаман лично приемлем, а вот часть его помощников, а главное целую кучу безответственных лиц, надо переменить. Надо обезвредить барона Унгерна, являющегося сверхатаманом, несмотря на подчиненное положение. Обсуждался вопрос и о дальнейшей борьбе, при условии, что в Забайкалье стоят японцы. Признано, что в этот момент без них положения не удержать, что они нужны и что нужно действовать на фронте с ними сообща. Такое совещание, конечно, показывает на нездоровую обстановку. Пока атаман чувствовал себя шатко, он соглашался на главенство в военных делах Войцеховского, но как только обстановка несколько упрочилась и он сам разобрался в прибывших и увидел их слабые места, начались трения, начались несогласия, выявилась рознь.
Мелочи ежедневной жизни давали много пищи для всяких недоразумений. Войцеховский решил наводить порядок в армии, не считаясь с положением и принадлежностью к той или иной части нарушителей порядка; такие нарушители из забайкальских обитателей прятались за спину атамана и находили защиту; Войцеховский старался держать в своих руках все армейские вопросы, а помимо него шли к атаману, и тот разрешал их, нарушая единство управления и единообразие отношений.
Предполагалось, что в Чите будет один штаб, для чего командующий армией считался одновременно начальником штаба главнокомандующего. А все же оставался как бы другой штаб – помощника атамана по военной части. Атаман развил у себя такую систему назначений, наград и чинопроизводства, что окончательно развратил военнослужащих; всякий, кто хотел, мог добиться награждения. Войцеховский добился, что все должно идти через него, а все же были исключения.
Не знаю всех недоразумений, но в конце апреля Войцеховский ушел. Свой уход он объяснил тем, что, помимо его желания, обстановка сделала его как бы лидером оппозиции атаману, а спасение только в единении. Может быть, другому лицу удастся лучше сплотить воедино все забайкальские группировки. На его место прибыл генерал Лохвицкий[51], но положение не изменилось. Лохвицкий также не мог закрыть глаза на попустительство со стороны атамана Семенова, допускаемое им для своих близких приятелей. На этой почве скоро возникли недоразумения. Не мог он допустить особого положения для барона Унгерна и его частей, по которому те делали, что хотели. Забайкальские части тоже были на каком-то ином положении, так как командиры их имели, по старой памяти, прямой доступ к атаману.
В результате менялись лица, а положение оставалось то же самое – внутренняя борьба, разлагавшая военную силу. Как всегда в таких случаях, обе группы все время имели своих определенных сторонников и сочувствующих. Между этими группами были еще промежуточные, которые то оставались в стороне, то склонялись в одну сторону, а то в другую. Обстановка чрезвычайно выгодная для появления разных советчиков, посредников, перелетчиков.
Атаман же не был той фигурой, которая смогла бы собрать всех воедино; не смог вообще подчинить всех, так и остался главнокомандующим «постольку, поскольку». Он, конечно, старался, пытался, но это были только разные попытки, а не серьезная работа по объединению. Нельзя же считать серьезной работой такие меры, как производства, денежные субсидии, банкеты и пр. Для того чтобы работа была серьезной, нужно было, чтобы все поверили в нее. Атаман должен стать на строго законный путь и не отступать от него ни для друзей, ни для забайкальцев, должен переродиться. Это было свыше его сил, тем более что прежние друзья, конечно, всегда могли уверить его, что все идет к умалению его власти, а может, к его устранению; эти друзья и знакомые не старались поддержать престиж атамана примерным поведением и примерной службой, а наоборот, всячески старались быть в особых условиях, пользуясь доступом к атаману, помимо прямого начальства.
Оппозиционная группа в принципе признавала, что нужно полное объединение всех сил, что атамана Семенова вредно не поддерживать, но как-то все шло не к объединению, а к распаду. В повседневной жизни каждый день всплывали такие факты, которые делали невозможным поддержание авторитета атамана. В этом помогали ему особенно его прежние соратники. Если бы атаман хоть раз заявил себя твердым в определенном курсе как с теми, так и с другими – может быть, все и сгладилось бы. Этой твердости вовсе не было – постоянные колебания, частые перемены под различными влияниями.
Жизнь шла; пока оставались японцы, можно было надеяться, что понемногу все выровняется и в конце концов в армии не будет ни каппелевцев, ни семеновцев. В апреле месяце, после того как люди вернулись в свои части из госпиталей и немного поправились и приоделись, решено было выдвинуть их на фронт в Сретенско-Нерчинский район. В мае месяце была предпринята операция с целью очищения от партизан Восточного Забайкалья. Она ничего особенного не дала, но показала, что пришедшие «каппелевцы» при известных условиях снова годятся для боевой работы; местные части оказались слабее, за небольшими исключениями.
В армии со всеми тыловыми учреждениями насчитывалось около 45 тысяч человек и 17 тысяч лошадей; кормить же приходилось еще больше, так как выдавались пайки семействам не только военнослужащих и семействам, потерявшим на войне своих старших членов, но даже некоторым гражданским учреждениям и их семьям. В полевых частях трех «корпусов» насчитывалось до 20 тысяч человек. Военное управление до заявления японцев об эвакуации понемногу налаживалось, несмотря на различные камуфлеты со стороны атамана, под влиянием различных советников.
Организовывалось Военное совещание для разрешения всех вопросов армейского хозяйства и жизни; оно взяло на себя контроль над расходованием золотого запаса; атаман согласился на это, но сначала не всегда выдерживал, а потом и совсем перестал считаться с постановлениями. Военное совещание выработало определенную схему военного аппарата со всеми частями и начало сокращения различных ненужных учреждений; схема была утверждена, но все же выплывали на свет различные партизанские части, формирование которых разрешал лично атаман. Военное совещание провело меры обеспечения пайками семейств военнослужащих и разработало пенсионный устав. Наметило ряд мер по упорядочению снабжения армии и по изысканиям для этого средств.
Когда мы прибыли, то аппарат по гражданскому управлению был очень прост: был помощник по гражданской части Таскин, а у него несколько подчиненных органов по главным отраслям жизни края. Кажется, в начале июня под чьим-то влиянием, чтобы найти опору в общественности, было создано Народное собрание. Ко дню открытия собралось что-то около двенадцати членов; перед ними выступал атаман с декларативной речью, а за ним назначенный премьером Волгин. Это Народное собрание, конечно, не играло никакой роли. Появился Совет управляющих ведомствами.
Обстановка резко изменилась, когда японцы в первой половине июля заявили об эвакуации Забайкалья. Перед объявлением эвакуации они подписали с командованием Верхнеудинского правительства соглашение, по которому была установлена демаркационная полоса, за которую не должны переходить советские части, и выговорено право неприкосновенности Читы, где находился атаман Семенов как глава местного правительства, впредь до объединения всех областей и организации одного буферного правительства ДВР. Японцы, видимо, рассчитывали на возглавление буфера атаманом.
Ясно было, конечно, что цена этим выговоренным условиям – нуль, и весь вопрос был в том, чем располагала советская власть в Верхнеудинске для немедленного, после ухода японцев, нападения на забайкальские военные силы и какую позицию по отношению к Семенову займут партизаны. Позиция партизан была не совсем ясна, так как во время наших майских и июньских операций на Сретенском фронте были заявления, что они воюют только против атамана. Во всяком случае, расчеты на то, что атаман может остаться во главе буфера, были слабыми. Последним днем эвакуации японцы объявили, кажется, половину августа. Приблизительно в месячный срок нужно было не только решить, что делать дальше, а провести целый ряд мер.