В этот же день я чуть не стал жертвой несчастного случая, чуть не лишился жизни от руки моего же офицера. Ко мне в комнату вошел начальник хозяйственной части полка капитан Попов, брат моего адъютанта. Я относился с большим уважением к этому честному и энергичному офицеру. Не обращая внимания на капитана, я продолжал возиться с моими сапогами, которые никак не хотели оставить мои ноги. В комнате я был один. Наконец, усилие – и сапог полетел в угол комнаты. С большим облегчением и удовольствием поворачиваюсь к капитану Попову и… встречаюсь с дулом нагана… На меня смотрят безумные глаза с дрожащими, перекошенными губами, и он почти шепотом говорит: «Ага! Попался! Помучил нас и довольно!.. Больше снегу не хочу!.. Ты слышишь… Не хочу!..» Мелькает мысль: это то, что происходило с большинством больных тифом, он бредит, – но знаю, что малейшее мое неосторожное движение, и я получу пулю в лоб. Сижу как вкопанный. К моему счастью, капитан стоял спиной к двери. Дверь тихонько отворилась, и я увидел дорогое мне лицо моего денщика. Он как кошка подкрался к капитану и бросился на него. Раздался выстрел… еще… еще… Я бросился на помощь моему денщику. На звуки выстрелов вбежали дежурные связисты, которым я сразу крикнул: «Не бить, тихонько, он болен!» Капитану скрутили руки, прибыл доктор Ломоносов и, посмотрев на капитана, сказал только одно слово: «Тиф». Быть убитым, да еще своим же офицером, хотя он и был в бреду, – это ужасно. Кто не видел больных тифом, тот не может представить себе всей трагедии происходящего с больными. Идя по тайге при сорокаградусном морозе, тифозные больные часто скидали с себя одежду, и, если мы не успевали одеть их, они замерзали. Как я уже указывал ранее, многих мы вынуждены были связывать по рукам и ногам, дабы удержать их в санях. В бреду человек способен на невероятные вещи.
На следующее утро батальон был выстроен и ждал моего прихода. Подойдя к батальону, я поздравил всех со скорым отдыхом, но предупредил, что, идя к Чите, мы можем столкнуться с партизанами и нам придется в таком случае, конечно, вступить с ними в бой. Но, посмотрев на лица своих бойцов, я увидел у всех одно выражение: «Пусть попробуют нас задержать, нас, жаждущих отдыха! Мы слишком зачерствели, поломают зубы!»
Так, как я предвидел, так оно и получилось. Пока мы шли вблизи железной дороги, все было хорошо, спокойно, но, как только нам пришлось удалиться от железной дороги, тотчас же появлялись красные партизаны, с которыми нам приходилось вступать в бой. Все эти схватки были молниеносными. Мы их сбрасывали с их позиций и отгоняли в сторону от нашего пути. Все мы тайно мечтали скорее добраться до Читы, где нам обещан заслуженный отдых, сытный обед, а может быть, и чарка водки будет.
После нескольких довольно серьезных боев мы окончательно нанесли серьезный удар партизанам, разбив их на мелкие части. В этих боях наш легендарный по храбрости генерал Молчанов, предводитель ижевцев, был ранен. К счастью, не так серьезно – в руку, и это ранение не удержало генерала от продолжения командования ижевцами. Фронт сдали частям атамана Семенова, и мы наконец-то подходили к Чите. Еще несколько верст быстрого марша, и мы были уже в районе слободы (пригорода) города Читы. Под звуки военного марша мы вступили в столицу Забайкалья.
Главнокомандующий Дальневосточной областью атаман Семенов лично встретил нас и поздравил с окончанием нашего похода и с продолжительным отдыхом! Но, Боже, что у нас был за вид! Я думал раньше, что солдаты Наполеона, когда они отступали из Москвы, выглядели ужасно, но, видя наших бедных, измученных физически и нравственно бойцов, верных сынов России, которых из-за их вида нельзя было назвать армией, я подумал: «Да, мы по виду перещеголяли французов!» Несмотря на нашу одежду, все бойцы проходили церемониальным маршем, с поднятыми головами, с развернутыми национальными знаменами перед атаманом Семеновым, сохранившим для нас кусочек этой национальной России – маленький островок среди бушующего, кровавого кошмарного моря. Меня поразили казачьи части атамана их превосходной выправкой и прекрасным видом. 1-й атаманский полк встречал нас почетным караулом. У меня и многих офицеров появились на глазах слезы – слезы радости и надежды на хорошее будущее. Контраст между нами и казачьими частями был только наружный: они все были в новеньком обмундировании, а мы были одеты кто в рваные полушубки, кто в рваные зипуны, на ногах были обмотки, на головах тоже всевозможные шапки, то есть то, что мы смогли достать у жителей, что они смогли пожертвовать нам, видя нашу нужду. Все мы были небритые и нестриженые. Отчасти это было хорошо, так как борода спасает от отмораживания подбородка и щек.
С разрешения командира корпуса генерал-лейтенанта Молчанова я перехожу со всеми офицерами и стрелками в свою родную Волжскую бригаду к генералу Николаю Павловичу Сахарову[61]. Получаю от него приказ передать моих стрелков на пополнение полков, а из оставшихся офицеров сформировать «офицерскую роту имени генерала Каппе-ля». С этим приказом 13-я Сибирская дивизия[62]закончила свое существование.
По приказу по войскам Дальневосточной армии все господа офицеры производятся в следующий чин и награждаются орденом «За Великий Сибирский Ледяной Поход». Этот орден представлял собой терновый венок с золотыми мечами и носился на Георгиевской ленте.
Разместившись по квартирам, я сразу же начал поиски Надюши. Где она? Выжила ли? Начались хождения по госпиталям. На второй день моих поисков я нашел ее. Увидев друг друга, мы крепко обнялись и расцеловались. Она мне сообщила неожиданную для меня новость. Ее муж нашелся, и после ее выздоровления они уедут в Японию, где находится коммерческая фирма, для которой ее муж работает, а также что часть интереса этой фирмы принадлежит ее супругу. Эта весть меня ошеломила, но, взяв себя в руки, я пожелал ей всего лучшего… Вдруг она горько заплакала и сказала сквозь слезы: «Федичка, я люблю вас… и если хотите, то я пойду с вами…» Конечно, я хотел бы, чтобы она была моей, но… что я мог ей предложить? Снова новые походы, новые испытания? Взяв себя в руки, я твердо сказал: «Нет, Надюша. Я не могу вас взять по многим причинам. Основная – я очень люблю вас, чтобы снова послать вас на испытания… Нет, Надюша, разрешите последний раз вас обнять и поцеловать!» И, поцеловав и обняв ее, я с трудом вырвался из ее объятий и быстро покинул палату.
В раздумье я шел, сам не зная куда, и очутился перед рестораном «Кавказ». Нащупал в кармане единственный золотой (10 рублей), который я получил от казначея за Сибирский поход (какая ирония)! Спустившись в подвальчик, я увидел в нем массу офицерства с желтыми погонами. Это были офицеры частей атамана Семенова. Я скромно уселся в углу и заказал шашлык и графинчик водки. Ко мне подошел полковник, представился и, узнав, что я волжанин-каппелевец, скомандовал всем встать, а оркестр грянул Преображенский марш. Я растерялся. Затем он предложил тост за меня и наши каппелевские части. Грянуло «Ура!». На мой стол наставили уйму чарок с водкой. Меня просят сказать слово. Я согласился. Первый мой тост был за атамана Семенова. Продолжительное «Ура!» долго не смолкало. Затем я обратился ко всем присутствующим атаманцам и от имени всей нашей каппелевской армии поблагодарил их за сохранение для нас, к нашему приходу, «Островка Русской Национальной России».
– Братское спасибо вам, дорогие братья по крови и по нашему «Белому оружию»! Я высоко поднимаю бокал за вас, за нашего атамана!
После моего тоста поднялся такой шум, что трудно было понять, кто что кричит. Одно я понял: качать полковника! Качать полковника! Качать волжанина! И я летел в воздух, падал, опять взлетал и т. д. Я чувствовал, что я должен выбраться из этой компании. Под видом того, что мне нужно пройти в уборную, я выбрался на свежий воздух и только тут почувствовал, что «офицер очень устал», иначе говоря, был пьян. Подозвав извозчика, отправился домой. Приехав, еле поднялся на второй этаж, где меня встретил полковник Житня и препроводил в мою комнату, где я упал на кровать, бормоча, как мне говорил полковник на другой день: «Прощай, Надюша, прощай, Надюша!» Конечно, я этого не помнил.
За время похода меня часто мучила мысль: где же мои братья? О гибели Бориса в Киеве я знал давно, с Эрнестом – доктором – мы были вместе еще в Германскую кампанию, затем встретились в Ново-Николаевске в Гражданскую войну, когда я лежал в госпитале с пулевым ранением в грудь. Опять пошел по госпиталям города Читы и нашел брата в одном из них. Он оправлялся от тифа и был уже в довольно хорошем состоянии. От него я узнал о гибели моего второго брата Георгия, который, будучи с разъездом под городом Барнаулом в Сибири, был зарублен красной кавалерией.
Итак, город Чита теперь будет служить пунктом отдыха и пунктом формирования новых частей. Тело нашего командира и вождя генерала Каппеля мы привезли с собой в город Читу и здесь с почестями похоронили его, хотя при отступлении опять выкопали его гроб и похоронили в городе Харбине в Китае.
Наша армия приступила в переформированию. Корпуса сводились в дивизии, а дивизии в полки. Образовалось три корпуса, 4-й корпус был на «особом» положении. Им командовал барон, генерал-майор Унгерн. Он абсолютно не признавал никаких распоряжений высшего командования, а поступал так, как хотел…
В 1-й корпус вошли все части Забайкальского войска, им командовал атаман Семенов. Во 2-й корпус вошли сибирские, уфимские и егерские части. Им командовал генерал Смолин[63]. В 3-й корпус вошли ижевцы, воткинцы и все волжские части. Им командовал генерал-лейтенант Молчанов.
Все казачьи части, как сибирские, уральские, оренбургские, и донцы имели свою собственную группировку и придавались корпусам для военных операций. Главнокомандующим армией был молодой, боевой генерал-лейтенант Войцеховский. Армия закончила переформирование и только ожидала снабжения ее новыми винтовками, пулеметами и артиллерией. Мы были готовы идти снова в бой.