6 или 7 января 1920 года в деревне Чистоостровской было созвано совещание начальников отдельных частей. По имеющимся сведениям было известно, что железная дорога от города Красноярска и на восток была в руках красных. На станции Клюквенная красные атаковали проходившие обозы и зверски расправились со всеми, кто там находился.
Решено было сделать обход севернее, пройдя по льду замерзшего Енисея. Этот поход иногда задерживался короткими стычками с местными повстанцами. Во время одной из таких стычек шедший немного сзади командир симбирских улан был так нервно потрясен, что до соприкосновения с противником приказал погрузить полковое знамя под лед Енисея.
Дойдя до деревни Подпорожной, Каппель созвал военное совещание начальников двигавшихся по этому пути частей. Они раскололись на две группы: одна настаивала двигаться по Енисею дальше на север почти до самого Енисейска, чтобы сделать глубокий обход по северной Ангаре, что удлиняло наш путь на восток по снежной и почти безлюдной пустыне на 2 тысячи верст. Другая группа, во главе с генералом Каппелем, допускала обход только по реке Кан, впадающей в Енисей около деревни Подпорожной. Генерал Каппель горячо отстаивал этот второй вариант, предоставляя возможность желающим идти северным путем. При этом он сказал: «Если нам суждено погибнуть, то лучше здесь, чем забиваться на север, где климат более суровый»…
Первая группа во главе с генералом Перхуровым[76]и Галкиным[77]продолжала движение на север по льду Енисея. Вторая группа во главе с генералом Каппелем стала спускаться по крутому, почти отвесному берегу порожистой и местами (несмотря на январь) еще не замерзшей реки Кан, зажатой отвесными ущельями гор, покрытых непроходимой дикой тайгой. Обыкновенно зимой таежные охотники проезжали по льду реки до первой деревни Барги, 90 верст от деревни Подпорожной.
Передовым частям, с которыми следовал сам Каппель, спустившимся по очень крутой и длинной, поросшей большими деревьями дороге, представилась картина ровного, толщиной в аршин, снежного покрова, лежащего на льду реки. Но под этим покровом по льду струилась вода, шедшая из незамерзающих горячих источников с соседних сопок. Ногами лошадей перемешанный с водою снег при 35-градусном морозе превращался в острые бесформенные комья, быстро становившиеся ледяными. Об эти обледеневшие бесформенные комья лошади портили себе ноги и выходили из строя. Они рвали себе надкопытные венчики, из которых струилась кровь.
В аршин и более толщины снег был мягким, как пух, и сошедший с коня человек утопал до воды, струившейся по льду реки. Валенки быстро покрывались толстым слоем примерзшего к ним льда, отчего идти было невозможно. Поэтому продвижение было страшно медленным. А через какую-нибудь версту сзади передовых частей получалась хорошая зимняя дорога, по которой медленно, с долгими остановками тянулась бесконечная лента бесчисленных повозок и саней, наполненных самыми разнообразными, плохо одетыми людьми.
Незамерзающие пороги реки проходилось объезжать, прокладывая дорогу в непроходимой тайге.
Через 4–5 верст по Кану проводники предупредили генерала Каппеля, что скоро будет большой порог и если берега его не замерзли, то дальше двигаться будет нельзя, вследствие высоких и заросших тайгой сопок. Каппель отправил приказание в тыл движущейся ленты, чтобы тяжелые сани и сани с больными и ранеными временно остановить и на лед не спускаться, чтобы не очутиться в ловушке, если порог окажется непроходимым.
При гробовой тишине пошел снег, не перестававший почти двое суток падать крупными хлопьями; от него быстро темнело, и ночь тянулась почти без конца, что удручающе действовало на психику людей, как будто оказавшихся в западне и двигавшихся вперед полторы-две версты в час.
Идущие кое-как прямо по снегу, на остановках, как под гипнозом, сидели на снегу, в котором утопали их ноги. Валенки не пропускали воду, потому что были так проморожены, что вода при соприкосновении с ними образовывала непромокаемую ледяную кору. Но зато эта кора так тяжело намерзала, что ноги отказывались двигаться. Поэтому многие продолжали сидеть, когда нужно было идти вперед, и, не в силах двинуться, оставались сидеть, навсегда засыпаемые хлопьями снега.
Сидя еще на сильной, скорее упряжной, чем верховой, лошади, я подъезжал к сидящим на снегу людям, но на мое обращение к ним встать и идти некоторые ничего не отвечали, а некоторые, с трудом подняв свесившуюся голову, безнадежно, почти шепотом отвечали: «Сил нет, видно, придется оставаться здесь!» И оставались, засыпаемые непрекращающимся снегопадом, превращаясь в небольшие снежные бугорки…
Генерал Каппель, жалея своего коня, часто шел пешком, утопая в снегу так же, как другие. Обутый в бурочные сапоги, он, случайно утонув в снегу, зачерпнул воды в сапоги, никому об этом не сказав. При длительных остановках мороз делал свое дело. Генерал Каппель почти не садился в седло, чтобы как-то согреться на ходу.
Но тренированный организм спортсмена на вторые сутки стал сдавать. Все же он сел в седло. И через некоторое время у него начался сильнейший озноб и он стал временами терять сознание. Пришлось уложить его в сани. Он требовал везти его вперед. Сани, попадая в мокрую кашу из снега и воды, при остановке моментально вмерзали, и не было никаких сил стронуть их с места. Генерала Каппеля, бывшего без сознания, посадили на коня, и один доброволец (фамилии его не помню), огромный и сильный детина на богатырском коне, почти на своих руках, то есть поддерживая генерала, не приходившего в себя, на третьи сутки довез его до первого жилья, таежной деревни Барги – первого человеческого жилья, находившегося в 90 верстах от деревни Подпорожной, которые мы прошли в два с половиной дня, делая в среднем не более двух с половиной верст в час.
Я сам мало в чем принимал участие, так как был сильно ослаблен этим переходом, еще не оправившись от перенесенных тифов, и, очутившись в жилье, ничего не сознавая, почти упал на чью-то кровать.
Бесчувственного генерала Каппеля внесли в дом, раздели, положили в кровать. Ноги его, от колен и ниже, затвердели, как камень. Случайно оказавшийся с нами доктор был без аптеки и инструментов. Осмотрев растираемые снегом ноги больного генерала, он нашел, что у него обморожены пятки и некоторые пальцы на ногах и их нужно срочно ампутировать. И, не найдя ничего нужного в заброшенной деревне, ампутацию доктор произвел простым ножом.
Очнувшись ненадолго, генерал Каппель тихо спросил: «Доктор, почему такая адская боль?» Скоро после операции Каппелю стало легче. Слегка приподнявшись на кровати, он приступил к организации порядка движения, отдавая необходимые распоряжения.
В деревне Барге у богатого мехопромышленника нашли удобные сани, в которые предполагалось уложить больного генерала для дальнейшего движения. И когда утром доложили ему об этом, он сказал: «Это напрасно, дайте мне коня!» На руках мы вынесли его из избы и посадили в седло. И все двигавшиеся по улице были приятно удивлены, увидев своего начальника на коне, как обычно.
Вставать на ноги и ходить Каппель не мог, так что, приходя на ночлег, мы осторожно снимали его с седла, вносили в небу, клали на кровать, а доктор делал ему очередную перевязку. Так продолжалось несколько дней. В нашей группе в санях следовали профессора Генерального штаба: генералы Филатьев[78], Рябиков[79]и другие.
Через 8—10 дней после выхода из деревни Барги состояние Каппе-ля стало ухудшаться. У него пропал аппетит, временами был сильный жар, а у трех-четырех докторов, следовавших в общем движении, не оказалось термометра. Также термометра не нашлось и в попутных деревнях. Доктора все свое внимание сосредоточили на больных ногах генерала Каппеля и совсем упустили из виду его покашливание и то, что как-то, когда я помогал ему одеваться, он потерял сознание. Его уложили в сани, в которых он ехал несколько дней.
Почти каждый день повстанцы – красные партизаны – пытались нас обстреливать. Но так как они были плохими стрелками, урона они нам не приносили, обыкновенно быстро разбегаясь и укрываясь в лесу или в деревне.
Однажды при выходе из деревни наши передовые части были сильно обстреляны с ближайшего перекрестка дорог. Нашим бойцам пришлось выйти из саней и повести наступление по глубокому снегу. Было убито трое повстанцев-партизан, трупы которых валялись прямо на дороге. А так как, объезжая их, можно было утонуть в глубоком снегу, то движение продолжалось прямо через трупы убитых повстанцев. Каким-то особенным звуком визжали железные полозья проходивших саней по зубам трупов. Этот звук, несмотря на полное тогда ко всему равнодушие, остался и до сих пор мной не забытым…
Верстах в 30–35 перед городом Нижнеудинском был большой бой с красными повстанцами около селения Ук. Повстанцы в конце концов все разбежались, оставив на месте боя около 30 трупов.
В селении Ук умер от тифа всеми любимый и уважаемый начальник Самарской дивизии[80]генерал Имшенецкий[81]. Он был примером доблестного и честного воина и пошел на войну с большевиками со всеми своими сыновьями…
Город Нижнеудинск был занят нами после короткого столкновения с красными.
Генерал Каппель пригласил к себе на совещание начальников отдельных частей. Утром у него была высокая температура. А когда он одевался перед совещанием, то снова лишился сознания и даже стал бредить. Скоро к нему пришел бывший главнокомандующий генерал Сахаров, находившийся не у дел, и просил назначить его командующим 3-й армией.