После этого визита ослабевшему генералу Каппелю стало еще хуже, и во время совещания, на котором обсуждались разные вопросы – о порядке движения, о назначениях и т. д., – генерал Каппель все время пролежал в кровати. На собрании было много разных лиц – многих из них я забыл… Когда Каппель, уже ночью, немного стал приходить в себя, он заговорил об этом совещании, делая свои выводы относительно присутствовавших, и закончил: «А я больше всех доверил бы генералу Молчанову: в его глазах еще светится искра Божия!»
После Нижнеудинска ось движения шла по линии железной дороги; на ней сплошной лентой двигались на восток эшелоны, большей частью чешской. Я часто подъезжал к ним, так как они подолгу стояли где попало, с целью информации, которую давали начальники эшелонов, обычно сами знающие очень мало. Но когда они узнавали, что мы следуем с тяжелобольным Каппелем, то наперебой предлагали место для больного в эшелонах, гарантируя секретность и безопасность. Чехи вообще относились к генералу Каппелю с большим уважением. Многие знали его еще по волжским боям.
Но когда я уговаривал Каппеля лечь в чешский эшелон, он категорически отказывался, хотя чехи предлагали места для проезда с больным для двух-трех сопровождающих. На все мои доводы генерал Каппель отвечал, что в такой тяжелый момент он не оставит армию, а если ему суждено умереть, то он готов умереть среди своих бойцов. Закончил он фразой: «Ведь умер генерал Имшенецкий среди своих… И умирают от ран и тифа сотни наших бойцов!» После этого говорить с ним на эту тему было бесполезно.
20 или 21 января 1920 года, чувствуя, что силы его оставляют, Каппель отдал приказ о назначении генерала Войцеховского главнокомандующим армиями Восточного фронта. В последующие два-три дня больной генерал сильно ослабел. Всю ночь 25 января он не приходил в сознание.
На следующую ночь наша остановка была в доме железнодорожного смотрителя. Генерал Каппель, не приходя в сознание, бредил армиями, беспокоясь за фланги, и, тяжело дыша, сказал после небольшой паузы: «Как я попался! Конец!»
Не дождавшись рассвета, я вышел из дома смотрителя к ближайшему стоявшему эшелону, в котором шла на восток вместе с чешскими войсками румынская батарея имени Марашети. Я нашел батарейного врача К. Данец, который охотно согласился осмотреть больного и захватил нужные принадлежности. Быстро осмотрев больного генерала, он сказал: «Мы имеем один патрон в пулемете против наступающего батальона пехоты. Что мы можем сделать?» И тут же тихо добавил: «Он умрет через несколько часов».
У генерала Каппеля было, по определению доктора К. Данец, двухстороннее крупозное воспаление легких. Одного легкого уже не было, а от другого оставалась небольшая часть. Больной был перенесен в батарейный лазарет-теплушку, где он через шесть часов, не приходя в сознание, умер.
Было 11 часов 50 минут 26 января 1920 года, когда эшелон румынской батареи подходил к разъезду Утай, в 17 верстах от станции Тулуна в районе города Иркутска.
После смерти генерала Каппеля тело его было положено в деревянный гроб и поставлено в одну из теплушек румынского эшелона. Однако мне удалось перебраться из румынского в чешский эшелон, где у меня были знакомые. Но и этот чешский эшелон, как и все, двигался черепашьим шагом на восток. На станции Иннокентьевская (перед Иркутском) нас догнали главные силы армии под командой генерала Войцеховского, и мне было предложено, вместе с гробом генерала Каппеля, присоединиться к войскам, сев в сани рядом с гробом.
В Иркутске была советская власть, восставшие войска и разные партизаны-повстанцы. Власть была захвачена подпольными организациями большевиков и их попутчиков. План генерала Войцеховского захватить город атакой подошедших войск и этим, может быть, спасти арестованного Верховного Правителя и многочисленных белых офицеров был нарушен ультиматумом чешского командования, в котором указывалось, что если произойдет атака и бой за Иркутск, то чешские войска принуждены будут начать разоружение двигающихся вдоль железной дороги остатков белых армий. Выбора иного не было, как только обойти Иркутск.
На рассвете февральского утра 1920 года главные части Каппелевской армии (так она стала теперь называться после смерти генерала Каппеля), обойдя Иркутск справа и дойдя до деревни Лиственичной на берегу озера Байкал, стали спускаться на лед Байкала. Стоял жестокий мороз (до 35 и выше градусов), толщина льда доходила до трех с половиной футов. Снежной крупой и ветром поверхность льда была отполирована, как зеркало.
Вступившие на него кони со старыми подковами быстро падали и не имели уже сил подняться. Лед местами был так гладок, что без особых трудов упавшую лошадь можно было тянуть за гриву до места, где хоть немного было снега и была какая-то шероховатость. Там с помощью людей лошадь с большими усилиями вставала на ноги, но, пройдя небольшое расстояние до гладкого льда, снова беспомощно падала на зеркальной поверхности Байкала. Так случилось и с довольно крупным конем, везшим сани с гробом Каппеля. Большинство сопровождавших его шло пешком. После нескольких падений и под-ниманий конь отказывался встать на ноги. Возникла проблема: что делать дальше с гробом?
Время от времени был слышен как будто приглушенный выстрел тяжелого орудия, сопровождавшийся каким-то подземным гулом. Это трескался в длину толстый лед Байкала, отчего на льду образовывались трещины шириной с фут и больше, в которых показывалась вода, выходя и замерзая в то же время.
Гроб следовал непосредственно за головным отрядом волжан под командой молодого генерала Николая Сахарова. Сопутствующие высказали предложение: спустить на дно под лед гроб с телом генерала Каппе-ля. Но большинство было решительно против этого. До Мысовой оставалось около 50–60 верст дороги по льду. Преодолеть это расстояние с плохо кованным конем, который часто падал, было немыслимо.
Из собравшихся пеших и конных людей ко мне подъехал на очень маленькой лошадке, совсем неказистой, но бодро хрупавшей острыми шипами подков байкальский лед, один очень скромный доброволец – волжанин Самойлов – и предложил впрячь в сани его лошадь вместо беспомощно лежащего и не желающего вставать моего большого коня. Распрячь его не представляло труда. Но впрячь небольшую сибирскую лошадку в эту сбрую было нелегко, так как надетый на нее большой хомут своей нижней частью касался ее колен. Пришлось мобилизовать имеющиеся попоны, одеяла и прочее. И лошадка быстро потащила почти невесомые сани с гробом и двумя сопровождающими.
Уже рассвело на той стороне (восточной) Байкала. И не совсем ясно вырисовывались небольшие возвышенности района станции Мысовая. Сзади с лесистого берега села Лиственичного спускались и вытягивались бесконечные ленты повозок с каппелевцами. Сведений ни от кого не было, кем занята сейчас Мысовая. У всех было напряженное состояние.
Переход через Байкал продолжался целый день. С наступлением сумерек головные части втянулись в поселок Мысовой. Станция была занята японскими частями, и это известие сразу всех успокоило. Но наша часть все еще была на льду. Вслед за волжанами и за санями с гробом Каппеля двигались десятки саней с больными тифом каппелевцами, недавно еще бывшими грозными бойцами. Каппелевцы не хотели оставлять больных своих друзей и начальников: везли их погруженными по трое-четверо на каждых санях. Некоторые из них были в бреду, другие тихо стонали, третьи, изнуренные болезнью, беспомощно и тревожно смотрели вперед и вверх в ожидании неизвестного будущего.
В одних санях лежал мой одноклассник, с которым мы вместе служили в одной части в Первую мировую и в Гражданскую войну. Когда-то веселый и жизнерадостный, богатырского сложения красавец, сейчас он метался в жару. Когда сани, в которых его везли, временно останавливались недалеко от меня, я видел, как он, при сильнейшем морозе, сбрасывал с себя одежду и рвал ворот нательной рубашки, плохо отдавая себе отчет в происходившем. Я близко подошел к нему и громко крикнул: «Что ты делаешь? Так ты простудишься и умрешь». – «Все равно мне, я задыхаюсь», – как-то спокойно и безучастно ответил он.
В следующих санях везли моего другого соратника, который был совершенно без сознания. Также и в других санях беспомощно лежали больные тифом; многих из них я знал по Волге и в Сибири. Между прочим, страшная стужа и скудное питание почти не повредили больным тифом, переправлявшимся через Байкал. Многие совершенно выздоровели, а некоторые из них и теперь благополучно живут в Америке.
Наконец и мы втянулись в поселок Мысовой. Переход был окончен. На улицах, как в каком-то цыганском таборе, стояли сани, повозки, солдаты разжигали костры, куда-то везли раненых и больных, вели лошадей к привязям, и на все это с невозмутимым спокойствием взирали японские, одетые в шинели и меховые шубы (дохи) солдаты-часовые. А с Байкала все шли и шли люди, в санях, на лошадях и пешком…
В конце февраля 1920 года через Байкал (по подсчетам некоторых начальников) прошло более 60 тысяч самых разнообразных повозок, саней, розвальней. Гроб с телом генерала Каппеля прибыл на Мысовую, и здесь же на следующий день была отслужена первая панихида. Как-то до этого прошедшие через всю Сибирь бойцы не уясняли себе полностью факта смерти Каппеля. Просто большинство не представляло, что генерала Каппеля уже больше нет… Кем-то были распущены слухи, что в закрытом гробу якобы везлись какие-то ценности или деньги, а что сам Каппель уехал вперед, чтобы приготовить место идущим каппелевцам, и прочие подобные небылицы.
Но когда на панихиде была поднята крышка гроба и бойцы увидели покойника, то у многих невольно вырвался тяжелый вздох и мучительный стон. Многие закаленные бойцы не могли сдержать рыдания, и большинство находилось в подавленном состоянии. Некоторые с растерянным видом, искренне, не стесняясь, задавали вопрос: «Как же его нет? А что же теперь будет с нами?»…