Нельзя забыть, как толпа бойцов, не могущая попасть в церковь, где стоял гроб, упала на колени на улице, прямо на снег, при пении «Вечная Память!».
После панихиды гроб был погружен в товарный вагон, а для нас, сопровождающих, был отведен небольшой салон-вагон. В Чите была устроена забайкальцами торжественная встреча. На станции был почетный караул. И сам глава Забайкалья, атаман Семенов, тепло, по-русски, троекратным целованием приветствовал нас, сопровождавших гроб.
Обращаясь ко мне, он сказал: «Вы, полковник, столько пережили и перетерпели, что после похорон вам следует отдохнуть и пожить в Японии!» Я искренне его поблагодарил и сказал, что если есть возможность, то лучше положить в японский или американский банк какую-то сумму денег для детей генерала Каппеля. Атаман Семенов поспешно ответил: «Об этом не беспокойтесь! Все будет сделано!»
В мое распоряжение был назначен очень симпатичный участковый пристав (не помню его фамилии). По его указаниям был найден очень приличный гроб. Он сделал распоряжение о рытье могилы и почему-то очень убедительно настаивал, чтобы глубина могилы была не менее 8 футов.
В день похорон в городе Чите творилось что-то невероятное. Не только храм, но и все прилегающие к нему улицы были заполнены самым разнообразным по своему виду народом, не говоря уже о прекрасно одетых забайкальских частях, стройно шедших во главе с оркестром, игравшим похоронный марш. Такого скопления народа на похоронах я, проживший долгую жизнь, никогда не видел.
И когда гроб опускали в могилу, вставший на возвышение поэт Александр Котомкин-Савинский призвал всех к молчанию. И при гробовой тишине с большим чувством прочел свое стихотворение:
Тише!.. С молитвой склоните колени:
Пред нами героя родимого прах.
С безмолвной улыбкой на мертвых устах
Он полон нездешних святых сновидений…
Ты умер… Нет, верю я верой поэта —
Ты жив!.. Пусть застывшие смолкли уста
И нам не ответят улыбкой привета,
И пусть неподвижна могучая грудь,
Но подвигов славных жива красота,
Нам символ бессмертный – твой жизненный путь
За Родину! В бой! – ты не кликнешь призыва,
Орлов-добровольцев к себе не сзовешь…
Но эхом ответят Уральские горы,
Откликнется Волга… Тайга загудит…
И песню про Каппеля сложит народ,
И Каппеля имя, и подвиг без меры
Средь славных героев вовек не умрет…
Склони же колени пред Символом веры
И встань за Отчизну, родимый народ!
Многие, слушая это стихотворение, не стыдясь своих слез, горячо и навзрыд плакали…
Почти через год, когда, по сложившимся обстоятельствам, Чита (где был похоронен Каппель) должна была быть оставлена, каппелевцы перевезли прах генерала в Харбин. При этом, когда на панихиде была открыта крышка гроба, оказалось, что тело покойника за этот год нисколько не изменилось. Лицо было таким же свежим, как после перехода нашего через Байкал на станции Мысовая в 1920 году. В Чите могила Каппеля была глубиной более 8 футов, в слое вечной мерзлоты, почему тело так и сохранилось.
Когда войска из Читы переходили в Приморье, к этому времени совместно с другими частями были сформированы пехотный полк имени генерала Каппеля, батарея и бронепоезд с его же именем. И почти все бойцы, за исключением очень немногих, называли себя каппелевцами. Они активно сражались против красных в Приморье и на Амуре до конца 1922 года. Больше того, и наши противники (красные) почти во всех своих книгах о Гражданской войне самые стойкие и самые боеспособные белые части называют «каппелевцами».
Много прошло лет, давно нет В.О. Каппеля, но, помня его до сих пор, разбросанные по всему свету каппелевцы сохраняют о нем благоговейную память и, как когда-то пели его солдаты-добровольцы, помнят его завет:
Когда наш Каппель умирал,
Любить Россию нам завещал…
С. Марков[82]Пятьдесят лет тому назад
Воспоминания о Великом Сибирском походе и о борьбе с красными в Забайкалье[83]
В основу своих воспоминаний уже пятидесятилетней давности о происходившей в 1919–1920 годах борьбе за свободу нашей родины я положил все то, чего я был свидетелем, а иногда и незаметным участником. А видел я и слышал гораздо больше, чем рядовые бойцы и даже офицеры боевых частей, потому что судьба забросила меня во время моего добровольного служения родине-России на службу при различных штабах, сперва при Ставке Верховного Правителя адмирала Колчака, затем – в штаб Барнаульской группы, превратившийся во время Великого Сибирского похода в штаб Северной группы, а в Забайкалье я служил в роте связи Инженерного дивизиона 3-го стрелкового корпуса (генерала Молчанова) и был телефонистом штаба корпуса. Затем, уже в Приморье, я вначале продолжал быть телефонистом, а потом стал экспедитором штаба Поволжской группы войск, как назывался после переформирования армии наш 3-й корпус. Во время всей моей службы я всегда жил с офицерами этих штабов, слышал все, что они говорили, и был свидетелем того, что в штабах происходило.
Все это происходило уже давно, 50 лет тому назад, в роковой для нас, борцов с большевиками в Поволжье, на Урале и в Сибири, 1919 год. Я был тогда мальчиком четырнадцати лет, но я весь горел желанием бороться за освобождение нашей родины от захватившего в ней власть красного произвола. Я верил в правоту нашей борьбы, как верили в это все, кто окружал меня тогда и с кем вместе я совершил наш крестный снежно-ледяной поход через всю Сибирь, поход частей «Народной армии» Поволжья и Урала, Сибирской армии, казачьих частей и многих других отрядов, объединенных во время похода в одну армию, с гордостью носившую имя своего вождя, генерала Каппеля, – «каппелевцев».
В поток этой отходящей на восток армии я влился в городе Омске. Был я тогда добровольцем «Особого отряда», составленного из молодых людей, не достигших еще восемнадцатилетнего возраста. Собрались они в этот отряд по распоряжению адмирала Колчака из различных войсковых соединений наших армий. Отряд нес службу связи при Ставке Верховного Правителя. Мы развозили пакеты, посылки, карты, пропагандный материал, газеты, журналы и т. п. на фронт и по гарнизонам Западной Сибири. Когда нужно было послать секретный пакет, отправляемый обычно с офицером, мы заменяли такого офицера, доставляя пакет по назначению на автомобиле, на паровозе или просто верхом на коне.
Отряд был сформирован летом 1919 года, когда ничто еще не предвещало печального конца нашей эпопеи. После осеннего отступления и оставления Урала осенью 1918 года фронт стабилизировался в Приуралье. На фронт прибыли вновь сформированные уральские части, и в марте 1919 года наши войска перешли в наступление, заняв Уфу и Ижевский и Воткинский заводы. Но в середине лета, собрав большие силы, красные перешли в контрнаступление. Отсутствие резервов и недостаток вооружения и боеприпасов заставили наши войска отходить, а с отступлением начался и развал. Мобилизованные разбегались по домам, а некоторые части переходили к красным целиком. В особенности захватил этот развал Сибирскую армию, действовавшую вдоль железной дороги на Пермь и Вятку. Надо сказать, что в то время как «Народная армия» снабжалась почти исключительно за счет трофейного имущества, отбираемого в боях у противника, части Сибирской армии, пользовавшиеся особым расположением Ставки Верховного Правителя, были прекрасно вооружены и снабжены получаемым из-за границы снаряжением, но укомплектованы были мобилизованными сибирскими крестьянами, уже распропагандированными большевиками и злыми на чехов за их произвол, реквизиции, производимые различными отрядами, и за расправы с населением в случае неповиновения. Большинство населения Сибири состояло из недавних выходцев из России – переселенцев, которые, как и немногочисленный рабочий класс, были на стороне большевиков, так же как и поселенцы – бывшие ссыльные. Население городов относилось к воюющим сторонам индифферентно, но поведение иностранных войсковых частей – чехов, немногочисленных отрядов англичан и французов и «польского легиона», созданного из польских беженцев, нашедших во время Первой мировой войны убежище в Сибири, – вызывало всеобщее недовольство. Разочаровавшись во власти, пришедшей на смену большевикам, сибирские крестьяне говорили: «Нам бы хоть пес, лишь бы яйца нес».
Из казачьего населения Сибири одно лишь Сибирское войско само-мобилизовалось, и то не сразу после освобождения, а только зимой 1918 года. Остальные казачьи войска дали лишь добровольцев, но в общей своей массе казачество было все же настроено против большевиков. Самомобилизация сибирских казаков была ловко использована большевиками, развившими яркую пропаганду среди переселенческого населения, жившего в районе земель Сибирского казачьего войска. Пропагандисты говорили, что казаки пошли с Колчаком потому, что он им обещал отобрать землю у переселенцев и отдать ее казакам (земли, на которых жили переселенцы, когда-то принадлежали войску и были им уступлены для заселения их переселенцами).
Ушедшие в тайгу и в степи во время освобождения Сибири большевики организовали партизанское движение и развили среди населения бешеную агитацию против белых. Наша же агитация и контрпропаганда почти отсутствовали, и об организации соответствующего аппарата даже и не думали, оставив это «поле битвы» противнику. Таким образом, надеяться на мобилизованных местных жителей не приходилось, они или разбегались, или же переходили к красным, и лишь небольшая их часть оставалась верной белым. Главными борцами с большевиками были добровольцы, но вскоре приток их прекратился, и белые армии таяли. Резервов не было, а находившиеся в тылу сибирские полки были ненадежны. Красные же слали против нас массы мобилизованных, влитых в существовавшие уже части, где эти мобилизованные были поставлены под руководство опытных и верных бойцов. У нас же продолжались все новые и новые формирования со множеством штабов, а верные добровольческие части таяли и по своей численности никак не соответствовали своим наименованиям (в ротах было по 30–50 штыков).