Некоторые объективные признаки, уловимые только для военного чутья, стали подтверждать мои догадки. Собранные днем начальники частей высказались за оставление Барнаула и, таким образом, за сохранение частей, оставшихся еще боеспособными. В соответствии с этим 9 декабря я отдал приказ войскам Барнаульского района в ночь на 10 декабря, а Бийского немедленно с получением приказа оставить занимаемые позиции и отойти на правый берег реки Оби к узловой станции Алтайская.
К вечеру бой затих и части в полном порядке оставили Барнаул, передав власть в городе и места заключения городскому комитету самоохраны. Штаб мой около 10 часов вечера на санях выехал на станцию Алтайская. Ненадежный разоруженный 3-й батальон Барнаульского полка так и остался в городе, разойдясь по домам. Нежелание его воевать и уходить из города мы удовлетворили. Наш бронепоезд под утро последним покинул мертвую станцию Барнаул. Город погрузился в мрак и тишину, нарушаемую только скрипом саней по холодному снегу.
С чувством глубокой тоски и боли покидали мы навсегда родной и милый Барнаул, давший нам столько незабываемых светлых минут, связанных с боевой славой родного 3-го Барнаульского Сибирского стрелкового полка. Наш полк тесно и крепко был связан с национально настроенными кругами населения Барнаула. Нельзя обойти молчанием любовь и заботы о полке барнаульских промышленников и купечества. Биржевой комитет во главе со своим председателем добрейшим М.А. Морозовым, помимо разновременных подарков полку полушубками, валенками и бельем, ежемесячно присылал полку по вагону белой муки. Таким образом, за время пребывания на Уральском фронте мы всегда питались отличным белым хлебом. Комитет полковых дам с председательницей Е.А. Камбалиной не раз баловал нас присылкой на фронт белья, табака и всякой снеди, до пельменей и окороков включительно. Барнаул считал наш полк своим, родным.
Начался наш Сибирский Ледяной поход.
На ст. Алтайская с только что прибывшего из Бийска последнего поезда в штаб явился командир 52-го Сибирского стрелкового полка полковник Поляков и доложил об оставлении ими Бийска и об обстоятельствах, предшествовавших этому событию. Бийск, подобно Барнаулу, был окружен кольцом красных партизанских отрядов, не дававших никому возможности выйти из города. Немногочисленные части гарнизона измотались и таяли ежедневно от дезертирства.
Порядок в городе поддерживался офицерскими ротами и добровольцами отряда капитана Сатунина, предполагавшего со дня на день покинуть Бийск, направляясь на Алтай. Ясно было, что с уходом последних надежных частей в городе оставаться было немыслимо. Местные большевики канатных и кожевенных заводов и табачной фабрики вели безудержную агитацию и готовы были начать резню при первом удобном случае.
8 декабря капитан Сатунин выступил из Бийска на станции Улала и Кош-Агач, увозя с собой семьи чинов своего отряда. Всех ненадежных солдат 52-го полка полковник Поляков разоружил и распустил по домам, с оставшейся же небольшой группой верных и преданных патриотов из числа офицеров и солдат за несколько часов до получения моего приказа отбыл из Бийска.
Грустна и печальна была эта наша встреча с дорогим Василием Ивановичем, полковником Поляковым, мягкосердечным и отзывчивым человеком и прекрасным боевым офицером. В прошлом нас связывала совместная служба в 44-м Сибирском стрелковом полку (в 1910 году) и дружная плодотворная работа в Барнаульском гарнизоне тотчас же после освобождения его от большевиков в июне (11–14) 1918 года, когда полковник Поляков был назначен подполковником Пепеляевым начальником гарнизона, а я его начальником штаба. Долго мы с ним беседовали в ту зимнюю морозную ночь в теплой, уютной квартире начальника станции, вспоминая далекое невозвратное прошлое и обсуждая тягостное положение настоящего. К утру полковник Поляков уехал в Новониколаевск в штаб фронта для личного доклада о положении дел на нашем фронте, но добраться туда ему не удалось, и он, бросив поезд, походным порядком ушел в Кузнецкую тайгу, где встретил и присоединился к каким-то частям нашей армии.
10 декабря красные вошли в Барнаул и принялись наводить свои порядки, о чем мы узнали от бежавших из города знакомых. Мы этот день посвятили укреплению позиций и разведке. Бронепоезд наш неоднократно доходил до железнодорожного моста через реку Обь и оттуда посылал свои гостинцы в покинутый город и на станцию Барнаул. Мост нами оставлен был в полной сохранности, так как для разрушения такого грандиозного сооружения у нас не имелось никаких технических средств. Все, что мы были в состоянии сделать, – это разобрать в нескольких местах рельсы на мосту и тем оградить себя от внезапного налета красного бронепоезда.
Для обеспечения правого фланга мною в деревню Повалиху был выдвинут Отряд особого назначения и, кажется, 15-й Боткинский запасный полк, остальные части занимали позиции у деревни Чесноковки по возвышенностям правого берега реки Оби; небольшой заслон выставили и по железной дороге на Бийск. Ст. Повалиха охраняла рота железнодорожного охранного батальона.
Попытка связаться с Новониколаевском снова не привела ни к чему: где-то в районе ст. Черепановой партизаны перерезали пути и провода. К вечеру разведка и бронепоезд красных вели перестрелку с нашими частями. На следующий день (11 декабря) с утра большевики предприняли решительное наступление на ст. Алтайская, отбитое нами без большого труда и потерь; после полудня наступление красных возобновилось, причем значительные силы они направили по тракту на ст. Повалиха, откуда и выбили наш Отряд особого назначения, создавая тем угрозу нашему тылу у ст. Повалиха. Еще с утра отправленные в тыл на реку Озерки наши обозы и парки едва проскочили через деревню Повалиху, когда туда вошли красные.
Судя по интенсивности боя у Повалихи, можно было предполагать, что главные силы красных идут по тракту; к тому же и начертание линии Алтайской железной дороги в этом участке таково, что это направление для красных было кратчайшим для нанесения удара. Между тем на этот участок мы не могли послать артиллерию, вследствие малой проходимости проселочных дорог для колес из-за глубокого и обильного снега. Полотно железной дороги было единственным шоссе для нашей артиллерии.
С наступлением вечера приказал отходить частям на разъезде Озерки и дальше на ст. Тальменка, откуда были получены тревожные сведения об угрозе станции со стороны обложивших красных. Желая переговорить по телефону с Тальменкой, я с несколькими ординарцами по пути заехал на ст. Повалиха. Меня поразила тишина, мрак и пустота на станции. С трудом разыскал сторожа-старика, от которого и узнал о печальном и жутком эпизоде, разыгравшемся за полчаса до нашего приезда. Во время разгара боя в деревне Повалихе (2 версты на северо-запад) охранная рота взбунтовалась, убила командира роты, разгромила станцию, забрав телефон и телеграфные аппараты и начальника станции (моего старого знакомого Малецкого) – заложником, ушла к красным в деревню Зудиловку (3 версты на юг). При свете принесенного сторожем фонаря помещение станции имело картину полного дикого разгрома.
Подождав подхода своих частей, я приказал бронепоезду разрушить железную дорогу в нескольких наиболее чувствительных пунктах, а затем, посадив на него один батальон 3-го Барнаульского стрелкового полка, выехал на выручку ст. Тальменка. Часть двигалась двумя параллельными колоннами: обозы, парки, Отряд особого назначения и 15-й Прифронтовой Боткинский полк – по тракту Повалиха – Усть-Тальменское. По полотну железной дороги вся артиллерия, полк «Голубых улан» и 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк.
Утром 12 декабря, прибыв на ст. Тальменка и узнав об обстановке от начальника охраны поручика Носкова, я высадил батальон барнаульцев и приказал им расположиться в соседнем большом селе Усть-Тальменском. Едва квартирьеры вошли в улицу села, как с противоположной стороны въехал какой-то разъезд. Сойдясь вплотную, наши стрелки вдруг заметили, что всадники были без погон и со звездами на головных уборах. Сомнений не было – красные.
Началась беспорядочная стрельба и рукопашная свалка. Услышав выстрелы, командир батальона тотчас же выслал роту на выручку. Разъезд красных разбежался, но вслед за этим с северной стороны села из леса показалась большая цепь красных, держа направление на село. С места в карьер, развернув остальные роты батальона, я двинул их в бой. Защелкали винтовки, затрещали пулеметы, и станция наполнилась свистом и завыванием пуль. Разыгрался жестокий встречный бой…
Для поддержки наступления барнаульцев приказал открыть огонь батарее французских орудий, которая стояла, погруженная на платформы поезда на запасных путях. Орудия снимать было некогда, повернули их только жерлами в сторону красных и открыли огонь. Водонапорная башня сыграла роль хорошего наблюдательного пункта. Бой разгорался, огонь красных, особенно пулеметный, все усиливался. Положение было не из веселых. Подхода наших главных сил можно было ожидать не раньше чем после полудня, да и трудно было рассчитывать на достаточную боеспособность людей, совершивших 45-верстный ночной марш в условиях суровой сибирской зимы.
Бронепоезд наш выдвинулся за станцию в сторону Новониколаевска до разрушенного места пути и фланговым огнем стал косить цепи красных. В это время к западной окраине длинного села подошел обоз 3-го Барнаульского Сибирского стрелкового полка. Начальник хозчасти, капитан Бухалов, видя всю картину боя, собрал всех наличных вооруженных чинов обоза, рассыпал их в цепь и внезапно ударил красным во фланг. Обозники, как и 1-й батальон, показали себя молодцами.
Охваченные с обоих флангов огнем и встретив энергичный контрудар с фронта, красные не выдержали и наконец, понеся потери, откатились за лес, из которого вышли. В течение этого времени с юго-востока группа красных партизан обстреливала станцию. От захваченных пленных выяснилось неожиданное и важное обстоятельство: мы имели дело с регулярными частями Красной армии. Красная дивизия, вышедшая из города Камня, что на реке Оби ниже Барнаула, шла наперерез Алтайской железной дороги, и одна бригада ее в составе 229-го и 230-го Старорусского пехотного полков вышла на участок Тальменка – Черепановая. Пленные были 230-го Старорусского полка. Сомнений больше не было в том, что Новониколаевск оставлен нами, чем и объяснялось его упорное молчание. Если бы мы задержались в Барнауле на день-два дольше, единственным выходом, и то гадательным и чреватым неблагоприятными последствиями, было бы отступление на Алтай и Монголию.