Здесь, в деревне Дмитриевке, в центре величайшей сумятицы, бесполезно было пытаться водворить порядок – это необходимо было сделать заблаговременно, и прежде всего – со стороны восточного выхода из тайги; только оттуда можно было ускорить проталкивание обозов, ускорить и упорядочить их движение вдоль всего пути. Сделать это мог только штаб главнокомандующего, но, по-видимому, быстрый отход армий застал его врасплох; к тому же генерал Сахаров мечтал о наступательных боях западнее тайги, а генерал Каппель не имел достаточно времени, чтобы справиться с быстро развивающимися событиями.
Нечего думать о дальнейшем немедленном движении: необходимо остановиться, обдумать положение и принять какие-то радикальные меры. Намечаю место для остановки: прекрасные здания переселенческой школы, которые сделали бы честь любому уездному городу. Нужно пройти до них полверсты. Чтобы протолкнуть маленький обоз штаба дивизии при помощи энергичной комендантской команды, понадобилось четыре часа! Узнаю, что в бесконечной массе обозов на улице деревни застряли обозы 2-го разряда; посылаю узнать, почему задержались. Отвечают – стоим на улице вторые сутки и не можем протолкнуться к выходу из деревни.
После нескольких часов мучительных размышлений и совета с командирами полков решаю принять следующие меры: бросить в Дмитриевке все повозки, за исключением крайне необходимого числа; посадить всех верхом, тех же, кому не хватит коней, вести походным порядком, используя конский состав посменно; сани оставить только для больных и раненых и для немногих женщин и детей, следовавших при частях; оставить в Дмитриевке всех больных и раненых, кои могут рисковать встречей с красными частями. Согласились остаться добровольно врач и сестра милосердия; снабдили остающихся продовольствием на несколько дней; осталось, если память не изменяет, 65 стрелков и несколько офицеров. Это был первый случай оставления частями своих больных и раненых, сделанного с тяжелым сердцем. Чтобы окончательно разгрузиться, пришлось оставить также большую часть пулеметов, бесполезных теперь при отсутствии патронов, и даже столь дорогой для нас груз – продовольствие.
К вечеру 22 декабря строевые части 3-й армии начали медленно втягиваться в тайгу, подходя к двум узким выходам с разных направлений. Регулярные части красных давили на арьергарды армии, отходившие с непрерывными боями. Несколько партизанских отрядов, действовавших под общим руководством т. Рогова в районе Щегловска, непрестанными налетами на ближайшие тылы корпусов наносили отходившей армии большой урон. В одном Щегловске погибли сотни бойцов, в том числе много офицеров. Остро чувствовалось отсутствие столь необходимой здесь железной руки и тесного руководства отходившими корпусами. 23 декабря у входов в тайгу были случаи взаимного обстрела прикрывающих отход частей, благодаря отсутствию взаимной информации и общего руководства. Тяжелая и неблагодарная задача прикрытия выходов из тайги пала на остатки 7-й Уральской стрелковой дивизии, Ижевский конный полк и Кадровый (запасной) полк Воткинской дивизии, неизвестно какими путями оказавшийся на южном направлении – сама дивизия отходила вдоль железной дороги в составе 3-й армии. В ночь на 24-е последние прикрывающие части втянулись в тайгу и вся армия разместилась плотной массой в узком коридоре между рекой Томь и деревней Дмитриевкой.
На рассвете 24 декабря 8-я дивизия выступала из деревни Дмитриевки. Движение шло в импровизированном строю – справа по четыре, чтобы занимать возможно меньше места в глубину. Немногочисленные повозки распределены равномерно по колонне, дабы обеспечить им помощь в нужную минуту. Огромное большинство всадников на импровизированных седлах или совсем без них; едут по двое, немногие идут пешком, в расчете ехать посменно; никто не оставил сбрую, предполагая использовать ее по ту сторону тайги. Около версты движение идет без дороги, по расчищенной здесь тайге; затем густой лес заставляет свернуть на тракт и вклиниться в бесконечную линию саней и всадников. Теперь колонна дивизии в полной власти этого медленно движущегося потока – идет, как катится он, и останавливается, когда он укажет; нечего и думать о руководстве им, можно только плыть по течению. Движение неизмеримо хуже, чем накануне: ежеминутно останавливаемся и без конца стоим, раздраженные и бессильные что-либо сделать; только в редких случаях причина задержки в поле зрения, можно вмешаться и устранить препятствие; гораздо чаще то, что держит, где-то далеко впереди, и остается терпеливо ждать или бессильно злиться. Местами движение возможно в две повозки в ряд, иногда же дорога суживается, образуя пробку, с неизбежной давкой, озлобленной руганью и потерей времени. Очень часто тысячи людей стоят в ожидании, пока исправят лопнувшую сбрую у одной повозки или перепрягут истомленную пару коней. Горе тем, кто идет самостоятельно, вне организованной части: таких, при задержке, сбрасывают с дороги; помогают только своим.
С наступлением темноты делается еще хуже; многие возницы засыпают, спят и истомленные кони, пока идущие сзади не догадаются расследовать причину длительной остановки. И так шаг за шагом в течение всего короткого, унылого зимнего дня и еще более печальной длинной ночи. Гнетущее чувство, создаваемое медленным, однообразным движением, усугубляется мрачной декорацией, как будто нарочито созданной природой для этой драмы десятков тысяч людей и лошадей; две гигантских стены угрюмого леса давят своей непроницаемой массой, не прерываясь ни на минуту; впереди все та же извивающаяся лента обозов; все чаще и чаще по краям дороги, как безмолвные часовые, неподвижные фигуры брошенных лошадей; кругом посиневшие, истомленные лица людей, как будто потерявших надежду, что эта медленная пытка когда-нибудь кончится. Нервы напряжены до крайности, взаимное раздражение и злоба дошли до предела, и все вокруг буквально насыщено потоком жестоких и бессмысленных ругательств, не останавливаемых даже присутствием женщин и начальствующих лиц.
Днем не останавливаясь проходим мимо маленького поселка Александровского и поздно ночью проваливаемся в глубочайшую котловину, на дне которой затерялся поселок Успенский. Несколько убогих хат поселка затоплены потоком людей и повозок; останавливаться здесь бесполезно, так как занят каждый вершок очищенного от леса пространства. С огромным трудом пробираемся через массу саней, брошенных без призора, и движемся дальше. Ночь скрыла от нас драму, разыгравшуюся несколькими часами раньше: здесь брошена почти вся артиллерия дивизии и масса ценного имущества.
К рассвету угрюмый вид тайги начал заметно изменяться, чувствовалась близость открытого пространства. Около 9 часов утра 25 декабря голова колонны втянулась в гостеприимные улицы большой деревни Золотая Горка, где я приказал остановиться на большой привал. 30-верстное расстояние между деревнями Дмитриевка и Золотая Горка было пройдено в 26 часов.
К вечеру 25 декабря 8-я дивизия сосредоточилась на ночлег в деревне Красный Яр, так как квартиры в деревне Золотая Горка были нужны для вновь прибывающих частей. Мрачное дефиле продолжало изрыгать их без перерыва; к вечеру 25-го начали подходить головные части 3-й армии. Как выяснилось впоследствии, отход через тайгу для частей 3-й армии был неизмеримо труднее, нежели для нас, так как им пришлось идти с боями, под непрестанным напором красных. Весь день 24 декабря тяжелую задачу прикрытия несли Воткинский кадровый полк (300 штыков) и Егерский батальон 7-й Уральской дивизии (150 штыков). Несмотря на удобства обороны в узких дефиле дороги, истомленные арьергарды, давно уже расстрелявшие свои патроны, отходили поспешнее, чем этого требовала обстановка, и нажимали на свои скопившиеся в лесу части. Два непрерывных потока обозов, стекавшихся в деревню Дмитриевку, проталкивались дальше на восток только по одному пути и притом со скоростью не более одной версты в час.
Уплотнение частей и обозов 3-й армии западнее деревни Дмитриевки дошло до предела и грозило катастрофой. Особенно тяжелым оказалось положение у деревни Кедровки, где обозы шли в шесть рядов. Здесь началась паника, которую поднял начальник 7-й Уральской дивизии, бросивший свой штаб и ускакавший вперед; только энергичное вмешательство начальника Ижевской дивизии восстановило порядок. Обстановка, однако, требовала принятия решительных мер. Пример подал Волжский корпус, в котором было приказано посадить всех людей верхом, сбросив с дороги все орудия и повозки. Для ускорения этой болезненной операции Волжская конная бригада получила приказ рубить постромки у всех повозок, попадавшихся ей на пути. Пришлось спешно бросить в деревне Кедровке и прилегающих хуторах больных и раненых. То, что 8-я дивизия сделала накануне в деревне Дмитриевке обдуманно и планомерно, частям 3-й армии пришлось выполнить в «пожарном» порядке.
Части Ижевской дивизии и 2-я Оренбургская казачья бригада из района деревни Кедровки прошли в Дмитриевку по заброшенной и занесенной снегом летней дороге, указанной им местными жителями. Общее положение армии несколько улучшилось, однако и при этих условиях арьергарды могли подойти к деревне Дмитриевке только к вечеру 25 декабря. Здесь пришлось сдерживать натиск красных уже по трем направлениям: по летней дороге, по главному тракту и по дороге на ст. Тайга. Общее руководство обороной и разгрузкой деревни Дмитриевки взял на себя начальник Ижевской дивизии генерал Молчанов, пробравшийся сюда к утру 25-го. Хаос в деревне к этому времени не уменьшился; все дворы, улицы и выходы из деревни были завалены брошенным имуществом, санями, орудиями и пулеметами. Избы оказались переполненными ранеными и больными, преимущественно тифозными, брошенными без призора и пищи. Для расчистки выходов из деревни пришлось часть саней сжечь. Благодаря самоотверженной работе арьергардов удалось протолкнуть на восток большую часть обозов. Однако этот успех был куплен дорогой ценой: в арьергардных боях погибли почти полностью остатки 7-й Уральской дивизии и среди них – 25-й Екатеринбургский полк, один из лучших на всем Восточном фронте; понесли тяжелые потери и другие арьергарды.