Надежда, что в Забайкалье будет легче, так как, по слухам, которыми мы питались в пути, власть здесь находится в руках атамана Семенова, а ему помогают японцы, – фактически не оправдалась. Правда, японцев мы видели на Мысовой, попадались они нам и дальше, на других станциях, но они всегда уходили раньше нас, как правило, и мы по-прежнему оставались одни. Частей атамана Семенова мы не встречали, они, вероятно, охраняли только резиденцию атамана, то есть Читу, до которой по прямой воздушной линии было не менее 500 верст, а может быть, и больше.
Предоставленные сами себе, мы одиноко брели, отмеряя шагами уже пятую тысячу верст. Обстановка, вопреки нашим ожиданиям, не изменилась. Так же было холодно, так же плохо обстояло дело с питанием, и так же нас окружали только враги. Снега было меньше, это правда, как в Забайкалье бывает всегда, он даже местами не покрывал всей земли, но это утешало нас мало, так как все равно было и опасно, и трудно, как во время всего похода.
Вдруг почему-то припомнилось из географии, что все Забайкалье лежит на 1000 метров выше уровня моря и что к востоку от Байкала проходит целый ряд горных хребтов: Хамар-Дабан, Яблоновый, Даурский, Нерчинский и др. Все они богаты золотом. Как странно!.. Все это когда-то было в книжке, в небольшом растрепанном учебнике, за невыученный урок из которого нередко получали единицы… А теперь?.. А теперь вот собственными ногами шагаю по этому самому – Хамар-Дабану… Да ведь это же каторга!.. Настоящая каторга!.. Каторга со всеми ее рудниками и острогами… Горный хребет перевалить трудно… Тяжелеют ноги, а мы идем, все идем… и идем…
Держимся ближе к полотну железной дороги, где станции, разъезды, полустанки со своими поселками расположены чаще, чем в стороне от железной дороги, в лесистых горах и степных просторах, где и на сотню верст трудно найти жилье, кроме бурятской юрты.
На железнодорожные пункты красные нападали реже, так как на некоторых из них еще стояли японцы, и это облегчало наше положение. Нельзя было, конечно, не обратить внимания на то обстоятельство, что, когда мы появлялись на станции, занятой японцами, последние через несколько часов ее покидали. Ясно было видно, что японцы эвакуируются, и после ухода нас вслед за японцами вся территория, включая и покидаемую станцию, оставалась красным.
При разговорах с японцами, которые хотя и плохо, но многие говорили по-русски, они отвечали неизменно одной и той же заученной фразой: «Нась-ему ка-мадь-иню ницьй-и-го ней-из-вець-и-ноу!» И упорное молчание дальше. Это все, что мы могли от них узнать. Если японцы уходили и оставляли нас одних, значит, так надо по каким-то высшим соображениям, и мы не рассуждая, безропотно подчиняясь, шли и шли дальше, надеясь только на себя.
Местное население нам заметно не сочувствовало, но еще больше оно не сочувствовало власти атамана Семенова, хотя считать их большевиками было очень опрометчиво, так как означало сознательно толкать их в объятия последних. Люди просто беспокоились за свое добро, которое так нещадно расхищалось и гибло при Гражданской войне, и они только старались порою его защитить, особенно от тех, которые уходили неизвестно куда, унося с собою их добро, – вот и все.
Ну так или иначе, но сочувствия по отношению к нам у населения не было. В лесистых горах подстерегали нас красные партизаны, из которых запомнились имена: отряд Старика, он же и Ворон, отряд какой-то свирепой женщины-коммунистки, отличавшейся неимоверной жестокостью, и еще какой-то знаменитый Карандашвили – все они, вероятно, по моему предположению, из местных каторжников.
Дружелюбнее других к нам относились инородцы-буряты, у которых мы всегда находили радушный прием. Гостеприимство бурят выражалось в неизменном угощении чаем, называемом «сливан». Он приготовляется из настоя кирпичного чая на горячей воде с примесью кобыльего или козьего молока, топленого бараньего сала и соли. На вкус подобная бурда – тошнотворное пойло, а по способу приготовления – и того хуже. От любезно предложенного угощения отказаться нельзя – это кровная обида хозяину, а буряты доставляли нам, и всегда по своей инициативе, ценные сведения о красных, благодаря которым мы не раз благополучно выходили из почти безвыходного положения.
Здесь, я думаю, уместно сказать несколько слов о бурятах, на которых в то время красные не обращали внимания, смотря на них как на дикарей. Дикие забайкальские степи, живописные весной, когда они покрыты красивым ковром различных полевых цветов – лилиями, пионами, тюльпанами, а летом – ковылем, полынью и другими степными травами, весьма удобны для пастбищ. Занимаясь скотоводством, буряты испокон века облюбовали эти места для своих стад и являются здесь самым многочисленным племенем из всех инородцев.
Во время похода по Забайкалью, бродя по просторам бурятских кочевий, я не раз наблюдал, как в неоглядной желто-бурой степи вдруг появлялась и маячила на горизонте черная точка… Ближе, ближе, но все еще далеко-далеко – степной наездник-бурят на низкорослой монгольской лошаденке не сидит, а как-то своеобразно примостился одной половиной своего корпуса, без седла, и мчится к нам со сведениями о красных.
Уходящая за горизонт глухая, молчаливая степь… Одинокий узкоглазый монгол… и какой-то неуловимый, загадочный на всем отпечаток Азии, который нельзя объяснить. В нем, как в миражном мареве, воображение уносит нас в историю… Мысль горит!.. Да не горит, а полыхает!!! И летит в тьму веков, где фантазия бередит покой далеких, далеких былей, в которых слышится мистический топот бешеного нестройного галопа азиатских орд, попирающих мою родную Русь.
Может быть, здесь… И вернее всего – здесь!.. Или где-нибудь недалеко, вот так же и Чингисхан одиноко скакал по этим степям, обуреваемый своей дерзкой и непокорной мыслью – покорить весь мир. Отсюда Чингисхан послал свои орды в Европу, и они беспрекословно потекли миллионной лавой и затопили Россию на целых триста лет, что и спасло Европу от той же участи. Отсюда может прийти и та желтая опасность, о которой так много говорили во время Русско-японской войны. В этом есть что-то апокалиптическое. Отсюда, как из бездны зверя, можно ждать, что желтая опасность с красной идеологией неудержимым потоком зальет весь мир, и если Западу не удастся разрушить тот барьер, который он пытается разрушить, ему спасения больше нет.
…И хрястнет нежный их скелет
В тяжелых азиатских лапах…
На одной железнодорожной станции, при которой расположен какой-то большой завод, кажется Черемховские Копи (за точность не ручаюсь), верст за 250 от Читы, нам удалось установить, что продолжать движение вдоль железной дороги нельзя, так как нас поджидают сильные засады. Мы решились на крайность.
Соорудив по настойчивому требованию специальный поезд и погрузив в него всех наших раненых, которых до сего времени мы везли с собой, а также больных, детей, женщин и просто слабых, отправили его в Читу через станции, занятые красными, полагаясь на Провидение… Остальные, способные преодолеть ожидаемые трудности, уничтожив или бросив обременяющий нас обоз, превратив его во вьючный, более удобный при движении в горах и ущельях, двинулись к северу от железной дороги по труднопроходимым тропам малонаселенной местности.
Этот последний путь до Читы, продолжавшийся две-три недели, был физически и морально чуть ли не труднее всего предыдущего пути. Первые полтораста или двести верст партизаны не давали нам дышать. Они выбивались из сил, чтобы преградить нам дорогу или как можно больше вывести нас из строя. Местность им очень благоприятствовала.
Особенно бывало жутко в тесных ущельях, где мы проходили, стиснутые неприступными скалами, по узкой тропинке, растянутые цепочкой по одному, а нас поливали дождем метких пуль из-за каждого камня. К счастью нашему, надо сказать, что атакующие нас партизаны не отличались ни храбростью, ни тактическими соображениями. Стоило десятку наших смельчаков забраться на вершину, где обыкновенно располагались красные, как они, иногда целая сотня, бросались по коням и быстро скрывались в лесистых зарослях сопок, оставляя нам открытый путь.
Ближе к Чите поселки становились чаще. Здесь партизаны, напуганные карательными отрядами атамана Семенова, были уже не так дерзки. Жители очень замкнуты, и трудно было узнать, на чьей стороне их симпатии, хотя они охотно делились всем, что имели. Поселки большие и богатые.
Не доходя до Читы верст 100, однажды в ясное утро первых дней марта, только что покинув ночлег и вытянувшись за деревню, на холмистом горизонте мы увидели группу всадников, которые, очевидно, следили за нами. Трудно было определить, как велик отряд, но по грубому подсчету наметанного глаза он не превышал сотни. Что это были за люди и сколько их было еще, скрытых от нашего взора, сказать было невозможно, поэтому для предосторожности мы приняли боевой порядок и продолжали двигаться, так как другого выбора не было.
Когда же наши конные решительно пошли на соприкосновение с предполагаемым противником, таинственные всадники быстро без выстрела скрылись за соседними холмами. Наши их не преследовали. В течение всего текущего дня загадочные конные больше не появлялись, и мы, хотя и в напряженном состоянии, но без всяких эксцессов сделав дневной переход верст в 25–30, остановились на ночлег в поселке, оказавшемся на нашем пути. Здесь от жителей мы узнали, что виденная нами конная группа – высланная из Читы нам навстречу сотня забайкальских казаков. По рассказам, они пошли обратно, так как не могли установить, что это за вооруженная масса.
На другой день картина повторилась та же. Снова появились те же всадники и так же, не связавшись с нами, ушли, хотя мы и подавали им разные сигналы, но это не помогло. Сделав так же дневной переход и снова расположившись на ночлег, мы установили точно, что это – казаки атамана Семенова, которые одну из прошлых ночей провели в этом поселке. По их словам, видя нас, они не рискнули подойти к нам, так как еще не были уверены в том, кто это – свои или красные. В конце концов, желая связаться с посланными нам навстречу казаками, мы решили послать кого-нибудь из местных жителей для сообщения казакам, что это действительно свои – каппелевцы. Нашлись два охотника, и мы были уверены, что завтра произойдет желанная встреча.