В эту ночь спалось как-то неспокойно… Мешало приподнятое настроение – Чита, конец длинного, почти годового похода… страшного, изнурительного, с неописуемыми лишениями… Поход в тысячи верст… и вот она, эта сказочная «Атлантида», и из нее настоящие живые люди… Значит, это не миф… Радостное, тревожное чувство не давало покоя. Так, вероятно, должны себя чувствовать потрепанные сильной бурей моряки, потерявшие всякую надежду когда-либо увидеть твердую землю, когда вдруг, совершенно неожиданно, над кораблем они замечают птиц, порода которых держится всегда вблизи берегов… Из груди вырывается крик радости: «Земля!» – хотя ее еще и не видно… Она и не так близка, но они уже воскресли… Ура!
На третий день мы, забыв усталость, шли бодро и нетерпеливо всматривались в туманную, холодную и пустую даль, ища призрачных всадников. В голову лезли сомнения, а воображение рисовало предательство, измену и т. п., – что вообще может создать фантазия… Кругом было тихо и безлюдно. Верст пять не доходя до большого села Думы, которое живописно и правильно раскинулось на отлогом холме, мы на дороге увидели долгожданную казачью сотню, на этот раз не уходившую, а легкой рысцой двигавшуюся в нашем направлении. Наши конники, увидев казаков, без команды понеслись к ним навстречу. Казаки, заметив этот нетерпеливый порыв, перешли на галоп, и быстро, с радостным криком обе группы смешались, обнимаясь и засыпая друг друга вопросами.
Вскоре, также торопясь, подошла и вся наша колонна. Оживление было пасхальное, и радости не было конца. Говорили, кричали, шутили, острили, обнимались и, входя в село, первый раз за весь Сибирский поход мы готовы были петь. Был действительно какой-то праздник, и нарядные жители встретили нас восторженно. Пользуясь гостеприимством и забыв все невзгоды, мы устроили дневку.
Цель отдыха в 40 верстах от Читы имела свои основания. Во-первых, собрать и привести в какой-то порядок изнуренные походом части, а во-вторых, самолюбивое намерение – не уронить воинской чести и бодро вступить в город.
Остальную часть пути в 40 верст мы покрыли в один день и в начале марта 1920 года, под вечер одного прекрасного и уже почти весеннего дня, мы радостно входили в обетованную Читу.
К моменту прихода в Читу вся Сибирская или Каппелевская армия, как ее тогда называли, под командованием генерала Войцеховского, представляла из себя жалкие остатки в 15 или 20 тысяч от тех 700 тысяч человек, которые двинулись с берегов Камы и Волги. Дух и порядок этой группы резко отличались от основных начал войска атамана Семенова. В основных идеях этих начал для нас было столько острых углов, что надо было иметь много ловкости и такта, чтобы умело маневрировать и не напороться на один из них. Даже в первые дни нашей встречи эти отношения едва удержались на острие ножа.
А. Ефимов[131]Ижевцы и воткинцы[132]
Отошли в село Язовское (25 верст от Бетенева). Около 18 часов штаб дивизии только отошел из Язовского, как красные, обойдя с тыла, набросились на части дивизии, оставшиеся там и готовые выступить. После упорного боя ижевцы пробились с большими потерями. Во 2-м полку убито 13, ранено 10, без вести пропало 68. В полку состоит раненых и больных 53, в строю осталось 91 штык и 47 в командах. В егерском батальоне из 150 осталось 60; в 4-м полку штыков еще меньше.
Отступили ночью в деревню Николаевскую, где ночевала Самарская дивизия. Все спали и, поднятые нами, не хотели верить, что противник подходит. Выстрелы, донесшиеся с заставы, подтвердили приближение красных. Бросились спешно запрягать обозы и готовиться к выступлению. Только начали двигаться – деревня была сильно обстреляна. Видны были вспышки от выстрелов, а стрельбы не слышно из-за шума загремевших по мерзлому грунту телег. Еще не все обозы успели обменять колесные повозки на сани. 1-й Ижевский полк прикрывает отход. В этой деревне погибли начальник штаба Самарской дивизии подполковник Мягков[133]с несколькими своими офицерами, не предупрежденные начальником дивизии генералом Сахаровым о выступлении. Спасся только один капитан Смирнов, выпрыгнувший из окна и прибежавший в штаб Ижевской дивизии в нижнем белье.
За этот период – конец ноября, середина декабря – ижевцы часто шли в арьергардах и, сдерживая красных, несли тяжелые потери. Небольшие кучки бойцов, оставшиеся в полках, были измучены. Во всей дивизии оставалось в строю 400 человек.
Начальник дивизии решил привлечь на помощь Ижевский конный полк, формировавшийся с августа в тыловом районе и теперь шедший впереди дивизии, в двух-трех переходах. Командир полка, подполковник барон Жирар де Сукантон[134], и его помощник штаб-ротмистр Рачинский, формировавшие полк и взявшие с собой все отпущенные на формирование и хозяйственные суммы, уехали в тыл для приобретения седел и другого имущества. Они не давали о себе знать, и местонахождение их не было известно. Генерал Молчанов отправил командовать полком, с согласия командующего армией генерала Каппеля, своего начальника штаба, подполковника Е. В обязанности начальника штаба дивизии вступил капитан Цветков.
Состав Ижевского конного полка: 4 эскадрона, команды учебная, пулеметная и подрывная и хозяйственная часть. В строю 25 офицеров, 400 сабель и 4 пулемета. В строю только всадники, имеющие седла. Кроме того, около 300 строевых ехало верхом на попонах, на подушках или в санях в ожидании покупки седел уехавшими формировальщиками. Вскоре состав полка увеличился на два эскадрона. Эти два эскадрона состояли из воткинцев и были взяты в свой конвой Фортунатовым – членом Самарского правительства, который хотел пробраться через Тургайские степи в армию генерала Деникина. После нескольких переходов воткинцы увидели безнадежность этой затеи и вернулись назад. Не имея возможности сразу найти свой дивизион, они присоединились к ижевцам. Генерал Молчанов включил их в Ижевский конный полк. Они получили нумерацию 5-й и 6-й эскадроны, но продолжали именоваться воткинскими.
Отъезд подполковника Сукантона и его помощника в тыл и их долгое отсутствие вызвали в полку недоумение и осуждение. Возмущало также и то, что они, кроме ассигнованных на покупку седел крупных сумм, кажется около двух миллионов сибирскими деньгами, забрали и полковые суммы. Встретив нового командира ужином, поручик Багиянц[135], временно командовавший полком, расплывшись в улыбку, заявил:
– Полковник барон Жирар де Сукантон взял из полковых сумм 200 тысяч и уехал с ними за седлами. Через неделю прислал ротмистра Рачинского, который забрал остальные 40 тысяч и уехал покупать уздечки. А вам, господин полковник, ничего не осталось!
Новый командир ответил:
– Раз не с чем удрать в тыл, придется остаться с вами!
При подходе к реке Оби предполагалось остановиться и дать отпор красным на линии Томск – Колывань – Новониколаевск. С правого фланга должна была ударить 1-я Сибирская армия.
Но расчет на то, что части этой армии, отдохнув и приведя себя в порядок, вольют свежие силы в ослабевшие ряды 2-й и 3-й армий, не сбылись. Не только не было получено ожидавшейся помощи, но пришлось пережить ряд предательских выступлений. Вышли они из состава старших чинов армии, попавших под разлагающее влияние левых партий и чешских главарей, которые стремились свалить правительство адмирала Колчака.
Еще в ноябре, на третий день после захвата Омска красными, во Владивостоке было поднято восстание бывшим командующим Сибирской армией генералом Гайдой при поддержке эсеров и чехов. Здесь, в ближайшем тылу фронта, в городе Новониколаевске 7 декабря поднял восстание командовавший 1-й Сибирской дивизией полковник Ивакин и арестовал командующего 2-й армией генерала Войцеховского. 9 декабря командующий 1-й армией генерал Пепеляев, при поддержке своего брата, председателя совета министров, арестовал главнокомандующего генерала Сахарова. Все эти выступления были подавлены или кончились ничем, но тяжело отразились на положении правительства и на военном руководстве.
Вся 1-я Сибирская армия, за исключением 3-го Барнаульского полка, окончательно вышла из строя – рассыпалась или перешла к красным. Генерал Пепеляев должен был сам спасаться от ареста своими взбунтовавшимися солдатами. Позднее гарнизон города Красноярска, в составе 4-го Енисейского полка и других частей, вместе с командиром 1-го Среднесибирского корпуса генералом Зиневичем открыто выступили с оружием против своих недавних соратников по борьбе с большевизмом.
К бывшим бедствиям, обрушившимся на отступавшую Белую армию – суровой сибирской зиме при отсутствии снабжения одеждой, толпам беженцев, запрудившим дороги, перемешавшимся с обозами и внесшим беспорядок в движение, болезням, в особенности широко свирепствовавшему тифу, преследованию противником, успешно задерживать которого становилось все труднее за невозможностью пополнять огнестрельные запасы, падению духа от неудач и т. д., – теперь присоединилось предательство из своих рядов целой армии, что количественно уменьшило наши силы и действовало угнетающе на состояние духа.
При таких мрачных обстоятельствах отступавшая армия приближалась к Щегловской (или Томской, или Мариинской) тайге. Зима позволила сравнительно легко преодолеть замерзшие реки, но никто не предполагал, что зимою будет встречено такое трудноодолимое препятствие, как тайга, и никакой заблаговременной подготовки к проходу через нее сделано не было.
К вечеру 22 декабря Ижевская дивизия, двигаясь в арьергарде 3-й армии, сосредоточилась в городе Щегловске – преддверии в тайгу. Верстах в девяти к юго-западу от города в деревне Комиссарово был оставлен Конный полк дивизии с задачей прикрывать с этого направления Щегловск до тех пор, пока дивизия и другие части армии не войдут в тайгу. Обстановка указывала на возможность трагического исхода. В Щегловске и у входа в тайгу скопилось большое количество частей, обозов и беженцев, ждавших очереди двигаться дальше. Сюда попали и части 2-й армии, которые должны были идти севернее, а также многочисленные тыловые учреждения, не принадлежавшие к составу 3-й армии. Узкая переселенческая дорога допускала движение только в два ряда. Расчеты, что 3-я армия, двигаясь без больших интервалов, может спокойн