Поздно вечером 2-й полк и два эскадрона Конного полка, находившиеся в арьергарде, подошли к поселку Успенскому – всего три или четыре бедных избы, расположенные на дне глубокого оврага. Дым застилал овраг, и через дым светили огни многих сотен костров. Невозможно было сказать, кто здесь находится, но большая площадь, на которой виднелись костры, указывала, что здесь скопилось несколько тысяч людей. По крутой дороге спустились вниз, казалось – в «преисподнюю». Начали разыскивать начальника дивизии. Он был занят разгрузкой дамбы, по которой шла дорога дальше, – торопил тех, кто был в состоянии двигаться вперед, и заставлял съезжать в сторону ехавших на измученных лошадях.
Нашли генерала Молчанова в одной из изб, когда он, после разгрузки дамбы, зашел для ознакомления с дальнейшей дорогой. Маленькая керосиновая лампа слабо освещала довольно просторную комнату. На полу, вдоль стен, лежало много больных тифом. Некоторые уже были мертвыми, их вынесли и сложили снаружи. На их места положили других тифозных, недавно привезенных. Посреди избы обогреваются толпы людей. С трудом можно было протиснуться в угол, к столу, где начальник дивизии сидел за картой и расспрашивал местного жителя о дороге.
Вскоре к столу стал пробираться ординарец штаба и тащил какого-то штатского в потертой, но теплой шубе. Этот молодчик вел агитацию за прекращение дальнейшего похода и за сдачу красным. Один из многочисленных агитаторов, проникших в ряды отступавших под видом беженцев. Они имели успех среди солдат, отбившихся от своих частей, угнетенных тяжелыми условиями похода и потерявших веру в благополучный исход. Для таких агитация советских агентов давала какую-то надежду на спасение. Агитатор оказался тупым и малоречистым. Он прямо не отрицал свою вину, а упорно повторял: «Я не против вас, я за народ, я за справедливость»… На свою беду он нарвался на тех, кто хорошо узнал «справедливость» и «заботу о народе» пославших его. После допроса не оставалось сомнения, что он – большевистский агент. Приговор был короткий – расстрелять. Ординарцы вывели его за избу и, чтобы не делать тревоги, выстрелом из маленького «бульдога» закончили его службу нашему врагу.
2-й полк должен был сменить конных ижевцев, но в темноте и сутолоке найти его не удалось. Генерал Молчанов приказал командиру Конного полка принять обязанности начальника арьергарда, разыскать 2-й полк и прикрыть поселок Успенский.
Появился пропавший капитан Володкевич. Он, взяв из 5-го Воткинского эскадрона один взвод, отправился в хутор Придорожный набрать патронов для 2-го полка. В этом полку патроны были на исходе. Его предприятие оказалось удачным. Он вернулся из хутора с воткинцами, и все они были обвешаны башлыками и вещевыми мешками, наполненными пачками патронов. Володкевичу удалось наткнуться на обоз какого-то полка, где среди хозяйственного имущества были запасы нужных ему патронов, а для перевозки их ему дали башлыки и мешки. Обоз этот, на совершенно обессиленных лошадях, дальше двигаться не был в состоянии. Начальник обоза с большей частью своих подчиненных ушел вперед с небольшим количеством повозок.
Капитан Володкевич сообщил выступившей вперед заставе Конного полка, что по его следам двигается отряд красных – слышен скрип саней. Вместо противника было встречено несколько саней наших отставших, вышедших из хутора Придорожного вслед за Володкевичем. Застава заняла место в лесу, верстах в полутора-двух от поселка Успенского. Вперед выехал на разведку офицер с одним всадником.
Об этой разведке офицер вспоминает: «Просека слабо освещалась звездами, но на матовой снежной полосе можно было заметить всадников на полтораста – двести шагов. Кругом полнейшая тишина. Появление противника мы могли услышать задолго до того, как его увидеть. По сторонам дороги – брошенные сани, иногда одиночные, в других местах группами. Послышался скрип полозьев. Опять тихо, и снова скрип. Поехали навстречу. Заметили одиночные сани. Ехал больной фельдшер. Измученная лошадь едва плелась и, сделав несколько шагов, останавливалась на отдых. Сказал фельдшеру, что деревня близко и чтобы он поторопился.
Двинулись дальше. Брошенный возок, и оттуда, заслышав нас, слабый голос: «Ваня! Ваня! Скоро ли дальше?» Среди окружающей мертвой тишины показалось, что голос идет из-под могильной плиты – голос заживо погребенного, брошенного больного, которого какой-то Ваня оставил здесь на дороге замерзать, а сам отпряг лошадей и удрал. Мы ничем не могли помочь несчастному и не откликнулись на его зов.
Проехали еще вперед. Еще одни сани, запряженные парой лошадей. На них священник с двумя маленькими дочками, и опять еле бредущие лошади. Священник понукал лошадей вожжами. В меховой шапке, с маленькой заиндевевшей бородкой, с измученным лицом. Глаза священника выражали необыкновенное страдание и покорность судьбе… Если иконописцу нужно бы было найти лицо, с которого писать Лик Спасителя на Кресте, нельзя было бы найти более подходящее. Маленькие спутницы священника, попавшие в одну из самых зловещих трагедий братоубийственной войны, испуганно смотрели на нас. Но, наверное, они не понимали, какая участь может постигнуть их отца – служителя Христа, военного священника.
Проехали дальше. Красные не появлялись. Но нельзя было зарываться далеко. Прошло полчаса со времени встречи со священником, и никто больше не показывался на опустевшей дороге. Возвращаясь назад, остановились в двух местах, где было брошено много саней, и, вытащив их на дорогу и запутав постромками и вожжами, устроили завалы. Препятствие не очень значительное, но, когда красные начнут разрубать веревки, разбрасывать сани и ругаться, застава будет предупреждена об их приближении. На обратном пути к заставе священника и фельдшера не встретили – они успели добраться до деревушки. Возок, из которого слышался призыв к Ване, был безмолвен…»
К полуночи вышло из поселка Успенского все, что могло дальше двигаться. Как и в Дмитриевской, здесь было брошено много саней и разного имущества. Нашими артиллеристами, прошедшими днем или двумя раньше, была оставлена здесь часть наших пушек. Не было возможности с обессиленным конским составом вытащить всю артиллерию. С большими усилиями вытянули из оврага четыре пушки, сняв с остальных замки и панорамы. Около полуночи генерал Молчанов со штабом отправился в деревню Глухари, в 9—10 верстах от Успенского.
Через час или два после полуночи красные подошли к поселку. Застава наша их обстреляла и отошла к своему эскадрону. Арьергард – два эскадрона, около 120 всадников – перешел через дамбу и остановился на берегу оврага. По слуху определили подход красных к спуску в овраг. Встретили их тремя залпами. Не столько для того, чтобы нанести потери, сколько для того, чтобы дать понять противнику, что двигаться без сопротивления ему не удастся. Вместе с тем эти залпы, пронесшиеся над головами сидевших у костров, предупреждали о подходе неприятеля. Кто еще имел возможность выбраться – мог это сделать.
Ночь была очень морозная. Стоять на месте и поджидать противника было невозможно. Поочередно сменяясь, эскадроны останавливались на короткое время, спешивались, высылали дозоры и медленно двигались дальше. Красные, видимо, были заняты обезоруживанием оставшихся в поселке Успенском и несколько часов нас не тревожили.
Приближалось утро 27 декабря. Наступали пятые сутки, когда, кроме короткого ночного отдыха в деревне Конюхте, два арьергардных эскадрона были беспрерывно в седле или на ногах, двигались или стояли в колонне обозов, несли сторожевку или отстреливались от противника. Отсутствие сна и пищи давали себя знать. Усталость была необыкновенная. Тем не менее никто не жаловался на этот изнурительный поход и, падая иногда в снег от усталости на остановках, находил откуда-то силы вскакивать на ноги и быстро выполнять полученный приказ или команду. В продолжение пяти часов арьергард медленно двигался к деревне Глухари, до которой оставалось еще версты две. Близился рассвет. Выстрелы дозорных предупредили о появлении врага. Немедленно об этом донесено начальнику дивизии.
Деревня Глухари, как и пройденный хутор Успенский, лежала в долине горной речки, но спуски к ней были более пологие. Всем находившимся там частям был отдан приказ выступить дальше. Арьергардные эскадроны, по-прежнему действуя по очереди, занимали позиции, задерживая красных, и отходили, когда противник рассыпал свои цепи и открывал ружейный и пулеметный огонь. В упорный бой не ввязывались из-за отсутствия пулеметов и за недостатком патронов. Более частые остановки на удобных позициях, обыкновенно у поворотов дороги или на перегибе местности, заставляли преследовавшую нас красную конницу спешиваться, разворачиваться, открывать огонь, потом вновь собираться и проделывать вскоре все сначала. Огонь по красным открывали неожиданно, и это заставляло их двигаться осторожнее и медленнее. Высылкой дозоров они старались вызвать нас на преждевременное открытие огня.
Около 7 часов утра деревня была почти свободна от частей и обозов, когда оба эскадрона подошли к ней и перешли на восточный край оврага. Здесь была занята позиция с хорошим обстрелом к противоположному берегу оврага и спуску в деревню, по которому должны были подойти красные.
Послышались их первые выстрелы. Некоторое количество обозников, еще остававшихся в деревне, бросились в беспорядке удирать, на подъеме дороги сгрудились и перемешались. Кое-как распутались и стали подниматься вверх. Некоторые передумали и спустились обратно в деревню. На той стороне оврага появилось около эскадрона красной конницы и за ней пехота. Оживленная перестрелка продолжалась минут двадцать. Одиночные сани еще покидали деревню, последние из них выскакивали под пулеметным огнем противника. Послышались выстрелы с правого фланга – красные пробовали обойти нас. Около 8 часов мы начали отход. Дорога шла по пересеченной местности, и это давало возможность часто останавливаться на удобных позициях и задерживать наших преследователей.
На пути от деревни Глухари до деревни Большая Золотогорка останавливались около 15 раз и заставляли противника спешиваться и рассыпаться в цепь. В нескольких местах загородили дорогу брошенными санями. Иногда прекращали огонь, но оставались укрыто на позиции. Красные собирались на дорогу, чтобы двигаться дальше, и вновь попадали под огонь. Было заметно, что они имели потери. Нам везло: не давая красным пристреляться и вести действительную стрельбу, мы своевременно отходили и не имели потерь на всем участке пути от Глухарей до Золотогорки.