Мне с моими 12 казаками приказано было немедленно двигаться на «выстрелы» по дороге на Петровский Завод и выяснить причины стрельбы в лесу за поскотиной, до которой было около 2 верст. Благодаря этой стрельбе штаб вынужден был остановить движение на Петровский Завод. Местность, где задержался штаб армии, была открытой, изредка чередовалась небольшими перелесками и холмами и покрыта неглубоким снегом. Такова была обстановка, когда я отправился с разъездом в разведку, от результатов которой в тот момент фактически зависела судьба всего штаба армии. Было уже около 8 часов утра. Приближаясь к лесу, я выслал вперед дозор, который вскоре остановился у поскотины. Нетрудно было понять причину этого. Из леса навстречу нам двигался разъезд приблизительно коней 12–15, который, заметив нас, тоже остановился. От разъезда отделились два всадника и стали приближаться к нашему дозору, к которому одновременно подошел и я с разъездом. Расстояние между нами и неизвестными всадниками был шагов 150. Началась всем знакомая в Гражданскую войну «перекличка»:
– Вы кто такие? Какого полка?
На такие вопросы обычно следовали такие же ответы:
– А вы кто такие? – и т. д., но на сей раз «перекличка» закончилась очень быстро, так как мой вестовой татарин Даулетбай Миньяров стал кричать по-татарски, и в ответ тотчас же весело ответили тоже по-татарски, и сразу выяснилось, что это свои. Разъезды съехались, спешились, и начались дружеские разговоры.
Встреченный нами разъезд был от Волжского драгунского полка, и молоденький корнет – начальник разъезда – рассказал о нападении красных на проходившие части ижевцев и волжан, которое было отбито с большими потерями для противника. Были убитые и раненые и в наших частях. В числе раненых был и доблестный начальник Ижевской дивизии генерал Молчанов. Разъезд волжан был выслан с задачей довести до сведения командующего армией, что путь на Петровский Завод свободен.
Поблагодарив и простившись с корнетом, я широким аллюром повел свой разъезд обратно к штабу армии, который все еще продолжал оставаться на месте, отстреливаясь от засевших в кустах красных. Но незадолго до моего прибытия к штабу армии красные вдруг почему-то прекратили обстрел и начали панически отходить по направлению села Тарбоготайского.
Вскоре выяснилась причина этого отступления. В тылу у красных, со стороны улуса Кассоты, появился конный отряд, который карьером мчался по дороге к штабу армии. Красные приняли эту конницу за авангард очередного эшелона наших строевых частей и, не рискуя втягиваться в бой, немедленно стали отходить. На самом деле это были всего лишь квартирьеры Отдельной Енисейской казачьей бригады под командой прапорщика Токмина Петра[152], который, прибыв в улус Кассоты и узнав от бурят о том, что произошло со штабом армии, тотчас принял решение идти на выручку штаба. Его смелое решение, быстрые действия, без сомнения, спасли не только командующего армией, но и весь штаб, оказавшийся в безвыходном положении без строевых частей.
Было уже 10 часов утра, когда, после моего доклада, командующий армией приказал возобновить движение на Петровский Завод, а прапорщику Токмину с его полусотней енисейцев возвращаться в улус для выполнения ранее возложенных на него обязанностей бригадного квартирьера Отдельной Енисейской казачьей бригады, которая к полудню должна была прибыть на ночлег в улус Кассоты.
Штаб армии, оставив злополучное место, быстро двинулся вперед и скоро втянулся в лес, где еще оставались следы недавнего боя. По обеим сторонам дороги лежали тела убитых красных и виднелись брошенные сани. К вечеру того же дня штаб армии благополучно прибыл на ночлег в Петровский Завод. Пока я был в разъезде, с командующим армией произошел ужасный случай, о котором я собственно и хочу сказать. Был момент, когда красные приближались к штабу армии, их обстрел был очень интенсивным и у командующего армией, который следовал верхом на лошади в окружении своего конвоя из оренбуржских казаков, была сначала ранена, а потом убита его лошадь. Как сам генерал Сахаров пишет в своей книге: «Маруся рухнула на землю, придавив мне левую ногу… лежа на земле, я видел, как весь небольшой отряд пронесся мимо меня… я очутился один среди пустынного поля… красные приближались, продолжая обстрел… пришлось пережить несколько жутких минут, самых отвратительных. Но вот из-за холмов, за которыми скрылся конвой, показались 4 всадника. Вскоре подъехали ко мне два офицера, полковник Семчевский и ротмистр Исаев и два казака; подхватили меня и помогли выбраться из-под самого носа красных. Такие минуты способны вознаградить за многие дни, даже месяцы страданий и лишений. То самопожертвование, которое проявили господа офицеры и казаки, красота этого невидного, непоказного, но большого подвига говорит лучше всяких слов»…
Весьма трогательно и благородно со стороны генерала Сахарова так лестно аттестовать полковника Семчевского и ротмистра Исаева за их действительно геройский поступок и в то же время умолчать о позорном поведении начальника конвоя, бросившего на произвол судьбы, перед наступающей цепью красных, командующего армией! Позор нависшего пленения командующего армией лег бы несмываемым пятном на остатки той героической армии, с которой доблестный генерал Сахаров прошел весь тернистый путь борьбы за Национальную Россию, с берегов Волги до Тихого океана. Но, слава богу, этого не случилось!
Но ни рыцарский поступок полковника Семчевского, ротмистра Исаева и двух казаков конвоя, ни упорное сопротивление всех чинов штаба армии не изменили бы нависшего над окруженными злого рока… тысяча красных, наступавших на штаб армии, неминуемо смяли бы малочисленных защитников, и гибель или плен для всех был неизбежен, и поэтому нетрудно сделать верный вывод, что только правильное решение и смелые действия прапорщика Токмина предотвратили трагедию. За этот подвиг прапорщик Токмин предлежал статутной награде – если не орденом Св. Великомученика и Победоносца Георгия, то, наверное, Георгиевским оружием. Но он не получил никакой награды, так же как не получил никакого наказания и начальник конвоя, позорно бросивший на произвол судьбы своего командующего армией.
Говорят, «мир тесен»… и это действительно так. Много лет спустя после описываемых событий судьба забросила меня в Шанхай, в этот громадный (тогда международный) город, где я в 1932 году поступил на службу лейтенантом в Русский отряд французской полиции. Тогда же в полиции я встретил ротмистра Исаева, который тоже служил в полиции. В Шанхае же я встретил и другого ординарца при командующем 3-й армией – прапорщика Кожевникова. Не раз мы в приятной обстановке «вспоминали минувшие дни»… Там же, в Шанхае, под ударами жестокой судьбы и неудачно сложившихся обстоятельств печально и преждевременно закончил свою жизнь и наш герой описываемого трагического эпизода с генералом Сахаровым, доблестный прапорщик Токмин, произведенный в 1921 году в Приморье в хорунжие и сотники. До Шанхая сотник Токмин был в команде енисейских джигитов, которая под начальством бывшего доблестного командира Енисейского казачьего полка, лихого джигита полковника Бологова, довольно долго, с большим успехом работала по контракту с цирком Изако. Я хорошо знал сотника Токмина. Он происходил из зажиточных казаков станицы Алтайской 2-го военного отдела Енисейского казачьего войска. В службу вступил в 1915 году. По внешности был красивый, жгучий брюнет, среднего роста. Лихой джигит и очень хороший вахмистр 2-й сотни 1-го Енисейского казачьего полка. Произведен за отличия в боях и участие в Великом Сибирском Ледяном походе в прапорщики.
После ухода нашей армии из Забайкалья на станции Маньчжурия 22 ноября 1920 года Отдельная Енисейская казачья бригада, как и все прочие части армии, была переформирована и свернута в полк, который вошел в состав вновь сформированной Сводно-Казачьей дивизии под командованием генерал-лейтенанта Панова[153](Оренбуржец). Приказом по Енисейскому казачьему полку я был назначен командиром 3-й сотни, и в числе младших офицеров у меня был прапорщик Ток-мин, о котором, как о герое, беззаветно любившем Родину и Казачество, я сегодня с гордостью вспоминаю и благоговейно склоняю голову пред его безвестной могилой.
А. Парфин[154]Переход через озеро Байкал[155]
Несколько часов езды – и перед взором открылся вдруг Байкал. Тут же железнодорожная станция Байкал, у которой Ангара берет свое начало, наполняя русло кристальной чистоты водой. От истока вниз, на 5–6 верст, она не замерзает. Густой туман вздымается на воздух от воды, заволакивая солнце белой пеленой. На поверхности воды видны ныряющие утки; не улетая на зиму на юг, они находят здесь «и стол и дом» готовыми на целый год.
По берегу озера вытянулось село Лиственичное, вдоль которого дорога круто поворачивает к северу, налево. У поворота остался арьергард в качестве надежного прикрытия; у него имелось три десятка пулеметов, которыми надеялись сдержать попытки красных наседать на каппелевские войска и мешать их переправе у деревни Голоустной. Под защитою испытанных бойцов войска спокойно направлялись к ней, чтобы осуществить легендарный переход по льду озера Байкал.
Прийти до сумерек в Голоустную мы, конечно, не могли. От последнего ночлега расстояние 60 верст потребовало дневного и ночного марша в течение 20 часов. Пришли туда лишь ночью, в 3 часа 11 февраля. Первое, что там бросилось в глаза, это множество костров, горевших ярко у дороги, на отлогом берегу. Вокруг каждого из них стояли люди, согреваясь пламенем огня, а позади людей к кострам тянулись лошади искать от холода защиты. О размещении в домах можно было не мечтать; ночь надо было проводить под звездным небом. Мороз не ослабевал. Луна была окутана туманом, и ореол вокруг нее не обещал хорошего в отношении погоды.