Жители пугали трещинами озерного льда, невольно вспомнилось предостережение крестьян перед Иркутском. Командование разослало приказание войскам обзавестись досками для перехода через полыньи, а лошадей предписывалось подковать на острые шипы, чтобы они не падали от скольжения по поверхности гладкого льда. В Беженский отряд подобная инструкция не поступала, и поэтому поздно было думать, где раздобывать доски и острые шипы.
Почему-то на душе не было спокойно. Совсем не думалось об опасностях от красных, озеро Байкал затмило о них. Как встарь, так и теперь оно слыло священным и обитаемым каким-то духом. Сейчас оно ничем себя не проявляло. Но кто поручится за то, что через час оно не примет грозный вид и не разразится гневом на пришельцев за покушение свершить неслыханное преступление – вести кровопролитный бой на этих берегах, которые не видели сражения испокон веков.
Такие мысли странные полезли в голову в остаток ночи, когда мороз мешал предаться сну и заставлял или ходить, или стоя греться у костров. В ночное время пройти по озеру не менее 60 верст считалось неосуществимым; на ледяной равнине легко было заблудиться, и поэтому решили дожидаться дневного света.
Около восьми утра солнце выглянуло из-за прибрежных гор, осветив все озеро и наш бивак, в котором не было палаток, а были огненные точки с дымом, обозначавшие места костров. Было тихо, ветру не было ничуть. Переход через озеро Байкал начался без видимых помех. Одна колонна за другой вытягивались стрункой, когда сходили с берега на лед. Мы выехали ровно в десять, немного опоздав, и тем нарушили расчет времени до наступления темноты.
Сначала ехали довольно бойко по хорошо протоптанной дороге. Подул легкий ветерок с левой стороны. Через полчаса ветер усилился и вскоре превратился в угрожающий буран. Ни туч, ни облаков не было на небе, но солнце застилалось снежной мглой, висевшей в воздухе высоко и несшейся с севера на юг. Откуда взялся снег, наверняка никто не мог сказать; на зеркально гладком льду его не было совсем. Вероятно, его сдувало сильным ветром с берегов, несло по озерному коридору несколько сот верст и на пути взвивало к небесам, образуя тучу снежной пыли, слепившую глаза.
Не обозначенная вехами дорога едва улавливалась глазом, так как на узенькой дорожке в ширину саней трудно было различать следы подковных шипов. Наши лошади с гладкими подковами стали скользить на льду и, устав держаться крепко на ногах, падали тем чаще, чем быстрей они бежали. Поэтому движение замедлилось и совершалось почти шагом. А ветер все крепчал, усиливался постепенно. Силой ветра легко сбивало сани вправо от дорожки и увлекало туда же лошадей. Но вне проторенной дорожки, слегка избитой острыми шипами, упавшие лошади обессиливались и не могли подняться без посторонней помощи, сами по себе. Приходилось раньше втаскивать их на дорожку и лишь тогда помочь им подняться.
Пристяжная лошадь наших саней то и дело падала на лед, а при вставании теряла силы, изматываясь совершенно. Тревога закрадывалась в душу, как бы не пришлось отпрячь ее и бросить на дороге. Но тогда сомнение являлось, удастся ли без пристяжной приехать в Мысовую до наступления темноты. Ведь сбившимся с пути грозил конец фатальный – застыть на холоде, погибнув не в схватке со врагом, а от ярости стихии.
Голова Беженского отряда ушла от нас вперед; мы же все больше и больше отставали, заставляя сзади ехавшие сани объезжать нас сбоку, или останавливались на наезженной дороге и ждали, пока те пройдут, минуя нас. Требовалось как-то облегчить положение нашей пристяжной, и вот приходилось выходить из саней и бежать с ней рядом, помогая при падении вставать.
Пожалуй, это обстоятельство приобретало важное значение для нас, не давая ощущать жестокий холод так болезненно, как это испытывали те, кто не покидал своих саней. Движение пешком и бег очень согревали зябнувшее тело, но с руками было просто горе. Чтобы помочь лошади подняться, надо было вынуть их из рукавиц, а вынешь – через минуту они закоченеют, и приходилось совать их поскорей обратно в рукавицы.
Попеременно с князем Болховским мы ехали в санях и иногда пробовали завернуться в одеяло, но попытки были тщетны. Ветер вырывал его из рук и развевал по воздуху горизонтально, не давая возможности закутаться в него. Холод был невыносим для всех, в особенности для конных. Многим из них становилось нестерпимо ехать с застывшими руками и ногами. Слезая с лошадей, они умоляли взять их в сани, а лошадей бросали на произвол судьбы.
Им скользкий путь и ветер Баргузин послали день жестоких испытаний. Сначала лед не позволял идти уверенно и заставлял скользить, терять устойчивость и падать. Потом в усилии встать на ноги лошадь доходила до большого напряжения и траты сил. Выбившись из сил, она делалась помехой саням, замедляя их движение и подвергая людей риску не добраться вовремя до Мысовой. Став обузою, лошадь отпрягалась и отдавалась на расправу бешеной стихии.
А злобный ветер словно этого и ждал: со всею яростью налетал на брошенную лошадь и сбивал ее направо, где не было дороги. Но стоило лошади сойти на зеркально гладкий лед, как она уже считалась обреченною на смерть. Много раз она пыталась вернуться на дорогу, по которой шли войска, но с каждым разом падала и все больше уклонялась в сторону, сносимая порывами ветра дальше и дальше от дороги. Так постепенно лошадь удалялась приблизительно на сто шагов, пока не падала окончательно, чтобы больше на вставать.
Бедные животные являли жалкую картину, лежали сотнями на льду. Другие кое-как еще держались, стоя на ногах: то в одиночку, то группами – по четыре и по пять. Все стояли против ветра, смотря на уходивших к восточному берегу Байкала и провожая их усталым взглядом. Возможно, в этом взгляде немой укор ушедшим выражался за то, что бросили безжалостно во власть разбушевавшейся стихии. Им было не по силам и невмоготу стоять на одном месте и застывать от ледяного ветра. Вот у одной из них подкосились ноги: она стала на колени и застыла в этой позе, борясь с надвигавшейся смертью. Потом вдруг рухнула на бок, чтобы замерзнуть и заснуть навеки.
Нигде не приходилось видеть такого количества брошенных и павших лошадей. Гибли лошади не только слабые, но и сильные из-за того, что не были подкованы на острые шипы. Если утром можно было слышать недовольство на не обозначенную вехами дорогу, то теперь оно должно было умолкнуть. Дорога была провешена весьма заметно: не вехами, не прутьями и не флажками, а трупами несчастных лошадей.
Так мстил сердитый дух Байкала за нарушение неприкосновенности своих владений. Холод, ветер и мороз были его оружием зимой; ими он разил неведомых пришельцев, заставлял их бежать или умирать на льду от стужи. Казалось, этот дух должен был бы почувствовать удовлетворение и умилостивиться при виде сотен жертв, устилавших длинный путь на протяжении 60 верст.
Но нет! Еще одно оружие осталось у него, которое пускалось в ход не столь для истребления, сколь для устрашения земных существ. То были зияющие трещины на льду, о которых столько говорили крестьяне окрестных сел и деревень.
Студеный, леденящий ветер всецело овладел воображением людей, спешивших перейти по озеру как можно поскорей. О трещинах временно забыли и вспомнили о них, когда стали подходить к середине буйного Байкала. Внимание путников вдруг приковалось к странному явлению: среди обломков льда торчала голова коня. Вокруг ее и дальше поперек дороги лежали глыбы льда, нагромоздившиеся друг на друга. Лазуревый и сине-купоросный цвет их был неописуемо красив.
Не нужно было говорить и объяснять: голова и глыбы поведали о драме, происшедшей здесь до нас. Разверзлось озеро с необычайным треском и поглотило в свою холодную пучину все то, что оказалось там в момент разрыва льда: чьи-то сани целиком с людьми и лошадьми.
Сейчас оно сомкнулось и закрылось, дав нам возможность избежать опасной переправы через полынью. В пути еще раз встретились такие обломки льда, но без признаков трагедии, постигших несчастливцев. Какое счастье было уйти из этих мест благополучно! Не все, однако, уцелели. На следующий день озеро продолжало вырывать людей и лошадей, подвергая их ужасной смерти.
Перед сумерками ветер стал стихать, и, когда подъехали к другому берегу Байкала, наступила темнота. Но она уже не пугала, дорога впереди была покрыта снегом и явственно обозначалась на белом фоне снежного покрова. Лошади быстрее побежали. Въехали на берег и догнали свой Беженский отряд, терпеливо поджидавший нас у поворота к городу Мысовску.
Вздох облегчения вырвался у измученных людей. Получалось впечатление, что позади осталось поле жесточайшей битвы, где боролись не с врагом, а с силами природы. Здесь не было героев, чьи имена могли бы оставить славу по себе; тут были только жертвы разгневанной стихии, о которых обычно вспоминают не с гордостью, а с сожалением на весьма короткий срок. Был, мол, такой-то человек – и перестал существовать. В бою он подвига не совершил, погиб бесславно, не справившись с природой. О нем вспоминают иногда, когда подходит какая-нибудь дата помолиться за него перед Божьим престолом или на одной из панихид.
Но если была битва, то полагалось где-то быть перевязочному пункту. Нечто в этом роде было устроено в Мысовске. Не успели мы приехать, как привели нас к зданию, в котором предполагался ночлег для прибывавших. Расположились в теплом помещении, начали отогреваться, но недолго это продолжалось. Вбежали в комнату сестры милосердия, умоляя нас помочь оттирать обмороженных в тот день. Таковые вслед за ними не замедлили прийти.
Вот является лихой поручик, улыбаясь во весь рот. Подошел к столу, сбросил на пол рукавицы и давай стучать пальцами об стол. Не живые пальцы, просто деревяшки! Покоробило слегка при виде издевательства над собственным несчастьем. Кто-то не выдержал подобной сцены и громко закричал: «Скорей воды холодной принесите!» Принесли. Поручик сунул в воду свои бесчувственные пальцы, продолжая улыбаться и смеяться. Через несколько минут корка льда покрыла пальцы толстым слоем. Их вынули и стали оттирать. Не легка была работа оттирать, скоро уставали. Уставших сменяли другие, чередуяс