И, похоже, кому-то из посвящённых очень хотелось, с одной стороны, намекнуть на связь двух «знаковых» смертей, а с другой стороны, обставить дело так, чтобы проводить здесь какие-то аналогии, никому не посвящённому, и в голову не могло прийти!
Ну, шло следствие…. Когда-то же оно должно было закончиться? Вот оно и закончилось, а раз так, то дело надо передавать в суд. Обычная процессуальная норма! А то, что это событие пришлось на канун дня рождения великого Сталина? Да это же чистая случайность!
Хотя из соображений элементарной этики, не говоря уже о вполне очевидных политических соображениях, было бы уместнее затеять всю эту публичную возню с «народным гневом» чуть позднее…
Но посвящённым было очень соблазнительно подгадать одно к другому. Вот они и подгадали!
Якобы «случайно»!
Между прочим, говоря о «посвящённых», я имею в виду отнюдь не самого Хрущёва или, скажем, Руденко. И уж тем более не Председателя специального Судебного Присутствия маршала Конева или членов этого Присутствия…
«А кого же конкретно имеет автор в виду?» – может спросить читатель.
А чёрт их, уважаемый читатель, знает! Тем более что лишь чёрт это только и знает! Более того, я ведь высказываю здесь версию, документально недоказуемую принципиально! Я лишь предполагаю, что это было так. Но основания для таких предположений у меня есть. И, предполагая одно, можно ведь предположить и нечто, из первого предположения вытекающее, а именно вот что… Если странное и полное замалчивание дня рождения Сталина в «Правде» в декабре 1953 года было не случайным, то это означает, что в декабре 1953 года во вроде бы «сталинской» Москве, в официальных партийно-государственных кругах, имелись весьма влиятельные скрытые силы и группы, которые могли или прямо, или опосредованным образом – через своих «втёмную» используемых шефов – проводить антисталинскую информационную линию.
Но если так обстояли дела в Москве в конце 1953 года, после смерти Сталина, то примерно так же они обстояли там и в начале 1953 года, ещё при жизни Сталина. И это – лишнее логическое подтверждение существования в Москве ещё при жизни Сталина мощных антисталинских сил, способных осуществить успешный заговор против него и физически устранить его.
В советском романе о разведчиках «Щит и меч» адмирал Канарис, спросив абверовского майора Штейнглица о том, каковы приметы осла, сам же, коснувшись ушей, себе и ответил: «Вы думаете это? Нет, дорогой Штейнглиц, вот они, ослиные ваши приметы!». И постучал пальцем по докладной своего подчинённого.
«Посвящённые» 1953 года ослами не были. Однако очень не исключено, что из того, как официальная Москва «отметила» («не заметив» его) первый посмертный день рождения Сталина, тоже выглядывали вполне характерные уши посвящённых. И очень может быть, что в этой мелкой пакости в адрес усопшего (а точнее, убиенного) Сталина был не такой уж и мелкий смысл и намёк.
Однако «посвящённые» были лишь частью той зажравшейся столичной сволочи, которая хотела одного: обеспечить счастливую жизнь себе.
А страна – живи как знаешь!
Эта «новая элита» не имела чести и не хотела жить по законам чести. Русская народная пословица «Береги платье снову, а честь – смолоду» была сложена не для них. И Сталин сделал попытку – надо признать, безуспешную – всё же ввести понятие «честь» в практику повседневной государственной жизни СССР.
Глава третьяГоды сороковые… Суды чести для чести не имевших…
Перу Антона Макаренко принадлежит, кроме знаменитых его произведений, и менее известная повесть с ёмким названием «Честь», впервые опубликованная в 1937–1938 годах в журнале «Октябрь». В конце её белогвардейский полковник Троицкий и арестованный поручик-большевик Алексей Теплов ведут разговор о России, о жизни и о чести. Троицкий, назначенный председателем суда над Тепловым, пришёл к нему, заявив, что они-де могут поговорить «как культурные люди, по каким-то причинам оказавшиеся в противоположных станах…»
Ниже я привожу фрагменты их диалога (по необходимости, обширные):
«Алёша мечтательно откинул голову на подставленную к затылку руку и улыбнулся:
– Вы сказали: два культурных человека. Но у нас с вами нет ничего общего. Настоящая культура вам неизвестна. У вас – культура неоправданной жизни, культура внешнего благополучия. Я тоже к ней прикоснулся и даже был отравлен чуть-чуть. Вы не понимаете или не хотите понять, что так жить, как жили… нельзя, обидно… Ваше существование, ваш достаток… ваши притязания руководить жизнью оскорбительны. Будет моим личным счастьем, если вокруг себя, среди народа я не буду встречать эксплуататоров.
– Позвольте… Но ведь люди так жили миллионы лет, без этих ваших… идей и без вашего Ленина.
– Миллионы лет люди жили и не зная грамоты… Человек растет, господин полковник. ещё сто лет назад люди терпели оспу… Мы с вами люди культурные, но стоим на разных ступенях культуры.
<…>
Алёша вытащил из кармана записную книжку и перелистывал её.
– Вот: «Россия» – «полное географическое описание нашего отечества, настольная книга для русских людей». Обратите внимание – для русских. Том шестнадцатый, Западная Сибирь. Страница 265. Такая себе книга добросовестная, наивная и весьма патриотическая.
– Знаю.
– Знаете? Хорошо.
Алёша подошел к лампе.
– От марксизма это очень далеко. Ну, слушайте, три строчки:
«В самом характере самоеда (общее название ряда северных народов царской России. – С.К.) больше твёрдости и настойчивости, но зато меньше и нравственной брезгливости, – самоед не стесняется при случае эксплуатировать своего же брата, самоеда».
Алёша закрыл книжечку, спрятал её в карман… Полковник молчал. Алёша опять положил подбородок на руки и заговорил:
– Как счастливо проговорился автор, просто замечательно. Дело коснулось людей некультурных, правда? И сразу стало очевидно: чтобы эксплуатировать своего брата, нужно всё-таки не стесняться. Не стесняться – значит отказаться от чести. Здесь так хорошо сказано – «нравственная брезгливость». Представьте себе, господин полковник: этот самый дикарь, у которого нет нравственной брезгливости и который не стесняется эксплуатировать своего брата, вдруг заговорит о чести. Ведь правда смешно?
<…>
Троицкий застегнул шинель и почему-то опять опустился на табуретку. Алёша продолжал:
– А о чести, поверьте, я больше вашего знаю. Я был в боях, был ранен, контужен. Я знаю, что такое честь, господин Троицкий. Честь – это как здоровье, её нельзя придумать и притянуть к себе на канате… Кто с народом, кто любит людей, кто борется за народное счастье, у того всегда будет и честь… Решение вопроса чрезвычайно простое…»
Макаренко устами поручика Теплова очень точно определил суть понимания чести советским человеком. Тот, кто, не стесняясь, считая это в порядке вещей, живёт за счёт или эксплуатации других, или за счёт обслуживания эксплуататоров, в том числе и интеллектуального обслуживания, чести иметь не может – как бы он себя и окружающих ни уверял в обратном.
А вот теперь – о сталинских Судах чести.
Хотя, пожалуй, перед этим надо сказать и ещё кое-что…
Николай Байбаков, сталинский нарком, хрущёвский министр и брежневский Председатель Госплана СССР, выйдя в ельцинский «тираж», вспоминал: «Мы знали, что, если есть указание Сталина, для нас оно закон. Хоть лопни, но всё выполни».
Байбаков, как и многие из его коллег по работе на высших этажах государственной власти, остался в истории страны фигурой неоднозначной. И в этом – вполне типичен. Родившись в 1911 году, он вступил в ряды ВКП(б) в 1939 году и в ноябре 1944 года, тридцати трёх лет от роду, стал наркомом нефтяной промышленности СССР. Однако в сталинское деловое окружение плотно входил и до этого.
Уже в 90-е годы московский фотожурналист Дмитрий Чижков вспоминал при мне, как Байбаков рассказывал ему об одном ответственном сталинском поручении. В 1942 году Сталин направил Байбакова в Грозный для контроля нефтепромыслов. Немцы подходили к ним всё ближе, и Сталин – по словам Байбакова – приказал тогда, чтобы нефтепромыслы врагу не достались целыми ни в коем случае. «Не взорвёшь вовремя, расстреляю, – предупредил Байбакова Председатель Государственного Комитета Обороны. – Но если взорвёшь раньше времени, тоже расстреляю».
Нефтепромыслов немцы не получили… Байбаков же вскоре стал наркомом. Подтверждение этого изустного рассказа я позднее нашёл в документах, однако и без этого достоверность его у меня сомнений не вызывала.
И в этом эпизоде – как и во многих других крупных и мелких державных делах до войны, во время войны и после войны – Байбаков проявил себя достойно. А то, как он через десятилетия отозвался о Сталине, тоже достойно уважения.
И всё же в словах Байбакова об отношении к указаниям Сталина усматривается одно показательное обстоятельство. Байбаков и слишком многие его сотоварищи по руководству наркоматами и министерствами, заводами и фронтами, республиками и областями, воспринимали указания Сталина как указания Сталина. В то время как Сталин ожидал от них и не раз подчеркивал, что они должны и обязаны воспринимать указания Сталина как указания Родины!
В августе 1930 года Сталин в письме Шатуновскому, в самом его конце, заметил:
«…8) Вы говорите о Вашей «преданности» мне. Может быть, это случайно сорвавшаяся фраза. Может быть… Но если это не случайная фраза, я бы советовал Вам отбросить прочь «принцип» преданности лицам. Это не по-большевистски. Имейте преданность рабочему классу, его партии, его государству. Это нужно и хорошо. Но не смешивайте её с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой…»
Впервые это письмо было опубликовано в 1951 году в 13-м томе Собрания сочинений Сталина, и я думаю, что Сталин поместил его туда не случайно.
Говорят о культе личности… Сталин был выдающейся личностью и уже поэтому ни в каком культе его личности внутренне не нуждался. Иначе он не был бы личностью. Но не мог же он снимать с работы каждого редактора, чья газета грешила перебором по части употребления имени «Сталин». Тем более что Сталин всегда старался подчеркнуть, что воспринимает восторженные слова в свой адрес не более как форму прославления страны, им создаваемой.