«Тов. Зотов вёл себя солидно, мало оправдывался и признавал свою плохую работу, приведшую к созданию условий в органах Министерства для массового воровства продукции.
Тов. Пронин многое путал, пытался вывертываться и по каждому обвинению пытался оправдываться… В результате такого виляния и вывертывания часто вызывал смех в зале… <…>
На Суде присутствовали все министры и руководители центральных учреждений. Кроме того, присутствовало 600 человек работников пищевой промышленности союзных республик и 200 человек работников пищевой промышленности г. Москвы».
Спрашивается – нужны были министрам такие публичные «чистки»? Собственно, если бы министры, именно министры, которые по статуту Суда не могли входить в число судей, активно, делом поддержали бы идею судов, то в министерствах и ведомствах Москвы могла бы установиться атмосфера, противоположная той, которая уже начала складываться. То есть принципиальная и здоровая вместо деляческой и затхлой. Ведь тогда в центральных органах если не большинство работников, то здоровое, активное меньшинство их находилось на своих местах и работало честно. Здоровый смех в заде суда над министром Зотовым и его замом Прониным это доказывал лишний раз…
Конечно, в Москве и на верхних этажах власти находились люди, к идее Судов чести лояльные. Так известный (и очень толковый) советский журналист Николай Григорьевич Пальгунов, в 1948 году 50-летний ответственный руководитель ТАСС, а до войны – корреспондент ТАСС в Иране, Франции, Финляндии, выступая в ТАСС по случаю создания там Суда чести, приветствовал новые веяния, призванные, кроме прочего, воспитывать чувство национального достоинства. В те годы был даже снят фильм «Суд чести»…
Но в целом сталинскую и ждановскую идею Судов чести «спустили на тормозах». Стоит ли этому удивляться? Тем более что в ЦК ВКП (б) Суд чести, насколько я понял, не собирался ни разу, что тоже в комментариях вряд ли нуждается. И то, что министрам Суды чести по душе не пришлись, может быть более убедительно, чем что-либо другое, говорило о том, что в «служилой» Москве конца 40-х годов далеко не всё было благополучно.
Суды чести не привились и сошли на нет. Однако можно было не сомневаться, что московская служилая элита эту сталинскую инициативу забыть не могла. И она росту любви элиты к Сталину – любви искренней, а не казенной, – конечно же, не способствовала.
Нехорошая зарубка осталась на памяти у многих.
Ситуация с элитой тревожила. «Сбоили» даже испытанные, казалось бы, кадры – например Молотов. Он уже в 1945 году оказался не на высоте в ряде ситуаций, связанных с жесткой информационной политикой Сталина по отношению к иностранным корреспондентам. Сталин тогда сделал Молотову письменный выговор и был прав. В СССР в то время хватало и бездомных, и голодающих, и большинство западных журналистов хотели бы писать о них, расписывая нелады в стране, которая только что выдюжила тяжелейшую войну. Об успехах этой страны в послевоенном восстановлении западные газетчики были склонны сообщать сквозь зубы.
Тогда Молотов повинился, но вскоре опять произошёл «сбой». 2 декабря 1946 года Общее собрание Академии наук СССР избрало Вячеслава Михайловича в «почетные академики». Заметим, что избирать в академики Сталина – в условиях его якобы тотального культа – никто никогда и не мыслил.
Молотов в это время был в Нью-Йорке и прислал в Академию, её президенту С.И. Вавилову, большую прочувствованную телеграмму. Общее собрание Академии встретило её аплодисментами, 4 декабря её опубликовала «Правда», но взахлёб аплодировали не все. Сталин из Сочи, где он «отдыхал» (в кавычках потому, что это всего лишь означало облегчённый режим работы), 5 декабря, по прочтении «Правды», направил свежеиспечённому академику следующую шифровку:
«МОСКВА, ЦК ВКП(б) тов. МОЛОТОВУ
Лично
Я был поражён твоей телеграммой в адрес Вавилова и Бруевича по поводу твоего избрания почётным членом Академии наук. Неужели ты в самом деле переживаешь восторг в связи с избранием в почётные члены? Что значит подпись «Ваш Молотов»? Я не думал, что ты можешь так расчувствоваться в связи с таким второстепенным делом… Мне кажется, что тебе как государственному деятелю высшего типа следовало бы иметь больше заботы о собственном достоинстве. Вероятно, ты будешь недоволен этой телеграммой, но я не могу поступить иначе, так как считаю себя обязанным сказать тебе правду, как я её понимаю.
Сталин был абсолютно прав – знакомство с текстом телеграммы Молотова в этом убеждает однозначно. Телеграмма же Сталина лишь усиливает чувство уважения к нему у любого человека чести! Причём восхищает даже выбор Сталиным своей условной подписи. Ведь она, впервые появившись в шифрованной переписке Сталина и Молотова в 1945 году, тактично намекала в 1946 году тому, кого Сталин когда-то именовал в письмах «Молотштейн», что это – не выволочка главы государства, а всего лишь дружеский упрёк.
И Молотов, надо сказать, это понял, ответив из Нью-Йорка, куда ему переслали шифровку из Москвы, так:
«СОЧИ, ДРУЖКОВУ
Твою телеграмму насчёт моего ответа Академии наук получил. Вижу, что сделал глупость. Избрание меня в почётные члены отнюдь не приводит меня в восторг. Я чувствовал бы себя лучше, если бы не было этого избрания.
За телеграмму спасибо.
Доктора наук В. Есаков и Е. Левина считают ответ Молотова «самоуничижительным», но так реакцию Молотова могут расценивать лишь люди, плохо представляющие себе, что это такое – осознание ошибки у умного человека, обладающего чувством собственного достоинства. Молотов действительно совершил глупость и признавал это искренне.
Но радости от этого он, конечно, не испытывал. И какое-то раздражение против Кобы – вот, мол, всегда он прав, и крыть нечем! – у него, скорее всего, осталось.
Возникали сложности и с такими крупными фигурами, как секретарь ЦК А.А. Кузнецов и председатель Госплана СССР Н.А. Вознесенский. И тот и другой всё более чувствовали себя непогрешимыми властителями судеб, и особенно это проявлялось у высокомерного Вознесенского. Обрисовывались контуры того, что потом было названо «ленинградским делом».
Но вначале – немного о Вознесенском…
По причинам, о которых будет сказано чуть ниже, 5 марта 1949 года Политбюро приняло постановление об утверждении постановления Совмина СССР «О Госплане СССР». Согласно ему Вознесенский освобождался от обязанностей Председателя Госплана и на его место назначался Сабуров. А 7 марта Политбюро вывело Вознесенского из состава Политбюро и удовлетворило его «просьбу» «о предоставлении ему месячного отпуска для лечения в Барвихе».
Но «отпуск» затянулся.
17 августа Вознесенский пишет Сталину письмо, где просит адресата «дать… работу, какую найдете возможной», и признаётся: «Очень тяжело быть в стороне от работы партии и товарищей».
Сталин был склонен скорее верить людям, чем не верить им, даром что он исповедовал принцип «Доверяй, но проверяй». Но вокруг Вознесенского начал стремительно накапливаться очевидный «компромат», причём это была не интрига, а всего лишь запоздавшее выявление несомненных и серьёзнейших прегрешений. Впрочем, пусть читатель судит сам…
22 августа 1949 года уполномоченный ЦК по кадрам в Госплане СССР Е.Е. Андреев направляет записку секретарю ЦК Пономаренко. Андреев докладывал:
«В Госплане СССР концентрируется большое количество документов, содержащих секретные и совершенно секретные сведения государственного значения, однако сохранность документов обеспечивается неудовлетворительно…
Отсутствие надлежащего порядка в обращении с документами привело к тому, что в Госплане СССР в 1944 году пропало 55 секретных и совершенно секретных документов, в 1945 г. – 76, в 1946 г. – 61, в 1947 г. – 23 и в 1948 г. – 21, а всего за 5 лет недосчитывается 236 секретных и совершенно секретных документов…»
и т. д. – на семи листах машинописного текста.
Практически наугад я приведу название лишь нескольких документов, пропавших только в 1947 и 1948 годах, – лишь несколько из длинного их перечня, приводимого Андреевым:
– справка о дефицитах по важнейшим материальным балансам, в том числе по цветным металлам, авиационному бензину и маслам, № 6505, на 4 листах;
– отчёт о работе радиолокационной промышленности за первое полугодие 1947 г. (утрачена 11-я страница), № 11807;
– записка о выполнении народнохозяйственного плана в январе 1948 г., № 865, на 13 листах,
и т. д.
1 сентября Вознесенский в записке Сталину оправдывался, но это был тот случай, когда, как говорят на Востоке, извинение хуже проступка. Хотя и проступок был очень тяжёл. 11 сентября 1949 года на заседании Политбюро Вознесенский был выведен из состава членов ЦК.
В октябре же его арестовали – к тому времени, после ареста в августе секретаря ЦК А.А. Кузнецова, бывшего первого секретаря Ленинградского обкома П.С. Попкова, бывшего Председателя Совета Министров РСФСР М.И. Родионова и других, стало что-то проясняться в делах с Ленинградом, да и не только с ним.
Для справки: Вознесенскому, как и Попкову, к моменту ареста было сорок шесть лет, Кузнецову – сорок четыре года, а Родионову – и вообще сорок два.
«Ленинградское дело» принято называть сфальсифицированным. А краткую суть его «россиянские» «историки» излагают примерно так… Завистливому-де Маленкову все более мешал секретарь ЦК, легендарный первый секретарь Ленинградского горкома партии во время обороны Ленинграда, умница Кузнецов, а интригану Берии – блестящий хозяйственник и экономист, председатель Госплана СССР и зампредсовмина СССР, умница Вознесенский. И они через негодяя Абакумова – тогда министра ГБ – устроили в 1949 году провокацию против двух умниц, начав с ареста 45-летнего Я.Ф. Капустина, второго секретаря Ленинградского обкома. В итоге Кузнецова, Вознесенского и их коллег обвинили в намерении оторвать РСФСР от СССР, сделать Ленинград российской столицей и вообще чуть ли не восстановить в РСФСР капитализм, соверш