точенные ужасы войны, затронувшие все население, размывали классовые различия и повышали требования справедливости, представительства и признания универсальных прав – а ведь эти ожидания противоречили характерному для предвоенного периода неравномерному распределению материальных ресурсов. Государственное планирование военного времени способствовало развитию коллективистского мышления. Большое число исследователей полагает, что войны послужили важнейшим катализатором создания современного государства всеобщего благосостояния[226].
Катастрофическая природа Второй мировой войны значительно усилила прогресс социальной политики и потребность в послевоенных реформах; социальные меры по перераспределению благосостояния были взяты на вооружение во всем политическом спектре – в немалой степени как средство повышения общественных настроений. Вряд ли можно назвать совпадением, что газета Times – которую трудно назвать ведущим рупором прогрессивных сил – опубликовала следующую передовицу через несколько дней после капитуляции Франции и известного пророческого высказывания Черчилля о том, что «начинается битва за Британию»:
Когда мы говорим о демократии, мы имеем в виду не ту демократию, которая предоставляет право голоса, но при этом забывает о праве на труд и праве на жизнь. Когда мы говорим о свободе, мы имеем в виду не грубый индивидуализм, исключающий социальную организацию и экономическое планирование. Когда мы говорим о равенстве, мы имеем в виду не политическое равенство, сводимое к нулю социальными и экономическими привилегиями. Когда мы говорим об экономических преобразованиях, мы думаем не столько о максимальном (хотя и это тоже потребуется), сколько о равном распределении[227].
Среди самых важных средств достижения такого равенства были высокое прогрессивное налогообложение, юнионизация и демократизация. Это подтверждают высказывания вроде тех, какие сделали шведские экономисты Йеспер Ройне и Даниель Вальденстрем в своем влиятельном исследовании эволюции верхних долей дохода за последнее столетие, о том, что
макропотрясения объясняют большую часть падения, но свою роль играет также сдвиг в политике и, возможно, всеобщий экономический сдвиг баланса между доходом с капитала и трудом[228].
В той степени, в какой сдвиги в политике и экономические перемены явились следствием мировых войн, их не следует рассматривать как отдельные факторы. Политические меры, приведшие к сокращению материального неравенства, в очень большой мере были результатом необходимости военного времени. Неважно, был ли результат намеренным или непреднамеренным, но в том, что он был всеохватывающим, сомневаться не приходится. Как в Британии, так и в других странах не остался незамеченным сделанный в годы войны призыв сэра Уильяма Бевериджа:
Любые предложения о будущем, по необходимости максимально основанные на опыте прошлого, не должны ограничиваться интересами отдельных слоев, возникших в результате такого опыта. Сейчас, когда война уничтожает границы любого рода, появилась возможность начать все с чистого листа. Революционный момент в истории – время для революций, а не поправок[229].
И хотя экономические перемены, несомненно, определялись различными сложными причинами, большинство из них коренятся в глобальной войне, сопровождающейся массовой мобилизацией. Возьмем для примера высказывание Питера Линдерта и Джеффри Уильямсона о фундаментальных изменениях рыночных факторов, которые имели место во время Великого выравнивания после 1910 года:
Это были не только военные и политические потрясения, но также замедление роста предложения рабочей силы, быстрое развитие образования, уменьшение технологического перекоса по отношению к менее развитой, менее рыночной мировой экономике, которая препятствовала трудоемкому импорту с берегов Америки и подавляла основанный на квалификации и капитале американский экспорт, а также сокращающийся финансовый сектор.
Три из последних пяти факторов были тесно связаны с военными и политическими потрясениями первой половины XX века: резкое прекращение иммиграции, провал в глобальной экономической интеграции и падающие относительные доходы в финансовом секторе – все это лучше объясняется, если воспринимать это как последствия и проявления потрясений, а не как самостоятельные факторы. Из двух оставшихся элементов распространение образования могло влиять на уменьшение неравенства постепенно, тогда как большинство доступных данных говорят о кратковременном сокращении надбавок за квалификацию и отдачи от образования как раз в период двух мировых войн.
Последний компонент, рост производительности в не требующих квалификации, трудоемких секторах американской экономики, не мог привести к наблюдаемым случаям резкого и значительного сокращения разных показателей неравенства, от верхних долей доходов и распределения доходов и зарплат до относительных зарплат в финансовом секторе и отдаче от образования. Более того, «Великая компрессия» была процессом, который шел во всем развитом мире и иногда за его пределами. Некоторые из затронутых войнами стран были источником, а другие – целью миграций; в некоторых экономиках финансовый сектор играл большую роль, чем в других; и доступ к образованию для жителей этих стран был разным. Единственное, что они имели общего, – это насильственные потрясения и их влияние на собственность в виде капитала, на фискальные, экономические и социальные политики и на глобальный обмен. С этой точки зрения жестокости войны и революции представляли собой не просто одну из многих выравнивающих сил, но скорее общую, всеохватывающую силу, определявшую политические, социальные и экономические перемены[230].
Не действовала как независимый фактор и идеология: если перераспределительные лозунги прогрессивных политических организаций послужили интеллектуальной и идеологической инфраструктурой, на которой строились военные и послевоенные меры, желание и способность правительств как финансировать, так и претворять в жизнь даже более смелые социальные реформы во многом объясняются насилием, на которое они пытались реагировать[231]. Массовое выравнивание было порождено массовым насилием – как и страхом массового насилия в еще большем размахе в будущем. На послевоенное расширение социального государства всеобщего благосостояния по обеим сторонам железного занавеса, возможно, повлияло соперничество между Западом и советским блоком. В частности, подъем неравенства в доходах в восемнадцати западных странах с 1960 по 2010 год сдерживала холодная война: при учете других факторов, таких как предельные налоговые ставки, плотность профсоюзов и глобализация, относительная военная мощь Советского Союза находилась в обратном и очень значимом отношении с верхними долями национального дохода. Похоже, советская угроза служила дисциплинирующим фактором по отношению к неравенству и содействовала социальной сплоченности. Это ограничение быстро исчезло с распадом Советского Союза в 1991 году. Спустя почти полстолетия после окончания последней мировой войны она наконец-то перестала казаться реалистичной перспективой[232].
Глава 6Война в доиндустриальных обществах и гражданская война
В недавнем исследовании налогообложения и войны Кеннет Шив и Дэвид Стесевидж показали, насколько резкий контраст представляет собой современная война с массовой мобилизацией по сравнению с войнами прошлого. Пропорции военной мобилизации для тринадцати ведущих стран с конца Тридцатилетней войны показывают, что военная мощь усиливалась по мере роста населения, тогда как пропорция мобилизации оставалась довольно стабильной – в среднем 1 или 1,5 % всего населения в целом. Две мировые войны увеличили среднее значение за половину столетия с 1900 по 1950 год до 4–4,5 %, то есть более чем в три раза для предшествующего периода в 250 лет (рис. 6.1). Это хорошо согласуется с предположением о том, что современная война, сопровождающаяся массовой мобилизацией, стала одновременно и мощной, и редкой выравнивающей силой: как я показал в главе 3, в ее отсутствие на протяжении предыдущих столетий материальное неравенство с несколькими очевидными исключениями либо росло, либо удерживалось на стабильно высоком уровне[233].
Рис. 6.1. Размеры армий и доля мобилизованного населения в годы войны в крупных государствах, 1650–2000 (средние данные за период в 25 лет)
Войны, сопровождающиеся массовой мобилизацией, – те, в которых значительная часть всего населения (скажем, от 2 % согласно таксономии Шива и Стесевиджа) служит в рядах вооруженных сил, – до 1914 года были лишь редким явлением. Важна и продолжительность мобилизации, поскольку кратковременное увеличение вряд ли способно оказать большое воздействие на распределение частных ресурсов. Во время Франко-прусской войны (1870–1871) уровень мобилизации явно был высоким, но она продлилась лишь десять месяцев, а ее исход по большей части был предрешен уже через полтора месяца. Более многообещающим кандидатом на звание потенциально выравнивающей силы представляется Гражданская война в США, разразившаяся в предыдущее десятилетие. Хотя она формально считается гражданской войной, эта война обладает многими характеристиками крупномасштабного военного конфликта с массовой мобилизацией людских ресурсов с обеих сторон. С 1861 по 1865 год Союз мобилизовал более двух миллионов военнослужащих, то есть примерно десятую часть своего населения; Конфедерация мобилизовала до миллиона человек из свободного населения численностью в 5,6 миллиона – возможно, одну седьмую или даже одну шестую этой группы и примерно одну девятую всего населения Юга, что уже не так значимо. Если оставить в стороне различия в возрастной структуре, то такие пропорции мобилизации внушительны даже по более поздним стандартам мировых войн. Показатель Конфедерации приближается к показателям Франции и Германии – одна пятая во время Первой мировой войны, длившейся столько же времени, что и американская гражданская, – а показатель Союза ненамного ниже показателя США для Второй мировой войны (одна восьмая) и гораздо выше показателя для Первой мировой войны, когда он достиг лишь 4 %. Таким образом, Гражданская война в США явно подпадает под определение войны, сопровождающейся массовой мобилизацией