Катастрофическое сокращение производства вкупе со многомиллионными потерями во время Гражданской войны вынудили большевиков перейти в 1921 году к Новой экономической политике. Вновь было позволено открыться рынкам, а крестьяне смогли платить налоги в натуральном выражении, продавать или потреблять свои излишки. Снова было разрешено нанимать работников. Либерализация быстро привела к началу экономического восстановления, и площадь обрабатываемых земель с 1922 по 1927 год выросла наполовину. В то же время эти меры возобновили дифференциацию среди тех производителей, которые накапливали излишки для коммерческого обмена. Количество «кулаков» слегка увеличилось, и их доля среди крестьян выросла с 5 до 7 %. Но все же это не были такие уж богачи – в среднем у них было две лошади, две коровы и кое-какие продукты на продажу. В целом первоначальный отъем имущества у кулаков и распределение земли среди безземельных работников сократил разрыв доходов, выразившись в так называемом осереднячивании деревни. Предпринимателей в промышленной сфере стало гораздо меньше, и они были гораздо менее богатыми, чем до революции. В промышленности частный капитал практически не играл никакой роли: в 1926 и 1927 годах на долю частного сектора в промышленных инвестициях приходилось только 4 %, тогда как в аграрном секторе ситуация была противоположной[288].
Признаки возобновленной дифференциации среди крестьян и особенно их упорное сопротивление коллективизации вызвали гнев Сталина. Начиная с 1928 года государство снова принялось прибегать к принудительным мерам для получения зерна, необходимого для поддержки индустриализации, – по сути, к переводу ресурсов из приватизированной сельской местности в социализированный промышленный сектор. К 1929 году, несмотря на некоторые меры, принятые для поощрения колхозов (сельскохозяйственные кредиты на лучших условиях), коллективные хозяйства обрабатывали только 3,5 % площадей зерновых, тогда как на долю государственных хозяйств приходилось 1,5 %, а на долю личных – 95 %. Сталин, желая во что бы то ни стало разгромить «кулачество» и не обращая внимание на низкую производительность коллективных хозяйств, решил прибегнуть к силовым мерам, чтобы изменить это положение[289].
30 января 1930 года было принято постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», предусматривающее «ликвидацию кулаков как класса» посредством расстрелов, депортации и направления в трудовые лагеря. Зажиточные крестьяне по несколько раз облагались налогами, а затем сгонялись со своей земли; более бедных крестьян активно агитировали вступать в колхозы. Партия повысила градус антикулацкой риторики и поощряла крестьян захватывать земли кулаков. Поскольку классовых врагов явно не хватало, определение кулака было расширено, и в него включили тех, кто пользовался наемным трудом, владел значительными средствами производства (например, мельницей) или торговал на рынке. Обычной практикой стали аресты и насильственные захваты. При этом, поскольку богатые крестьяне к тому времени уже потеряли большую часть собственности вследствие дискриминационного налогообложения и поборов, мишенью антикулацкой политики оказывались крестьяне со средним доходом, подвергавшиеся экспроприации на основании устаревших налоговых документов или просто из-за необходимости достижения установленных правительством показателей. Как следствие, выравнивание распространилось гораздо глубже по всему социальному спектру, чем это можно было бы предполагать на основании коммунистической риторики[290].
Принуждение сыграло свою роль: к 1937 году целых 93 % советского сельского хозяйства было коллективизировано, индивидуальные хозяйства сломлены, а частный сектор ограничен небольшими садовыми участками. Трансформация была осуществлена огромной ценой, утратой более половины скота и одной четверти общего основного капитала. Потери человеческих жизней поражают еще сильнее. Насилие росло во взрывной прогрессии. Буквально за несколько дней в феврале 1930 года было арестовано 60 000 кулаков «первой категории», к концу этого года число жертв достигло 700 000, а к концу следующего года – 1,8 миллиона. Согласно некоторым оценкам, от ужасных условий в дороге и в местах депортации погибли 300 000 человек. Предположительно 6 миллионов крестьян умерли от голода. Главы кулацких хозяйств депортировались в массовом порядке, а признанные особо опасными подвергались показательным казням[291].
Насильственное выравнивание посредством коллективизации и раскулачивания шло рука об руку с преследованием «буржуазных специалистов», «аристократов», предпринимателей, лавочников и ремесленников в городах. Этот курс продолжился во время Большого террора 1937–1938 годов, когда сталинский НКВД арестовал более 1,5 миллиона граждан, около половины из которых были убиты. Особой мишенью была образованная элита, и среди жертв было непропорционально большое число людей с высшим образованием. С 1934 по 1941 год через ГУЛАГ прошло не менее 7 миллионов человек. Система лагерного труда помогала поддерживать выравнивание, избавляя государство от необходимости выплачивать надбавки людям, работавшим в отдаленных регионах и в неблагоприятных условиях. Хотя такая экономия отчасти компенсировалась затратами на принудительные меры и низкой производительностью, ее все же не следует сбрасывать со счетов: в последующие годы надбавки для работников в местностях с неблагоприятными условиями в значительной степени способствовали росту неравенства в Советском Союзе. В ходе коллективизации было основано четверть миллиона сельских коллективных хозяйств (колхозов), охватывавших большинство сельского населения. Несмотря на то что основной удар пришелся на крестьян, городские рабочие тоже пострадали: с 1928 по 1940 год реальные зарплаты предположительно сократились почти наполовину, а личное потребление упало как в деревне, так и в городе[292].
О людских страданиях в ходе осуществления такой политики слишком хорошо известно, чтобы на них останавливаться подробно. В контексте данного исследования важно то, что ее общим результатом стало стремительное выравнивание в, пожалуй, исторически беспрецедентном масштабе – если учесть, что экспроприации и перераспределению подверглась не только элита, но и гораздо более многочисленные средние группы. Но все же, как только начиная с 1933 года экономическая ситуация улучшилась, даже в условиях продолжавшихся репрессий неравенство тут же стало возвращаться. По мере быстрого роста производства на душу населения ширилась и дифференциация зарплат: так называемое стахановское движение призывало к увеличению производительности и поощряло его; стандарты жизни элиты и масс начали расходиться еще сильнее. Даже пролитой крови миллионов жертв оказалось недостаточно, чтобы искоренить дифференциацию навсегда[293].
В силу неравномерного качества данных о России и особенно Советском Союзе трудно точно измерить эволюцию неравенства доходов. Концентрация доходов к концу царского периода была значительной, но не исключительно высокой по меркам того времени. Примерно в 1904 или в 1905 году наиболее богатый один процент жителей Российской империи получал примерно от 13,5 до 15 % всего дохода, по сравнению с 18–19 % во Франции и Германии того времени или в США десятилетием спустя. Обилие земли помогало держать стоимость сельского труда на высоком уровне. Коэффициент Джини рыночного дохода для того периода установлен на уровне 0,362. Мы не можем сказать, как он изменялся с 1917 по 1941 год. Советские источники говорят о низком отношении P90/P10 в 3,5 % для зарплат в промышленном секторе в 1928 году. В общем, коэффициенты Джини для советского периода были гораздо ниже, чем для царского. Это ясно по предположительному коэффициенту Джини рыночного дохода в 0,229 для некрестьянских домохозяйств СССР в 1967 году, что хорошо согласуется с соответствующими показателями 0,27–0,28 для всей страны с 1968 по 1991 год. Отношения P90/P10 также указывают на изрядную степень стабильности с 1950-х по 1980-е. Отношение P90/P10 в 1980-х, по грубым оценкам, составляло 3 %, по сравнению с 5,5 % для США в 1984 году[294].
Дальнейшее выравнивание, обусловленное исключительно политической интервенцией, происходило после Второй мировой войны. Сельским доходам, которые находились на крайне низком уровне, позволили расти быстрее, чем городским заработным платам, которые, в свою очередь, выровнялись благодаря повышению самых низких заработных плат, сужению разрыва в заработных платах и увеличению пенсий и других пособий. Коммунистическая идеология особенно покровительствовала работникам физического труда: надбавки к заработной плате для всех работников нефизического труда упали с 98 % в 1945 году до 6 % в 1985 году, а зарплаты технических инженеров испытали схожее падение. Зарплаты белых воротничков сократились до уровня ниже медианы работников физического труда. Даже во времена серьезного экономического роста правящий режим был способен значительно сокращать и реформировать распределение доходов[295].
Распад советской системы ознаменовался стремительным и драматическим движением в обратном направлении. В 1988 году более 96 % рабочих были заняты в государственном секторе. На долю заработных плат приходилось почти три четверти всего дохода, тогда как на долю самостоятельной занятости – в десять раз меньше этого количества, а дохода с собственности не существовало. Как выражается Бранко Миланович, наблюдаемые распределения доходов «представляли собой логическое продолжение постулатов коммунизма» с их упором на государственные выплаты, коллективное потребление, сокращение разрыва в заработной плате и минимизацию накопления богатства. Все это неожиданно прекратилось, как только перестали поддерживаться идеологические постулаты.