Если методы перераспределения в Центральной Америке и даже во Вьетнаме были относительно ненасильственными по сравнению с ужасными стандартами, установленными Лениным, Сталиным и Мао Цзэдуном, то в отношении Камбоджи под властью красных кхмеров верно обратное. Даже в отсутствие общепринятых показателей нет никаких сомнений, что жестокие интервенции со стороны государства привели к массовому выравниванию по всей стране. В ходе поспешной «эвакуации» в течение недели после победы коммунистов в 1975 году из городов было вывезено около половины населения, включая жителей столичного Пномпеня. Поскольку разница в доходах между городским и сельским населением, как правило, является важным элементом национального неравенства, то это просто обязано было привести к значительному сокращению. Городских жителей считали «новым народом», воспринимали как классовых врагов и несколько раз депортировали в сельскую местность. Режим стремился «пролетаризировать» их, лишив собственности; они теряли имущество поэтапно, сначала во время депортации, а затем на местах, где их грабили крестьяне и представители режима. Впоследствии государство старалось не допустить, чтобы «новый народ» мог пользоваться урожаем, который их заставляли выращивать.
Жертвы были огромными – вероятнее всего, погибли два миллиона человек, или четверть всего населения Камбоджи. Больше всех в непропорциональной степени пострадали городские жители: за четыре года погибло около 40 % жителей Пномпеня. Особенно жестоко обращались с бывшими чиновниками и высокопоставленными военными. В то же время появление новой элиты сдерживалось постоянно растущими партийными чистками. Например, за годы режима красных кхмеров в одной только печально знаменитой тюрьме Туольсленг было казнено 16 000 членов Коммунистической партии Кампучии – число тем более ужасающее, что еще в 1975 году общая численность партии не превышала 14 000 человек. Что касается населения в целом, то причиной смерти жертв в относительно равной степени были депортации в сельскую местность, казни, тюремное заключение, голод и болезни. Сотни тысяч были казнены вдали от людских глаз – чаще всего людей забивали до смерти ударами по голове железными прутьями, топорами или сельскохозяйственными орудиями. Иногда трупы использовали в качестве удобрений[311].
Пример Камбоджи, несмотря на всю его сюрреалистичность и крайнюю, самоубийственную жестокость, представляет собой лишь крайний пример весьма распространенной модели. За период примерно в шестьдесят лет, с 1917 года по конец 1970-х (а в Эфиопии и до 1980-х), революционные коммунистические режимы успешно подавляли неравенство посредством экспроприации, перераспределения, коллективизации и контроля за ценами. Степень жестокости в осуществлении этих мер сильно варьировала от государства к государству – с Россией, Китаем и Камбоджей на одном краю спектра и Кубой и Никарагуа на другом. Но было бы неверно утверждать, что жестокость всего лишь сопутствовала насильственному выравниванию: даже несмотря на то, что Ленин, Сталин и Мао могли бы добиться своих целей и с меньшим числом жертв, обширная экспроприация неизбежно зависит от определенной доли насилия или реальной угрозы его эскалации.
Лежащий в основе таких перемен принцип оставался одним и тем же: преобразовать общество посредством подавления собственности и рыночных механизмов, с уничтожением различий между классами в процессе. Такие интервенции носили политический характер и сопровождались насильственными потрясениями, сравнимыми по своему масштабу с потрясениями современных мировых войн, описываемых в предыдущих главах. В этом между войной с массовой мобилизацией и трансформационной революцией есть много общего. Оба эти явления в критической степени опираются на крупномасштабное насилие – подразумеваемое или реально осуществляемое – и приводят к схожему результату. Общее количество человеческих жертв этих процессов хорошо известно: если мировые войны непосредственно или косвенно забрали до 100 миллионов жизней, то коммунизм в ответе за сравнимое количество жертв, по большей части в Китае и Советском Союзе. По своей трагической жестокости трансформационная коммунистическая революция равна войне с массовой мобилизацией, и это второй из наших четырех всадников апокалиптического выравнивания[312].
Глава 8До Ленина
Случалось ли нечто подобное прежде? Были ли предыдущие эпохи свидетелями революций, приводивших к значительному выравниванию дохода или богатства? Мы увидим, что XX век в этом отношении снова представляет собой аномалию. И хотя в досовременных обществах не наблюдалось недостатка народных волнений в городах и сельской местности, они обычно не влияли на распределение материальных ресурсов. Как и у массовой мобилизационной войны, у выравнивающей революции имеется мало предшественниц в доиндустриальную эпоху.
Среди ранних примеров революций с предположительно выравнивающими последствиями почетное место принадлежит Великой французской революции, ставшей предметом исследований многочисленных историков и до сих пор занимающей воображение общества. Для Франции конца «старого режима» были характерны высокие уровни неравенства богатства и доходов. По наилучшим оценкам, коэффициент Джини дохода был равен 0,59, то есть сравним с показателем Англии того же времени, хотя здесь велика погрешность (от 0,55 до 0,66). Неравенству располагаемого дохода способствовало вопиющее неравенство налогов. Аристократам принадлежала четверть земли, но они не облагались основным земельным налогом (тальей) и успешно избегали выплат новых налогов, таких как подушный налог 1695 года и «двадцатая часть» (vingtième) – аналогичный налог 1749 года. То же во многом было верно и в отношении духовенства, владевшего еще одной десятой частью всех земель и к тому же получавшего «десятину» – на самом деле не просто десятую часть доходов прихожан, но разную и очень значительную часть. Таким образом, прямыми налогами облагались почти исключительно городская буржуазия и крестьяне. Более того, поскольку богатые горожане имели возможность избежать налогов, купив титул или должность, реальное налоговое бремя ложилось в основном на мелких крестьян и рабочих. Среди непрямых налогов самым обременительным была габель (gabelle) – налог, в обязательном порядке облагавший покупку соли домохозяйствами, что опять-таки сильнее било по бедным, нежели по богатым. Следовательно, общая система фискального изъятия была в высшей степени регрессивной.
Кроме того, крестьяне должны были исполнять отнимающие время или деньги повинности перед знатью и духовенством, такие как барщина. Лишь небольшое количество крестьян обладали достаточным количеством земли, чтобы прокормить свои семьи, – да и то технически это считалось арендой, – в то время как большинство сельского населения работало в качестве сезонных сборщиков урожая и безземельных батраков. В последние десятилетия перед революцией условия ухудшались по мере расширявшегося восстановления феодальных прав, а также сокращения доступа к общинным землям, из-за чего страдали бедные крестьяне с небольшим количеством скота. Это вело к пауперизации сельской местности и росту городского пролетариата. С 1730 по 1780 год земельная рента увеличилась вдвое, а цены на сельскохозяйственные товары росли быстрее заработков в сельском хозяйстве; страдали от сложившегося положения дел и городские рабочие[313].
Отмена институтов «старого режима», происходившая поэтапно с 1789 по 1795 год, подразумевала несколько суровых мер, благодаря которым выиграли бедняки. В августе 1789 года Национальное учредительное собрание объявило об отмене «личных» феодальных прав, хотя формально это было осуществлено только в следующем году. Несмотря на сохранение ренты, арендаторы все чаще отказывались выплачивать ее, и на рубеже 1789–1790 годов начались восстания. Крестьяне захватывали господские замки и жгли долговые документы. Эти волнения сопровождались широко распространившейся агитацией за отмену (непрямых) налогов, которая сопровождалась насилием, из-за чего сбор их практически прекратился. В июне 1790 года без компенсации отменили все феодальные повинности (такие как барщина), а общинные земли было постановлено поделить между местными жителями. Парижские ассамблеи последовательно реагировали на волнения отменой наиболее непопулярных налогов, в том числе и пресловутой десятины. Тем не менее новые налоги, введенные вместо старых, обычно не уменьшали бремя крестьянства и вызывали новые волнения. Хотя «реальные» феодальные права (такие как ежегодные поборы) номинально оставались в силе, пока крестьяне не выкупят их по стоимости, превышающей ежегодный сбор в двадцать – двадцать пять раз, крестьяне отвергли и этот компромисс, отказываясь от платежей или поднимая восстания. В 1792 году по всей стране вспыхнул особо крупный антифеодальный мятеж, получивший название «война против замков».
После того как в августе 1792 года парижане штурмом взяли дворец Тюильри, Законодательное собрание сочло себя достаточно сильным, чтобы встретить крестьянские волнения более радикальной реформой: все арендаторы отныне признавались владельцами земли до тех пор, пока помещики не смогут подтвердить реальными документами свое право на землю, что бывало редко, поскольку обычно такие сделки регулировались обычным правом. Но и это последнее ограничение отменили якобинцы в июле 1793 года. По крайней мере на бумаге это привело к обширному перераспределению богатства, поскольку миллионы крестьян, платившие фиксированную ренту, технически оставались арендаторами, хотя фактически действовали как мелкие землевладельцы. С такой точки зрения в 1792 году были приватизированы целых 40 % всей земли во Франции – земли, которая раньше находилась в распоряжении крестьян, но которой крестьяне законно не владели. Что же касается доходов, то тут важнее отмена всех феодальных прав, связанных с этими землями. Важно отметить, что с самого начала, с антифеодальных мер августа 1789 года, члены ассамблей руководствовались соображениями защиты от «угрозы снизу», то есть от агрессии толпы. Крестьянские выступления, становившиеся все более жестокими, и центральное законодательство шли рука об руку