Глава 16Что готовит будущее?
Перед тем как перейти к этому вопросу, стоит еще раз напомнить о том, что по всему миру экономическое неравенство выражено больше, чем могло бы показаться, если опираться только на стандартные показатели. Во-первых, коэффициенты Джини, самое широко используемое средство измерения неравенства дохода, обладают ограниченными возможностями в связи с тем, что они плохо учитывают вклад очень высоких доходов. Если сделать поправки, то реальные уровни неравенства повсюду окажутся значительно выше. Во-вторых, если в статистику богатства частных домохозяйств включить незадекларированные офшорные фонды, то неравенство в этой категории также окажется выше. В-третьих, я следовал общепринятой практике, сосредотачиваясь на относительных показателях распределения дохода и богатства. Тем не менее, когда во внимание принимают экономический рост, неравенство в абсолютном выражении – ширина разрыва между высокими и низкими доходами – даже при относительно постоянных или слегка повышающихся коэффициентах Джини и верхних долях дохода, наблюдаемых в некоторых западных странах, оборачивается растущей диспропорцией в реальных доходах (в евро или других национальных валютах).
Этот эффект гораздо сильнее выражен в таких обществах, как Соединенные Штаты, которые пережили как увеличивающуюся диспропорцию в распределении ресурсов, так и высокие темпы роста. В Китае, где с 1980-х коэффициент Джини распределения доходов более чем удвоился, а среднее производство на душу населения выросло в шесть раз, абсолютное неравенство, можно сказать, пробило крышу. Абсолютный разрыв в доходах продолжал расти даже в Латинской Америке, где недавнее сокращение относительного неравенства дохода совпало с сильным экономическим ростом. По всему миру абсолютное неравенство достигло новых высот. С 1988 по 2008 год реальные доходы глобального 1 % выросли примерно на столько же процентов, что и доходы пятого, шестого и седьмого децилей мира, но в пересчете на душу населения выросли в сорок раз. Наконец, как я более подробно излагаю в приложении, максимальная степень неравенства дохода, теоретически возможная в конкретном обществе, варьирует в зависимости от ВВП на душу населения. Если мы примем во внимание, что развитые экономики менее терпимы к экстремально неравномерному распределению ресурсов, чем их аграрные предшественники, то далеко не ясно, действительно ли современные Соединенные Штаты эффективно более равны, чем 100 или 150 лет назад[562].
Да, последнее рассуждение относится только к современным экономикам с относительно высокими уровнями номинального неравенства. Нет сомнений, что в большинстве стран континентальной Европы, где высокий уровень экономического развития сопровождается более равномерным распределением располагаемого дохода, эффективное неравенство – определяемое как пропорция максимально возможного неравенства к реально достигнутому – в настоящее время гораздо меньше, чем между мировыми войнами. При этом, хотя верхние доли доходов в этих странах, как правило, меньше, чем в США, относительно умеренное неравенство располагаемого дохода домохозяйств является в большой степени результатом массового перераспределения, сглаживающего в целом высокие уровни неравенства рыночного дохода. В 2011 году коэффициент Джини рыночного дохода (до уплаты налогов и социальных выплат) в пяти странах, славящихся своим уровнем перераспределения, – Дании, Финляндии, Франции, Германии и Швеции – в среднем составлял 0,474, что практически неотличимо от этого коэффициента США (0,465) и Великобритании (0,472). И только среднее значение их коэффициента Джини располагаемого дохода (0,274) гораздо ниже того же показателя Великобритании (0,355) и США (0,372).
Хотя в некоторых европейских странах по сравнению с пятью упомянутыми наблюдается немного более низкое неравенство рыночного дохода, масштаб перераспределения в указанных странах за редкими исключениями выше (а часто и гораздо выше), чем в США. Это говорит о том, что более сбалансированное распределение конечного дохода, типичное для еврозоны и Скандинавии, зависит в первую очередь от поддержания и расширения обширной системы государственных интервенций, приводящих к мощному выравниванию. Этот факт заставляет не с таким уж большим оптимизмом смотреть на будущее европейского равенства. Во многих частях Европы расходы на социальные и перераспределительные нужды уже очень высоки. В 2014 году одиннадцать европейских стран выделяли от четверти до трети своего ВВП на социальные расходы, и в этих странах государственные структуры получали от 44,1 до 57,6 % ВВП при медиане в 50,9 %. В связи с тем, что размер государственной сферы негативным образом сказывается на росте экономики, кажется сомнительным, что рост этой доли продолжится. С начала 1990-х по конец 2000-х пропорция социальных расходов к национальному производству оставалась примерно на одном уровне в Европейском союзе, Соединенных Штатах и во всех странах ОЭСР, что говорит о том, что плато, вероятно, уже достигнуто. В 2009 году она снова выросла в связи с неурядицами в экономике и в ответ на увеличенный спрос, вызванный глобальным финансовым кризисом, но в целом с тех пор оставалась на этом новом уровне[563].
Остается открытым вопрос, насколько хорошо эти сбалансированные на высоком уровне системы социального обеспечения способны противостоять двум нарастающим демографическим вызовам. Один из них – старение европейского населения. Уровни рождаемости уже давно находятся ниже уровня воспроизведения и будут оставаться таковыми на протяжении какого-то времени. Предполагается, что медианный возраст европейского населения к 2050 году поднимется с 39 до 49 лет, тогда как количество населения трудоспособного возраста уже прошло пик и может к тому времени уменьшиться на 20 %. С нынешнего времени до 2050 или 2060 года коэффициент демографической зависимости (то есть пропорция численности населения в возрасте 65 лет и старше к численности населения в возрасте от 15 до 64 лет) увеличится с 0,28 до 0,5 или более, а доля населения старше 80 лет увеличится с 4,1 % в 2005 году до 11,4 % в 2050 году. Соответственно возрастет спрос на пенсионное обеспечение, медицинское обслуживание и долгосрочный уход – вплоть до 4,5 % ВВП. Такая фундаментальная перестройка возрастной структуры будет сопровождаться более низким по сравнению с предыдущими декадами экономическим ростом, по разным оценкам равным в среднем 1,2 % с 2031 по 2050 год или 1,4–1,5 % с 2020 по 2060 год – и гораздо более меньшим в основных странах Европейского союза[564].
Более скромные темпы старения в предыдущие десятилетия не оказали значительного влияния на неравенство, но это, скорее всего, изменится. В принципе, предполагается, что сокращение отношения численности пенсионеров к численности работающих повышает неравенство, как и сопутствующее увеличение доли домохозяйств с одним человеком. Частные пенсии, важность которых, вероятно, будет повышаться, как правило, поддерживают или повышают неравенство. Одно исследование предсказывает гораздо более высокий уровень неравенства в Германии 2060 года в результате старения. В Японии, где жителей иностранного происхождения намного меньше, чем в странах Европейского союза или США, а коэффициент демографической зависимости уже достиг 0,4, растущее неравенство в большой степени объясняют старением населения. И это очень важный вывод, поскольку – как и в Южной Корее или на Тайване – строгая иммиграционная политика прежде помогала поддерживать относительно эгалитарное распределение дохода до налогов и выплат[565].
Все эти прогнозы предполагают значительный объем продолжающейся иммиграции: без этого демографического фактора европейский коэффициент демографической зависимости к 2050 году достиг бы 0,6. Многомиллионный приток новых резидентов таким образом сгладит долгосрочные последствия «векового» процесса старения. В то же время иммиграция сама по себе может непредсказуемым образом повлиять на перераспределительную политику. Известный демограф Дэвид Коулман в своем основополагающем исследовании того, что он называет «третьим демографическим переходом», утверждает, что даже по консервативным расчетам, принимающим во внимание степень иммиграции и рождаемость среди мигрантов, к 2050 году доля национального населения иностранного происхождения (концепция, которая в разных странах определяется по-разному) достигнет от четверти до трети в шести из семи обозреваемых им стран: Австрии, Англии с Уэльсом, Германии, Нидерландах, Норвегии и Швеции. Эти страны охватывают примерно половину населения Западной Европы, и подобные изменения произойдут во многих других странах. Более того, среди населения этой категории будет гораздо больше детей школьного возраста и молодых рабочих – в некоторых случаях до половины национальных показателей. На долю неевропейских иммигрантов уже сейчас, по разным оценкам, приходится до одной шестой населения Германии и Дании. Поскольку нет очевидных причин предполагать, что эта тенденция к середине столетия снизится, к 2100 году Нидерланды и Швеция могут превратиться в страны с большинством населения иностранного происхождения[566].
Демографическое замещение такого размаха не только не имеет прецедентов в этой части истории с момента возникновения сельского хозяйства, но и может повлиять на неравенство непредсказуемым образом. С экономической точки зрения многое зависит от успешной интеграции иммигрантов. Их уровень образования в ряде стран в настоящее время ниже и будет ниже уровня резидентов европейского происхождения, особенно среди женщин. Сохранение или ухудшение этих проблем может привести к увеличению неравенства в рассматриваемых обществах. Более того, рост общин иммигрантов первого поколения или иностранного происхождения потенциально способен повлиять на отношение к социальной политике и распределительным расходам и на саму социальную политику. Альберто Алесина и Эдвард Глэйзер утверждают, что социальная политика коррелирует с этнической гомогенностью, что помогает объяснить, почему модель государства социального благосостояния в Соед