Значит ли это, что общепринятые показатели неравенства переоценивают степень реального неравенства доходов современных обществ по сравнению с далеким прошлым или нынешними бедными развивающимися странами и что экономическое развитие все же достигло состояния продолжительного мирного выравнивания? Ответ на этот вопрос во многом зависит от того, как определять эффективное неравенство. Введение контекстуальных поправок к стандартным способам измерения неравенства открывает настоящий ящик Пандоры. Реальную нижнюю планку доходов определяет не только необходимость поддерживать физическое существование, но и мощные социально-экономические факторы. Вскоре после выдвижения концепции IPF и нормы извлечения Миланович предложил уточнить эту концепцию тем, чтобы учитывать еще и социальное измерение выживания. Минимальный годовой доход в 300 международных долларов 1990 года в самом деле достаточен для физического существования и может даже считаться надежным стандартом для оценки обществ с очень низким доходом. Но с ростом экономики и изменением социальных норм меняется и представление о так называемом прожиточном минимуме. В наши дни официальная черта бедности соотносится с общепринятыми минимальными уровнями выживания только в самых бедных странах. Более высокие границы во всех остальных случаях являются следствием более высокого среднедушевого ВВП. Субъективные оценки того, что считается социально допустимым прожиточным минимумом, также чувствительны к общим стандартам жизни. Известный пример тому – определение Адама Смита минимальных требований своего времени. По его мнению, они включают «не только товары, безусловно необходимые для поддержания жизни, но и то, без чего, согласно обычаю страны, не должны обходиться достойные люди, пусть даже самого низшего слоя» – в Англии, например, это были льняная рубаха и кожаные башмаки. Тем не менее уровни бедности не меняются одновременно с ВВП, а скорее отстают от него: их эластичность по отношению к среднему доходу ограничена. Оценивая эластичность в 0,5, Миланович показывает, что при поправке на социальные минимумы IPF для данного уровня среднедушевого ВВП значительно ниже, чем это определяется только вопросом физического выживания. Для популяции со среднедушевым ВВП в 1500 долларов он падает с 0,8 до 0,55, а при среднедушевом ВВП в 3000 долларов – с 0,9 до 0,68 (рис. A.4)[587].
Рис. А.4. Возможный предел неравенства для различных ценностей социального минимума
Как с поправкой на меняющиеся социальные нормы, так и без этих поправок нормы извлечения держались примерно на одном уровне в Англии с 1688 по 1867 год и в Америке с 1774-го по 1860-й. Тем не менее, если в расчете IPF учесть эластичность социальных минимумов относительно роста ВВП, равную 0,5, то норма извлечения для этих двух периодов окажется примерно равной 80 %, что значительно выше примерных оценок в 60 %, полученных только исходя из неравенства в отношении к минимуму физического выживания. Что же касается периода после Второй мировой войны, то нормы извлечения, определяемые любым из указанных способов, были гораздо ниже. Эффективное неравенство до XX века оставалось высоким, поскольку элиты продолжали получать довольно постоянную долю доступных излишек даже при росте производства. Это заставляет предположить, что за исключением периодов насильственной компрессии эффективное неравенство – ограничиваемое социально определяемым прожиточным минимумом – было в общем случае высоким не только в досовременной истории, но и на ранних стадиях индустриализации. Показатели номинального неравенства, выражаемого в коэффициентах Джини или в долях высшего дохода, и реального неравенства с поправкой на социальные минимумы, таким образом, совместно создают впечатление внушительного неравенства доходов до «Великой компрессии»[588].
Но как обстоят дела сегодня? К концу первого десятилетия XXI века с поправкой на социальные минимумы нормы извлечения в США и Великобритании составляли около 40 %, то есть в реальности лишь почти вдвое меньше, чем в 1860-х годах. Означает ли это, что даже после недавнего роста неравенства эти две страны сейчас фактически гораздо более эгалитарны, чем они были в прошлом? Не обязательно. Ключевой вопрос заключается в следующем: каков максимально экономически возможный уровень неравенства доходов при данном уровне среднедушевого ВВП в экономике, которая в первую очередь зависит не от добычи ископаемого топлива, а скорее от сочетания производства продуктов питания, промышленного производства и предоставления услуг?
Максимально теоретически возможный коэффициент Джини располагаемого дохода для США равен либо 0,99 в сценарии, при котором один человек присваивает все излишки, помимо минимума физиологического выживания, либо примерно 0,9, если один человек присваивает только излишки, превышающие социально приемлемый минимум дохода. Даже если оставить в стороне вопрос, насколько это политически возможно – допустим, такому «моноплутократу» придется задействовать армию роботов, чтобы контролировать 320 миллионов своих сограждан, – возникает вопрос, может ли при таком сценарии экономика поддерживать среднедушевой ВВП в 53 000 долларов? Ответ, конечно же, будет отрицательным: такое в высшей степени неравноправное общество не сможет производить и воспроизводить человеческий капитал и поддерживать объем внутреннего потребления (на которое приходится почти 70 % ВВП США), требуемый для такого уровня производства. Следовательно, «реальный» IPF должен быть значительно ниже[589].
Но насколько ниже? Коэффициент Джини располагаемого дохода в США в настоящее время приближается к 0,38. Предположим, опять же чисто гипотетически, что он может достичь 0,6, как в Намибии в 2010 году, не понижая среднедушевой ВВП ниже существующего уровня. В таком случае эффективная норма извлечения составит 63 %. В другом контексте Миланович утверждал, что даже при довольно экстремальных предположениях о возможном неравенстве труда и капитала коэффициент Джини общего распределения доходов в США не поднимется выше 0,6. Но даже 0,6 может быть слишком высоким показателем для американского типа экономики: среднедушевой ВВП Намибии в реальном выражении составляет лишь одну седьмую среднедушевого ВВП США, а ее экономика сильно зависит от экспорта минералов. Если бы реальный потолок был равен 0,5, то текущая норма извлечения была бы 76 %, что эквивалентно средней величине, рассчитанной для указанных выше 28 досовременных обществ, и близка к 84 % для США 1860 года. В 1929 году коэффициент Джини располагаемого дохода составлял чуть меньше 0,5, а с поправками на IPF, обусловленный социальным прожиточным минимумом, приближался к 0,8, что подразумевало норму извлечения примерно в 60 %. При этом даже в 1929 году, когда реальный среднедушевой ВВП был менее четверти нынешнего, максимально экономически возможный коэффициент Джини не должен был превышать 0,8, хотя и был выше современного. На данной стадии анализа невозможно прийти к какому-то конкретному выводу, экспериментируя с разными цифрами. Если возможно измерить отрицательное воздействие неравенства на экономический рост, то должно быть возможно и оценить уровень неравенства, при котором уже нельзя поддерживать текущий уровень производства. Надеюсь, экономисты рассмотрят этот вопрос[590].
На протяжении всей истории потенциальный размер неравенства доходов ограничивала череда различных факторов. При очень низком уровне экономического развития неравенство в первую очередь сдерживается объемом производства, помимо того, что необходимо для чисто физического выживания. Коэффициент Джини 0,4 – умеренный по современным меркам – указывает на чрезвычайно высокое неравенство в обществе, среднедушевой ВВП в котором лишь в два раза превышает минимум выживания, а потолок неравенства ограничен коэффициентом Джини доходов, равным примерно 0,5. При среднем уровне производства главным сдерживающим фактором становится социальный минимум (прожиточный минимум). Например, в 1860 году, когда среднедушевой ВВП в США превысил минимум выживания в семь раз, максимально возможный коэффициент Джини или обусловленный социальным прожиточным минимумом IPF был значительно ниже, чем определяемый одним лишь только минимумом выживания, – 0,63 по сравнению с 0,86, – а эффективная норма извлечения была, соответственно, выше: 84 % против 62 %. На тот момент обусловленный социальным прожиточным минимумом IPF был почти определенно ниже, чем потолок, обусловленный развитием экономики как таковым: когда более половины населения было все еще занято в сельском хозяйстве, теоретически возможный потенциал неравенства доходов должен был оставаться довольно высоким. Ситуация изменилась, когда коэффициент Джини на основе IPF с учетом социального прожиточного минимума превысил 0,7 и 0,8, даже если IPF, отождествляемый с современным экономическим развитием, падал. В определенной точке две границы пересеклись, и последний показатель стал наиболее влиятельным сдерживающим фактором неравенства (рис. A.5)[591].
Рис. А.5. Различные типы возможных границ неравенства
Моя модель предполагает, что IPF остается относительно стабильным на протяжении всего исторического спектра распределения доходов. Максимально возможные коэффициенты Джини 0,5 и 0,6 для обществ, среднедушевой ВВП которых в два-три раза превышает минимум выживания, очень похожи на соответствующие коэффициенты для более развитых аграрных и ранних индустриальных обществ со среднедушевым ВВП, в 5–10 раз превышающим минимум выживания; они, в свою очередь, не слишком отличаются от коэффициентов, применимых к экономикам с высоким уровнем дохода, в которых на человека в среднем приходится сотня минимумов выживания. Изменяется, по сути, только природа ключевого ограничения, от минимума физического выживания до социально приемлемого минимума и до минимума экономической сложности. Я называю такое неочевидное отсутствие чувствительности