Но вообще‐то если у кого‐то и не хватало денег, так это у короля. Польский шляхтич описывает типичную ситуацию: в июне 1651 года, накануне судьбоносной битвы с Хмельницким, взбунтовалась часть войска, которая была набрана раньше других. За время похода она потеряла значительную часть лошадей, амуниция пришла в негодность, катастрофически не хватало провианта. То есть войско не получало ничего из того что должно было получать. Солдаты требовали денег, иначе они отказались продолжать службу.
«Заявление это затормозило королевские планы, – пишет Освецим, – и было весьма тягостно как для короля, так и для всей Речи Посполитой, особенно потому, что случилось в то именно время, когда решено было двинуться на врага; сладить с этим обстоятельством было трудно, потому что не только не было готовых денег для уплаты солдатам, но и не предвиделась возможность добыть их. Король с гетманами и сенаторами, находившимися в лагере, стал советоваться о том, какие бы придумать средства для того, чтобы успокоить солдат, очевидно сильно нуждавшихся в поддержке, и уговорить их прекратить пререкания, хотя и справедливые, и возвратиться к должному повиновению власти».
Королю пришлось прибегнуть к самому настоящему разбою. «В совете королевском решено было: оповестив шляхтичей, пересмотреть их имущество, а в случае, если бы они воспротивились, насильно вскрыть их сундуки и хранящиеся в них деньги взять, в качестве принудительного займа». Денег в сундуках местной шляхты оказалось мало, король возбудил ненависть хозяев «пересмотренного» имущества и не обеспечил должным образом солдат.
«Оказалось необходимым обратиться к другим источникам; но как их не было под рукою, то пришлось прибегнуть к подаянию. Стали собирать, будто милостыню, у сенаторов, панов, офицеров и вообще у всех более зажиточных лиц. Каждый давал взаймы по возможности: несколько тысяч, несколько сот или даже несколько десятков злотых, и таким образом старались сколотить нужную сумму. Но как никто не брал в лагерь лишних денег и запасался лишь количеством, необходимым для своего содержания, то собранная сумма оказалась далеко не достаточной; возможно было выдать на каждую хоругвь только по 1000 злотых. Долго солдаты не желали удовлетвориться столь малой платой, утверждая, что она окажет им слишком мало помощи; но наконец, приняв во внимание невозможность добыть более денег и уступая настойчивым просьбам короля, они решили оставить свое упорство, удовлетвориться пока и незначительной суммой и подождать присылки денег, обещанных им в скором времени коронным подскарбием».
Ситуация, когда король с протянутой рукой собирает милостыню у собственных дворян, чтобы накормить войско, выглядела бы комично, если б не была трагичной и типичной.
Зборовский договор между королем и Хмельницким, заключенный через три дня после одноименной битвы, не мог удовлетворить ни ту, ни другую сторону. Оба соперника использовали короткую передышку для восстановления сил. Война возобновилась в феврале 1651 года. И вновь отличается Вишневецкий: как своими успешными действиями, так и жестокостью. По словам Освецима, 5 марта в Ямполе «перерезали поголовно всех жителей, местечко сожгли и овладели богатою добычею».
Вишневецкого пытаются выставить этаким монстром и некоторые его современники, и последующие историки. Но скажем, Януш Радзивилл был нисколько не «добрее» малороссийского князя, владения которого безжалостно разорили восставшие казаки. Литовское войско вырезало Мозырь и Туров, уничтожило казаков вместе с местными жителями в Пинске, а цветущий город сожгло дотла. Там, где прошел Януш Радзивилл, живого казака найти было трудно. В июле 1651 года гетман настиг 15‐тысячное войско казачьего полковника Небабы. По словам очевидца событий с литовской стороны, «дело обошлось даже без выстрела, ибо, быстро окружив эту сволочь, мы рукопашным боем истребили ее наповал. Не знаю, спаслось ли их хоть несколько человек».
Кстати, Радзивилл – один из немногих, кто удостоился похвалы польского хрониста Освецима: «Существовало постоянное опасение, что литовское войско, соскучившись вследствие голода, недостатка и безурядицы нашей, оставит нас и возвратится домой. Литовцы открыто говорили своему гетману, князю Радзивиллу: “Напрасно ты привел нас сюда смотреть на безначалие!” Князь едва мог обуздать неудовольствие, прибегая к неимоверной скромности и вежливости; он упрашивал их успокоиться так, как будто он был не вождь, а рядовой воин. Вообще о князе Радзивилле все отзывались с похвалою: указывали на его выдающийся ум в военных советах, на образцовую скромность, на уменье удержать среди солдат дисциплину и повиновение, на несокрушимое мужество в битве и искреннюю преданность благу Речи Посполитой».
Впору отметить, что управлять шляхтой на войне мог только человек с дипломатическими способностями. Пожалуй, проще было иметь дело с врагом, поскольку знаешь, чего от него ждать; польское же дворянство было абсолютно непредсказуемым. В общем, можно выискивать ошибки Иеремии Вишневецкого и Януша Радзивилла, можно упрекать их в жестокости, но без них Речь Посполитая погибла бы под напором казацко-крестьянской ярости уже в те годы.
В конце июня 1651 года войско Хмельницкого в союзе с татарами сошлось с армией Речи Посполитой под Берестечком. Два дня прошло в стычках поляков и казаков с переменным успехом. Утром третьего дня оба войска построились для решающей битвы, но решительности у вождей недоставало. Хмельницкий, видя многочисленность польского войска и прекрасную позицию его, опасался ставить на карту все. Король вообще не отличался решительностью. А между тем ситуация в стране была ужасная: пламя восстания расползалось по Литве и самой Польше, отряд казаков действовал даже в окрестностях Кракова, и были опасения за саму древнюю столицу. При этом, как обычно, войско нечем было кормить; в общем, Речь Посполитую могла спасти только немедленная победа.
Армии стояли до трех часов дня. В польском лагере все чаще раздавались предложения отложить битву на следующий день, «так как время уже клонилось к вечеру и ветер дул в лицо нашему войску, но, когда мнение это было высказано, князь Вишневецкий, от имени всего войска, стоявшего на левом фланге, заявил желание, чтобы тотчас начинать битву» и отправил посланника «к королю с заявлением от имени своего и всего воинства о полной готовности вступить в бой и с просьбою подать знак к атаке».
Это заставило замолчать всех колеблющихся, и воодушевленный король отдал приказ к наступлению. Вот как описывает Освецим последнее славное дело Иеремии Вишневец– кого:
«…Тотчас грянули трубы и барабаны и сам князь тронулся с левым флангом, став впереди его с 18 хоругвями… Неприятели также двинулись вперед всей массой конницы и табора; они приступали быстро, особенно Хмельницкий с казаками, так что он опередил левый свой фланг, на котором стояли татары, и первый начал битву. С ним столкнулся князь Вишневецкий, которому в подкрепление пошли дворяне воеводств: краковского, сандомирского, ленчицкого и других. Весь этот фланг исчез вскоре в толпе неприятелей, и долгое время их не было видно, только раздавался гул от выстрелов пушечных и ружейных; наши полагали, что никто из них более не возвратится. Оказалось, однако, что эта атака увенчалась успехом: стремительным и быстрым движением они заставили попятиться все казацкое войско и разорвали табор, хотя при этом и сами понесли чувствительные потери. В помощь казакам пришли татары от левого фланга, и тогда ряды наши, не будучи в состоянии удержать напора слишком численного врага, стали ослабевать и отступать к редутам; но промыслу Божию угодно было поддержать их; они оправились и возобновили наступление столь успешно, что неприятель, побежденный нашею решимостью, должен был наконец податься. Казаки отступили в свой табор (хотя он в начале и был разорван, но они успели его восстановить), орда же удалилась на близлежащую гору. Когда левый фланг, которому принадлежит вся слава этого дня, столь храбро сражался, король со средним корпусом двигался также вперед в большом порядке…» Губительный огонь польской артиллерии привел татар в полное замешательство. Они бросились бежать, Хмельницкий погнался за ханом с намерением уговорить его вернуться и продолжить битву. А тем временем казаки, оставшиеся без союзников и собственного вождя, потерпели страшное поражение. Но не окончательное… Богатейшие трофеи, захваченные в казацком лагере, не спасли польско-литовскую армию от голода: «…Многие солдаты в иностранных и польских региментах умирали от недостатка пищи», – пишет Освецим.
Шляхтич Свежлевский в письме от 27 июня 1651 года подтверждает катастрофическое положение польской армии: «Среди иностранной пехоты очень много больных, помирает их немало, а другие из‐за голода ни на что не способны, ибо качаются от ветра. Если это затянется, много убудет пехоты».
Иеремия Вишневецкий умер вскоре после битвы под Берестечком – 20 августа 1651 года в возрасте 39 лет. Как пишет Освецим, «после кратковременной болезни, скончался в лагере доблестный рыцарь князь Иеремия-Михаил Вишневец– кий, воевода русский, муж для отечества полезный во всякое время, но преимущественно теперь, для текущей кампании; все войско о нем глубоко сожалело и, если бы это было возможно, готово было бы собственною кровью искупить его кончину».
Князь-воин настолько неожиданно лег в могилу, что войско не поверило в естественность его смерти. Версия об отравлении бытует до сих пор. Уж очень многим неудобен был Вишневецкий.
Окончательно добить Хмельницкого помешала польская шляхта, которая напрочь отказывалась воевать. Дело дошло до переговоров. Но тут возмутились те, кто воевал, кто видел, что требуется совсем немного усилий для окончательного подавления мятежа. Против договора с казаками выступили литовский гетман Радзивилл и польный гетман Калиновский. Когда кастелян краковский предложил сесть казацким послам, польный гетман закричал: «Я приказал уже приготовить колы, на которых они будут посажены, здесь же среди нас они недостойны сидеть!» Переговоры сорвались, и армии снова сошлись для битвы. Януш Радзивилл командовал правым крылом; его литовцы опрокинули неприятеля и обратили в бегство. Поляки не поддержали успех, они решали: стоит ли вообще сражаться? Когда на следующий день литовского гетмана в совете спросили: следует воевать дальше или искать мира, он ответил: «Если бы вчера я убедился в исправности и мужестве коронного войска, то я предпочел бы сражаться, но, заметив в нем лишь беспорядок и апатию, я, по чистой совести, могу вам советовать лишь переговоры о мире».