[113]. С точки зрения греков, Русское государство было обязано своим происхождением Византии. Законная власть явилась на Русь лишь после ее крещения и была неразрывно связана с церковью. Вот с этой-то греческой точкой зрения и боролись печерские летописцы. Она представляла собой существенную опасность, поскольку ее проводником являлся Киевский митрополит-грек. В своей общерусской и антигреческой политике печерские монахи были последовательными противниками Киевского митрополита, его политики и его теории. «Норманнская теория» печерских монахов была теорией антигреческой. Она утверждала прямо противоположную точку зрения на происхождение Русского государства не с византийского юга, а со скандинавского севера. Русское государство оказывалось образованным еще до принятия христианства и, следовательно, было независимо от церкви, независимость же от церкви означала прежде всего независимость от митрополита-грека, к чему настойчиво стремился и сам Киево-Печерский монастырь.
Почему же, однако, в своем утверждении независимости Русского государства от Византии Нестор не обратился к утверждению исконной независимости Русского государства от чьей бы то ни было опеки, а прибег к теории иноземного происхождения рода князей? Ответ на этот вопрос может быть только один: в традициях средневековой историографии было возводить происхождение правящей династии к иностранному государству[114]. Эти традиции были тесно связаны с ограниченностью исторического мышления Средневековья. Всякому новому явлению общественного развития в Средние века искали объяснения на стороне. Его считали привнесенным извне, дарованным Богом, явившимся из иностранного государства или результатом чьего-либо постановления, приказания, иногда результатом договора и т. п., а не возникшим в результате закономерного исторического развития, представления о котором еще отсутствовали. Особенно резко эта черта донаучных исторических представлений сказывалась там, где дело касалось происхождения тех или иных знатных родов (королевских, княжеских, дворянских и т. д.). Знатный род нельзя было также выводить из своей собственной страны, так как это неизбежно должно было возвести его к какому-либо «незнатному» родоначальнику. Вот почему вплоть до XVIII века многие дворянские роды, часто вопреки исторической действительности, стремились возвести свое происхождение к тем или иным иностранным выходцам – все равно, татарским, немецким, польским, литовским или римским. Так было в России, так было и в других странах. Итак, в силу исторически обусловленной ограниченности своего мышления Нестор и его предшественники представляли себе возникновение государственной власти на Руси не в результате общественного развития, а из акта «призвания». Однако замечательно, что инициатива в создании Русского государства для летописцев исходила от самого народа. В этом отношении летописцы представляли создание Русского государства более глубоко, чем современные историки-норманнисты, воспринявшие в легенде о призвании варягов только ее наиболее «примитивную» и «отсталую» часть. Русское государство, с точки зрения летописцев, возникло на основе своеобразного договора народа с князьями, на основе их «призвания». Летописцы резко отделяют варягов-«находников» (захватчиков), изгнанных народом, от варягов, «приглашенных» народом.
Итак, легенда о призвании трех братьев-варягов – искусственного, «ученого» происхождения. Еще более искусственного происхождения и то объяснение, которое дал Нестор слову «Русь». Оно принадлежит только ему – Нестору, но не его предшественникам-летописцам. Это видно из предшествовавшего «Повести» Начального свода, отразившегося, как мы уже говорили, в составе новгородских летописей, где Русь не только не отождествляется с варягами, но прямо им противопоставлена (см., например, под 1043 г.: «и дав ему воя многы: варязи, Русь, рекоша Русь Владимиру… а варязи рекоша… и послуша Владимир варяг», Софийская первая летопись; это противопоставление убрано Нестором под 1043 г. в «Повести временных лет»). Действительно, слово «Русь» гораздо древнее 862 года. Названия «русь», «рось» издавна бытовали на территории будущей Руси и вошли во многие географические названия (Рось, Росино, Руска, Руса и многие другие). Можно предполагать, что слово «русь», «рось» – местное, а не привнесенное откуда бы то ни было. Оно значительно древнее 862 года и еще раньше употреблялось в отношении русских иноземными писателями.
Вслед за изложением легенды о призвании трех братьев-варягов рассказ Нестора первоначально основывается главным образом на греческой хронике Георгия Амартола и его продолжателя как на одном из основных своих исторических источников. Собственно русских известий в нем немного: водворение Олега в Киеве, женитьба Игоря, поход Олега на Царьград, второй поход Олега и смерть Игоря. Замечательно, что, собирая эти сведения о русской истории IX и самого начала X века, Нестор умело преодолевал огромные трудности. В некоторых случаях он поступал как настоящий исследователь, которому приходится на основании чрезвычайно скудного материала создавать цельную картину исторического развития. У продолжателя Амартола Нестор нашел сообщение о походе русских на Царьград (под 866 г.) и вставил в него имена Аскольда и Дира, очевидно сопоставив рассказ Амартола с какими-то русскими народными преданиями о походе Аскольда и Дира.
Под 882 годом Нестор сообщил о княжении Олега и дальше под ближайшими годами рассказал о покорении им древлян, северян, радимичей. Под 887 годом в «Повести временных лет» читаются известия из продолжателя Амартола, а затем следует ряд незаполненных годов. Под 898 годом Нестор рассказывает о прохождении угров (венгров) мимо Киева и приводит легендарную историю об обретении славянских письмен Кириллом и Мефодием и о их миссии в Моравию. Под 902 годом снова находятся известия из византийской истории, почерпнутые у продолжателя Амартола. Под 903 годом сообщается о женитьбе Игоря. Под 907 годом читается длинный рассказ о походе Олега на Царьград с приложением к нему текста договора Олега с греками. Сообщение 911 года о комете, по-видимому, взято у продолжателя Амартола. Затем под 911 годом приводится новый текст договора Олега с греками и рассказывается известная легенда о смерти Вещего Олега от собственного коня. В подтверждение того, что волхвы могут иногда предсказывать будущее, а может быть, и для того, чтобы оправдать себя от возможных обвинений в доверии к волхвам, Нестор приводит ряд аналогичных случаев с волшебной силой Аполлония Тианского. Затем следует рассказ о вокняжении Игоря, о первых его столкновениях с древлянами и снова ряд византийских известий из продолжателя Амартола. Постепенно русские известия становятся все более и более частыми. Нестор начинает все более и более следовать изложению предшествующей летописи. В ней он находит уже более твердую опору для своего повествования, и ему меньше приходится изыскивать на стороне исторические данные.
Существенным приобретением Нестора для русской истории были тексты договоров русских с греками. Нестор ясно осознал историческую ценность этих документов и не только вставил их текст в свое изложение, но использовал их показания для выверки хронологических данных и уточнения княжеской генеалогии.
Откуда были взяты тексты договоров, которыми воспользовался Нестор? По свидетельству византийского историка Менандра, обычно все договорные грамоты изготовлялись в Византии в двух экземплярах. Один экземпляр составлялся от имени императора, а другой от имени правителя страны, с которой велись переговоры. Само собой разумеется, что основным текстом считался первый, а второй был лишь видоизменением первого[115]. С этого последнего экземпляра делался перевод на язык народа, с которым договаривались, и хартия перевода хранилась у правителя этого народа. Именно эти-то экземпляры договоров русских с греками и были, очевидно, выданы Нестору из княжеской казны.
Вот почему в тексте этих договоров «мы», «нашь» относятся к русской стороне, а «вы», «вашь» – к греческой. Однако замена форм первого лица вторым и обратно произведена не всюду достаточно последовательно: мы имеем случаи употребления местоимения «мы», «нашь» в отношении к греческой стороне.
Что тексты договоров, хранившиеся в казне Святополка, были славянские и что переводы их должны были совпадать со временем фактического ведения переговоров, доказано исследованием акад. С. П. Обнорского. По его заключению, «перевод договора 912 года (т. е. 911 года, Олега. – Д. Л.) – неискусный, очень близкий к оригиналу, пестрит грецизмами всякого вида, обилен соответственно и нарушениями требований русского синтаксиса»[116], он был «сделан болгарином на болгарский язык, но этот перевод был выправлен русским справщиком»[117]. Перевод другого договора – 945 года (Игоря) – принадлежит иному переводчику, он сделан «более умелой рукой, более удобопонятен, не так заполнен грецизмами, относительно мало грешит в интересах русского синтаксиса»[118], его переводчиком должен был быть русский книжник, «соответственно и отразивший в переводе смешение и русской и болгарской книжной стихии»[119].
Кроме договора Олега 911 года и договора Игоря 945 года, Нестор занес в летопись еще два договора: Олега же 907 года и Святослава – 972 (971) года. Однако, как доказано исследованиями А. А. Шахматова, договор 907 года представляет собой простую выборку некоторых статей из договора 911 года. А. А. Шахматов считает, что договора 907 года не существовало вовсе, летописец механически отнес некоторые статьи 911 года к 907 году, предполагая, что одержанная Олегом в 907 году победа над греками была также завершена особым договором, кот