. Особенно показательны те параллели, которые встречаются только в одном из списков того или иного одного произведения. Так, единственная параллель к образу «сопряженных луков» («жаждею имь лучи съпряже») находится только в Виленском списке древнерусского перевода «Повести о разорении Иерусалима» Иосифа Флавия[275]. Слово «сморци» (смерчи), помимо «Слова», сохранилось только в старшем списке «Хроники» Георгия Амартола[276]. Выражение «стяги глаголють» имеет параллель только в списке XIV века «Слова Григория Богослова»[277] и др.
Чтобы объяснить эти параллели, скептикам приходится предполагать, что перед нами не параллели, не обычное и распространенное единство литературных и языковых явлений каждой определенной эпохи, а сознательно подобранные в письменных памятниках архаизмы[278]. Тем самым скептики вынуждены предполагать, что фальсификатор был необычайным эрудитом, знавшим многие памятники еще до их открытия в рукописях и опубликования. Стилистическая и языковая система «Слова», явившаяся результатом простой начитанности и наслышанности автора XII века, жившего в литературной и фольклорной атмосфере своего времени, объявлена скептиками результатом учености фальсификатора, систематических выборок его из многих десятков памятников. Сложность этой картины написания «Слова» усиливается еще и тем обстоятельством, что предполагаемый фальсификатор, пользуясь произведениями, различными по языку, стилю и жанру, сумел создать стилистически стройное и стилистически единое произведение задолго до того, как появились серьезные исследования по истории русского языка и истории русской литературы, ее стилей.
Было бы неправильно думать, что язык «Слова» и его орфография должны быть во всех случаях древнее языка и орфографии «Задонщины». Ведь текст «Слова» дошел до нас в издании 1800 года, и издатели исказили в отдельных случаях написания рукописи и сильно изменили орфографию, приспособив ее к правилам XVIII века[279]. Кроме того, список «Слова», с которого делалось издание, как утверждали свидетели, был сравнительно поздним – конца XV–XVI века, то есть был младше авторского текста «Задонщины» на век или два. В нем были уже особенности написания, возникшие в эпоху второго южнославянского влияния. Защитники подлинности «Слова» подвергли обстоятельному исследованию и эту сторону дела. Выяснилось, как и в каком направлении менялась орфография «Слова», в чем издатели не поняли текста дошедшего до них списка «Слова». Оказалось, что ряд ошибок Екатерининской копии и издания 1800 года объясняются отдельными типичными для конца XV–XVI века написаниями букв. К этим ошибкам относятся те, которые очевидным образом произошли оттого, что в рукописи «Слова» не было разделения на слова, имелось двойное «о» в слове «оочима», лигатурное написание «тр», напоминавшее «з» в слове «Трояни» (в Екатерининской копии это слово написано как «Зояни»), и пр.[280]
Скептики не дали своего объяснения этим и аналогичным наблюдениям над текстом Екатерининской копии и первого издания «Слова». Они ничего не противопоставили палеографической критике текста «Слова», с очевидностью доказывающей наличие в основе Екатерининской копии и первого издания «Слова» древнего рукописного оригинала.
Скептицизм в отношении «Слова» обосновывается скептиками тем, что оно якобы не соответствует веку, с которым связывается. Выдвигаются следующие признаки этого «несоответствия»: высокий уровень литературных достоинств «Слова», якобы не соответствующий уровню русской литературы XII века, несоответствие обилия языческих реминисценций в «Слове» христианскому характеру русской литературы XII века, отсутствие четко выраженного положения «Слова» в жанровой системе XII века.
Не совсем ясно, о каком несоответствии «Слова» русской литературе XII века «по уровню» говорят скептики. Если «Слово» более талантливо, чем остальные произведения XII века, то это еще не может свидетельствовать против его появления в XII веке. Любое гениальное произведение в том или ином отношении вырывается из своей эпохи, поднимается над ней и ей «не соответствует». Если же под «несоответствием» понимать лишь несоответствие произведения литературной технике своего времени, характеру литературных возможностей эпохи, то это «несоответствие» нуждалось бы в обстоятельном раскрытии. Скептики этого не сделали. Между тем уровень литературной техники XI–XII веков был вовсе не низок. Техника литературного мастерства автора XII века – Кирилла Туровского очень высока, показывает его связь с лучшими литературными традициями Византии и свидетельствует о высокой литературной культуре своего времени. То же может быть сказано о литературных произведениях Климента Смолятича, Серапиона Владимирского, «Моления» Даниила Заточника, Киево-Печерского патерика, «Жития Авраама Смоленского» и мн. др.[281]
В жанровом отношении «Слово» действительно не имеет близких аналогий в произведениях XII века. Однако некоторые аналогии мы все же можем указать: ораторские произведения[282], «славы» и «плачи». Впрочем, для русской литературы XI–XII веков эта жанровая неопределенность как раз характерна: не имеет близких жанровых аналогий не только «Слово», но и «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, «Поучение» Владимира Мономаха, его же письмо к Олегу Святославичу, «Моление» Даниила Заточника и многие другие произведения. Русская литература только начинала в XI–XII веках свое развитие и не успела еще выработать устойчивую систему литературных жанров.
В вопросе о языческом характере «Слова» также не все обстоит так просто, как это представляется скептикам. Действительно, в «Слове» язычество выражено сильнее, чем в каком-либо другом сохранившемся памятнике XII века. Однако наши представления о язычестве в XII веке вследствие случайной гибели или сознательного уничтожения церковными книжниками памятников светской письменности недостаточно полны. Вместе с тем, как показывают исследования последних десятилетий, специально со «Словом» не связанные, язычество и двоеверие в XII веке были гораздо более сильными, чем это представлялось еще недавно. Языческие и двоеверные представления были очень распространены даже в верхах феодального общества, в княжеской среде. Современные сведения об этом язычестве целиком подтверждают ту картину, которую нам рисует в этой области «Слово»[283].
Слабость гипотезы скептиков выступает особенно отчетливо в ее «положительной» части, там, где скептики обосновывали утверждающую часть своей концепции: когда, где, как и кем было создано «Слово о полку Игореве». Изымая «Слово» из литературной и исторической обстановки XII века и перенося его в XVIII век, скептики должны были бы показать его соответствие именно XVIII веку. Это они и пытались сделать, но далеко не полно.
Соответствие «Слова» литературным вкусам XVIII века было предметом высказываний первых скептиков и их поздних продолжателей. Первые скептики указали на признаки «оссианизма» «Слова», то есть близости к песням Оссиана «Макферсона», обнародованным в конце XVIII века. Однако после открытия «Задонщины» оказалось, что большинство этих признаков присутствует и в этом последнем памятнике конца XIV – начала XV века и, следовательно, не могут быть признаны за таковые. Об оссианизме «Слова» не говорилось до появления работ А. Мазона. Последний возобновил поиски оссианизма в «Слове», однако странным образом не обратил внимание, что многие из указываемых им вслед за первыми скептиками признаки оссианизма наличествуют уже и в «Задонщине». Защитники подлинности «Слова» подвергли поэтику оссианизма подробному анализу в сопоставлении с поэтикой «Слова» и продемонстрировали их совершенное различие[284].
Техника мистификаций, подделок и стилизаций также имеет свою историческую обусловленность и изменяется исторически. Литературные подделки появляются только на определенном уровне литературного развития. Скептики сопоставляли «Слово» с западноевропейскими подделками конца XVIII века, но они не обратили внимания на тот факт, что конец XVIII века, отмеченный в России огромным количеством открытий рукописей и письменных памятников, не знал у нас ни литературных мистификаций, ни литературных подделок. Первые русские подделки и стилизации появляются лишь в начале XIX века, причем эти подделки (Бардина и Сулакадзева) отличались большой примитивностью и носили совсем особый характер, резко отличный от «Слова о полку Игореве»[285].
Крайне запутанными оказываются и мотивы создания «Слова о полку Игореве», с точки зрения скептиков. Если считать, что «Слово» создано для оправдания русских завоеваний на северных берегах Черного моря, то в такого рода оправданиях империализм Екатерины II вовсе не нуждался[286]. Достаточно сказать, что даже разделы Польши не требовали никаких исторических мотивировок. Дипломатия XVIII века к историческим оправданиям не прибегала и историю не фальсифицировала. Нелегко увидеть в «Слове» и произведение, воспевающее русское прошлое: заменить памятник о величайшей победе русских над татарами («Задонщина») произведением о поражении малозначительного новгород-северского князя от половцев («Слово о полку Игореве») было бы в этих целях по меньшей мере нерасчетливо. Еще труднее было бы увидеть в создании «Слова» стремление поднять представление о древнерусской литературе. Для этого никак не годилась фольклорная основа «Слова», так как фольклор в течение всего XVIII века, а частично и в начале XIX века, признавался низшим родом искусства