В принципе Афины — Тахана такая Мерказит[304] с Парфеноном на антресолях.
Парфенон — я одобряю. Однако не осмыслю до сей поры, как это столь милая нация усатых симпатяг, нация, в основном состоящая из обслуживающего персонала, да и подгадала в нецивилизованном прошлом своем подзастроить Акрополь, причем в основном из синего воздуха, между невзрачными серыми камнями, запрокинутыми вверх!
Ну, кто не видал Парфенона — тот даже не виноват, и никаких ссылок на то, что, мол, колоннада там в тютельку как на станции метро «Владимирская», только раз в сто огромаднее, а аварийное состояние приказываю во внимание не принимать!
И, между прочим, вот еще что я осознал. А не пора ли альбионцам — вернуть на место фризы Гигантомахии из Британского музея?[305] Поносили и будет. Аутентичным взглядом глядя на Акрополь, понимаешь, что с чужого плеча «Истребление гигантов» и даже англосаксам на вырост.
На сем культурные переживания в Афинах и по поводу Афин, оплакивания антиквариата и прочую туристскую культуркологию свернем. Не по деньгам.
Драхмы у меня иссякли сразу по приезде. Последнюю драхму я решил сохранить во рту: во-первых, надо что-то жевать, во-вторых — в случае чего расплатиться с Хароном.
Откровенно печальная одиссея моя начала оформляться полтора года назад. Ни за что не догадаетесь где. Где — «где»? В хорошем городе Москве, в московском притоне, где теперь старая еврейская богема Москвы дружит с новыми русскими за их счет. Представили мне спьяну одного такого юношу, моего ровесника, который юноша раньше перебивался поэтом-авангардистом мутного разлива, но со временем опамятовался, хорошо и красиво оделся и поступил в предприниматели. Нового Русского Гостиничного Бизнеса.
Руслану почти принадлежал концерн «Элларус». Руслан со товарищи хаживал, как я понял, прибивать счет на ворота Царьграда и окрестности. Причем «Элла» — это не от ожидаемой «Эллады», по месту разбоя, а от наличия жены его Эллы Ефимовны, а «рус» — наоборот, от национальности Руслана Игоревича К-цмана… Тем не менее концерну принадлежали несчитаные отели по всему Пелопоннесу, о чем я, как выяснилось, должен был написать нечто вроде беллетристического панегирика в форме буклета, в связи с чем я, как выяснилось, уже получил аванс, причем вполне солидный аванс, причем с бесплатным билетом в Афины, питанием от пуза, проживанием гуляй — не хочу в дивных отелях Пелопоннеса, причем когда мне угодно и удобно мне, причем буклетик предстоял маленький, причем деньги конвертируемые и наличные, причем я их тут же и тю-тю.
О чем я, естественно, сразу же и забыл.
Очень удобный такой, апробированный, фрейдистский способ вытеснения из-под сознанки… Хотя комплексами в смысле халявы и обременен.
Это пару лет назад. А пару недель назад напомнили. Уважительно, на вы и вполне церемонно.
Кряхтя, я стал паковаться в Элладу. Устроили мне отвальную системы тризна, на которой тризне поминально съели и выпили всю мою кладовку, поскольку мне уже больше не пригодится. Аглаю утешали, что найдет себе другого, но еще лучше, девушка заметная. Вечер удался.
Гофрированного ночным перелетом, всего — в складочку, встретил меня методом по переписке (на вытянутых руках плакатик «Господин Менделев из Ерусалиму») — незнакомец весь в коже, но сверху еще и небритой. Представился «помощником Руслана», посадил в тачку системы «набережные челны» и привез в не то что без звезд, но даже без лычек и хорошо что гальюн в номере. Я уже умом все понял, но боялся сам себе рассказать и поверить.
В нумерах и ждал меня Руслан, тоже почему-то в кожзаменителе, а не в малиновом презентационном московском прикиде. Нас оставили вдвоем. Руслан явно нервничал. Мне лично было неинтересно.
— Ну как вам? — сказал он тухлым голосом, обводя ошую и одесную гостиничное великолепие.
— Клево, — широко улыбнулся я.
— У нас тут заморочки, — приступил к делу Руслан.
«Не может быть», — подумал я.
«Может, еще как может!» — наверное, подумал глава концерна, но в дверь ворвался его помощник и под горячую руку, забыв о моем присутствии, — выпалил, верней, панически объявил: «Рогдай прилетел!» («Следующим будет Черномор, — быстро подумал я, — и бой Руслана с головой. Я — не кажется, а безусловно вляпался».)
Руслан заметно посерел и что-то засобирался.
— Номер оплачен, — вспомнил он по-оперному в дверях. — Расслабьтесь, Михаил, мы вас найдем.
Ну что тут долго рассусоливать? Меня не нашли. То ли не до меня в поединках и ристалищах стало, то ли искать меня уже стало некому.
Как бы то ни было, меня не беспокоили за всю декаду в Элладе ни разу, не обременяли, не стесняли ни в чем, включая бессчетные, нуждающиеся в описании красивым моим слогом отели, принадлежащие «Элларусам», с халявными завтраками, обильными обедами, гомерическими пирами на ужин.
Не обременяли меня переезды на лимузинах и белоснежных лайнерах, не смотрели мы, тихо взявшись с Русланом за руки, ни на баснословные закаты, коими знамениты Дельфы, ни на рассветы над Коринфским заливом. А номер в неплеядной гостинице имени какого-то полубога был действительно оплачен на ближайшие 24 часа. Конец вставного эпизода. Спасибо, хоть жить остался, о Кайрос, бог моего несчастливого случая! Жив, но несколько стеснен в средствах. И одинок, о, как страшно одинок.
Ну, одним словом, в Элладе я прижился, даже понравилось. Больше всего мне пришлись по душе два события: падение вперед зубами улыбчивого и до обморока зафотографировавшегося японца в могилу Агамемнона, что в Микенах (ценная дыра в земле, впрочем, довольно глубокая, хотя турист не зашибся), и то, как на меня (строгий пиджак черный, воротничок стойкой, в разрезике белеет свежая футболочка — пасторской степенной полоской. Взгляд из-под обеих век справедливый, снисходительный, место действия — Фарос), так вот, как на меня, не сговариваясь, в ногу перекрестилась четверка неорусских.
С блаалепием, размашисто, вся квадрига.
Несколько озадачивает — почему на меня? Если я и священнослужитель, то никак не местный, а маскарадно-лютеранский, что очевидно даже с похмелья. И если я даже священствую, то зачем на меня креститься?! Впрочем, кто их, богатых русских, разберет…
Остальные события моей одиссеи менее судьбоносны, но тоже достойны описания, толкования, комментария.
По порядку ежели, дело было так: встала, сразу по уходу Руслана, из мрака младая с перстами пурпурными Эос, ложе тогда покинул Михаил Самуэльевич (вкратце), платье надев, изощренный свой меч на плечо (!) он повесил; после подошвы красивые к светлым ногам привязавши, вышел из спальни и пошел осматривать памятник «Байрону от Эллады» (изображает крылатую тетку, притиснувшую мраморного лорда к Греции). Памятник, на мой взгляд, вполне халтурный, Байрон еще ничего, хорошенький, как Сережа Есенин, но девушка на Грецию похожа только в профиль. В среднем женская Греция коротконогей, одевается хуже Афулы и везде надписи кириллицей «Шубы по низким ценам». Вообще же искушение читать по-русски, особливо вывески, неотвязно до мигрени. А поскольку греческий язык вообще прост и, по-моему, любое греческое слово означает какую-нибудь еду, в крайности — гадкий напиток, а с драхмами, как сообщалось, обстояло никак, — чтение расстраивало, а понимание пройденного близко к тексту и без того более чем.
Левант как Левант: от Керчи до Александрии, от Стамбула до Палермо — жуликоват, смышлен, но в меру, добродушен, подобострастен, хвастлив: вид на Яффо[306] в ясную погоду… И кабы не Улисс, да кабы не Байрон в Миссолонги… Да что уж, право.
На билет на остров Идру (Гидру?!) я наскреб по сусекам, билет гордо приобрел, но на пароход опоздал. Несусь по Пирею, оглядываю нависшие титанически борта — какой размах, какой, извините, Онассис! — стяги реют, адмиралы честь отдают — несусь — причал под копытами дымится. Билет в кулаке, портфельчик на отлете. Язык на плече (там, где меч). Страсть как не хочется, или, как теперь молодежь говорит, «в лом», — бродить по столице демократических Афин от раскопа до раскопа. Тоже мне перипатетика, понимаете, если буквально на каждом повороте натыкаешься на статую ихнего короля Оттона[307] (был снят западным миром согласных французов и британцев с должности, кажется, за опрометчивую недальновидность — поддержал Николая Палыча в Крымской войне. Сменили его, кажется, на покладистого датского принца) — этакого самца в петушиных перьях, мрачных усах, ростом с собственный ятаган, в латах, но почему-то в шерстяных носках.
Подстерегал меня этот статуй по всей Греции. Вообще, настоящие памятники в Элладе, зачем-то хорошо сохранившиеся, — обычно национально-освободительного содержания. Тут и Моисею бы захотелось морских путешествий. Представляете: парус, ростр, под палубой задушевно поют рабы, табаня. To-се. Нереиды.
Несусь по причалу Пирея. Ищу корабль, лайнер с красивым названием «Александрос Великий». В смысле Македонский. Чей культ в современной Греции, мягко сказать, парадоксален. Это все равно что Смоленщину застроить монументами Гедимина и продавать брелоки и безносые отливки, совершенно непохожие даже друг на дружку. Впрочем, в Элладе лишь по шелому да по сове и Палладу-то от Посейдона отличишь взглядом, и везде, как в Ленмонументскульптуре, носы отбиты разные и культи — то левые, то правые. Не говоря о палицах и трезубцах.
Несусь по причалу.
— «Александр Великий», — ловлю наименее задумчивого на глазок грека. — Александр ваш Великий он райт? — кричу. — Магнус райт?
— Гуд — Александрос гуд! — закатывает глаза спокойный человек. — Александрос — олл райт!
— Эллин, — говорю (дыша, как сенбернар в хамсин). — Эллин, — говорю ему. — Шип, — говорю, — он райт или он смоль[308], тьфу, лефт? Шип, — говорю, — «Александрос Великос»? Пароходос такой?