— Воля твоя, пристав. Да только не мешкай, не ровен час…
— А ты укажешь тогда… своим людям?
— Долг платежом красен. О-ох!
— Поклянись своим богом!
— Еще чего…
— Ладно же, я верю тебе! С начала мира еще никто не лгал, стоя у края могилы… Слушай же.
Михмандр и толмач одновременно склонились к дьяку.
— Мой господин, хан гилянский, и верно, договаривается с турецким султаном… — быстро залопотал михмандр, словно боясь передумать. — Он замыслил отложиться от шахиншаха, вместе с султаном идти на него войной. Султан обещал пригнать к нему коней, всадников, оружие, казну… Вот и вся правда, царский посланец! Только помни: не от меня слышал ты эту правду!..
Михмандр откинулся назад, пот стекал с его лба.
— О том не тревожься, пристав… А для чего зазывал меня в Решт-город твой хан?
— Он хотел купить тебя, царский посланец, помешать союзу и дружбе между шахиншахом и московским царем. Так велел ему султан, проведав, что ты идешь с великим посольством в Казвин-город.
Дьяк расправил плечи, презрительная улыбка появилась на его лице.
— Дурак он, твой хан!.. А тебе, пристав, стыдно было таить злое ханово дело! Шах-Аббасово величество — славный государь, большую силу дал он вашей персидской державе, укрепил ее и украсил. Или тебе родина не мать?
— Так я же открыл тебе…
— Открыл… под топором!
Толмач Афанасий, не сводивший с дьяка тревожных глаз, с тайной надеждой спросил его:
— Семен, ай Семен, никак притворялся ты хворым?
— Разве малость одну… — скорбно отозвался дьяк и, оборотясь назад, тихо позвал: — Ондрей!
Подьячий Ондрей Дубровский, скакавший за великим послом, дернул повод и ловко поставил коня между ним и толмачом.
— Я, Ондрей.
— Все слыхал?
— Все.
— Все, как есть?
— Все, как есть.
Дьяк помолчал, собираясь с силой:
— Не жить мне, Ондрей. Хотел я великое посольство справить, родной Руси послужить, да, видать, не судьба. Как придешь в Казвин-город, Ондрей, скажи шах-Аббасову величеству о кознях хана гилянского, да только пристава в обиду не давай, я в том клятву положил. Но посольского дела справлять не смей, не по чину оно тебе. Просись у шаха обратно в Москву, обскажи все правителю Годунову и привет мой последний дружку Щелкалову передай. Упомнишь?
— Упомню.
— Ну, быть по сему…
И дьяк привалился к конской гриве.
18
Среди ночи из шахского стольного города Казвина выехали на север два всадника. Один молодой, лет двадцати двух, другой вдвое старше. По внешнему виду они походили на небогатых торговцев — хозяина и приказчика, — скупающих по деревням рис или хлопок. Ехали быстро, в молчании, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами.
— Где-то они теперь? — тихо, словно про себя, говорил молодой. — Только бы не разминуться с ними.
— Не разминемся. Путь один…
— А вдруг свернут куда? Расспрашивать-то не велено!
— Не свернут…
— Упустим — голову снимут.
— Аллах милостив…
Остановок нигде не делали, объезжая стороной города и селения. Питались взятым с собой запасом, жажду утоляли ключевой и речной водой. Спали, сойдя с коней, в открытом поле: час, другой, и снова в путь.
— Уж не Лангеруд ли? — тревожно спросил молодой на рассвете пятого дня.
— Лангеруд, — подтвердил старший, пристально вглядевшись в башню минарета[8], чуть маячившую на горизонте.
— Тут, что ли, сойдем?
— Нет. — Старший помолчал, осматриваясь. — Вон там, за рощей, у оврага.
Когда спешились, старший осторожно повел своего коня по крутому склону оврага. Младший последовал за ним. На дне оврага остановились. Старший достал из-за пазухи длинный кинжал и рассчитанным, быстрым движением — словно блеснула молния — вонзил его под горло коню, ловко увернувшись от хлынувшей струей крови. Конь всхрапнул, шатнулся и тяжело рухнул на землю. Почти одновременно проделал то же со своим конем и младший спутник.
— Может, не станем закапывать? Шакалы и без нас дочиста уберут…
— Дурья башка!
И старший принялся небольшой лопаткой вскапывать сухую, неподатливую землю. Младшему ничего не оставалось, как последовать его примеру. Работали до поздних сумерек, и все время носились над оврагом черные стаи ворон.
Ранним утром, чуть забрезжил свет над оврагом, оттуда выбрались двое нищих, одетых в жалкое тряпье, с грязными, запыленными лицами и гноящимися глазами. Одному было года двадцать два, другому вдвое больше, он был хром и опирался на палку. Они миновали рощу, вышли на дорогу и зашагали к городу Лангеруду.
— Будем ждать их в Лангеруде или двинемся дальше? — спросил младший.
— Поглядим, послушаем, тогда и решим…
Высокий лангерудский минарет был уже виден путникам в узком обводе галереи, с высоты которой муэдзин славил сейчас аллаха и созывал правоверных в мечеть. Нищие стали на колени, обратили лицо к востоку и сотворили положенные молитвы.
В Лангеруде они разошлись и разными улицами направились на майдан — торговую площадь, прося по пути подаяние. На майдане пробыли долго, то с протянутой рукой заходя в лавки, то мешаясь на площади с толпой продавцов и покупателей, то якшаясь со своей братией — нищим народом. К ночи они снова сошлись в кромешной тьме, на глухой улочке.
— Ну что? — спросил старший.
— Через три дня ожидают тут, в Лангеруде.
— Кто сказал?
— Писарь самого даруги[9].
— Кому сказал?
— При мне сказал купцу Карчихаю, в шелковом ряду. Даруга, говорит, приказал встречу готовить…
— Верно сказал писарь. Я о том же проведал.
— Будет ждать или…
— Будем ждать. Тут, в толчее, легче будет исполнить волю пославшего нас, чем на дороге.
— Ох, страшно мне! Поймают — кожу с живого сдерут…
— На то шел, — холодно отозвался старший. — Дрогнешь — все равно смерть. — Он склонился к молодому. — Олпан-бек шутить не любит…
Переночевали они на городской свалке. Наутро старший предостерег молодого:
— Будь осторожен. Говорят, даруга изгоняет из города всех недавно прибывших. Будто чует что. На майдане полно соглядатаев…
И они снова, разными улицами, отправились на майдан.
— Узнал, где на постой станут? — спросил ночью при встрече старший.
— Не знаю… не слышал…
— Дурья башка! Сам посол на подворье станет, что за мечетью. Об остальных завтра узнаю…
— А за мной человек ходил. Куда я, туда он…
— Какой человек? — старший в тревоге схватил младшего за плечо.
— Тоже будто нищий. Но я думаю, не нищий. Ходит за мной и молчит. «Чего привязался?» — спрашиваю. Отойдет, а потом опять ходит… Насилу улизнул от него!
— Соглядатай! Больше не ходи на майдан! А ты верно знаешь, что улизнул от него?
— Знаю, — уверенно отвечал младший, и в тот же момент несколько сильных рук схватили его. Он истошно завопил: — А-а-а!
Схватили было и старшего, но он мгновенно пригнулся, вырвался и прянул во тьму. Тщетно рыскали в черной ночи слуги даруги — старший нищий исчез бесследно.
Когда молодого нищего привели к даруге, тот велел ему подойти ближе.
— Гляди мне в глаза, — сказал он тихим голосом. — Откуда и зачем прибыл в Лангеруд?
— Нет у меня ни дома, ни пропитания, хожу по городам и селам и собираю милостыню именем аллаха.
— А твой товарищ, откуда он и как его имя?
— Не знаю. Да и не товарищ он мне, я с ним познакомился на майдане.
— Лжешь! Ты два дня назад вместе с ним вошел в город!
— Нет, я не знаю этого человека.
— А откуда у тебя кинжал, да еще богатый, доброй выделки? Нищему не нужен кинжал.
— Украл…
— Украл? Умно придумал. За кражу я велю отрубить тебе голову, а за что похуже — содрать шкуру с живого. Покажи твои руки!
Нищий протянул к даруге руки.
— Это не руки нищего — они привыкли держать оружие… Обнажи свою грудь, еще, еще, по пояс! Это грудь воина, сильного, выносливого воина… Повернись спиной! Прямая спина, непривычная гнуться в поклоне… Ты воин! Говори, кто купил твою честь? Кто надел на тебя это позорное, вонючее платье? Кто сунул в руку тебе нож убийцы? — Даруга приказал удалиться страже, привстал и почти вплотную приблизил свое лицо к лицу нищего. — Говори: кто подослал тебя из Казвина поднять дерзкую руку на послов московского царя, друга и надежду шахиншаха? Молчишь? Я выпущу каплю за каплей всю твою кровь, а заставлю назвать имя изменника и злодея!
Нищий упал на колени и охватил руками ноги даруги.
— Я не смею сказать, не смею! — вопил он, ползая по земле.
Великий посол, подхваченный под локти толмачами и подьячими, стал в голове поезда.
— Почему не смеешь?
— Ты сам содрогнулся бы от страха, даруга, если бы я назвал тебе это имя! Верь мне — лучше тебе не знать его, а то и сам погибнешь лютой смертью! О, прикажи убить меня, отруби мне голову, только позволь не называть его!
Даруга презрительно ткнул нищего ногой:
— Ты что — вздумал пугать меня? Для меня будь он хоть кто угодно, а я открою шахиншаху глаза на него! Говори же, подлая душа! Молчишь? Ладно, ты все мне откроешь под пыткой! — Даруга позвал стражу. — Уберите его и держите крепко, на двойной цепи! — А когда стражи уже уходили, уводя арестованного, он крикнул им вслед: — И подрежьте ему жилы на ногах, чтобы он не мог уйти, даже если стены темницы сами падут перед ним!..
В тот же час даруга настрого приказал искать по всему городу второго нищего. Но все розыски оказались тщетными: видимо, тот еще ночью покинул Лангеруд.
19
Версты за две от Лангеруда навстречу посольству вышли лангерудские жители в праздничных одеждах. А когда поезд был в полуверсте от Лангеруда, из городских ворот выехал на украшенном коне старый даруга, сопровождаемый несколькими стами всадников. В десяти саженях от головы поезда даруга придержал коня, и вперед выехали на конях пятнадцать юных персиянок с открытыми лицами. Вслед за ними выехали дудочники, барабанщики, флейтисты, скрипачи, свистуны. Тут и великий посол приказал поезду остановиться, а сам, подхваченный под локти толмачом и подьячим, объехал поезд и стал в голове его.