По безразличному отношению англичан к уходившим можно было предположить, что они далеко не уйдут. Район мог быть охвачен и прочищен — если открывали огонь безоружной толпе, то почему англичане не могли стрелять по ушедшим в лес?
Десятая сотня (в прошлом 6-я, командир ее — есаул 3.) была расположена на опушке леса у подножия Альп. Я перешел к ним. Казаки разбились на небольшие группы, и каждая из них вырабатывала свой план действий. Разбивались на мелкие группы, так как это уже было не организованное сопротивление, а поиски путей для личного спасения.
Шесть казаков-екатерининцев предложили мне присоединиться к их группе и уходить вместе. Я принял предложение. Решили уйти ночью, но не в горы, а из расположения полка в долину, чтобы остаться за пределами окружения в период погрузки.
Всю ночь народ шел в горы. Мы же в два часа ночи спустились в долину. Возле подвод стояли группы казаков и между ними группы моих «станичников», соседей станиц Рождественской и Филимоновской. Мы остановились. На вопрос, что решили делать, они ответили, что решили ехать, так как все равно, куда бы ни уходили, будем в руках англичан, и все равно они выдадут. Мы попрощались и ушли.
Залегли мы в кустарнике австрийских огородов на берегу Дравы. Поднялось солнце. Расположение полка окружили танкетки, подали машины, и началась погрузка. Сопротивления казаками оказано не было. Мы были за линией окружения и на этот раз за себя не боялись, однако старались не попадаться на глаза патрулей.
Здесь наше внимание привлекло необыкновенное зрелище. Несколько казаков на оседланных лошадях, не обращая никакого внимания на английских солдат, гоняли лошадей. Казачьи лошади, оставшись без хозяев, разбрелись по долине в поисках корма. Несколько из них были недалеко от нас. К ним ехал один из казаков.
Два брата С, находившиеся в нашей группе, подозвали его к себе. Он оказался казаком 1-го Конного полка станицы Исправной и сказал, что англичане предложили желающим казакам собрать и пасти лошадей в течение двух недель. Старшим группы ими был назначен урядник П. Он собрал своих станичников, но им не хватает двух человек. Недалеко был и П. Подъехав к нам, он записал братьев С. в свою группу. Они поймали первых попавшихся лошадей и поехали сгонять лошадей в один табун. Нам сказали, что будут держать в курсе дела.
Группа П. состояла из 18 человек. Часа через два к нам подъехал Алексей С. и сказал:
— Хлопцы! Сейчас мы будем перегонять коней на ту сторону Дравы. На мостах стоят английские часовые. У нас пропусков ни у кого нет, а только один, общий на всех у П. Ловите лошадей, садитесь, а дальше увидим.
Быстро поймав коней, нашли седла и, набрав по 15–20 коней, направились рысью к мостам. Англичане давали дорогу, и мы переезжали на другой берег Дравы. Через некоторое время подъехал и П. Он мне сказал, что уже вписал меня в группу табунщиков.
К вечеру нас было 120 человек. Нас разбили на две группы по 60 человек, и ту, в которой был я, П. отправил под Обердраубург. Там мы собрали лошадей других полков и перегнали из-за Обердраубурга черкесских лошадей.
Недели через три нас перевели в Николсдорф, а еще через две — под Ли-енц, против станции Долзах. И вот здесь, когда мы стояли под Лиенцем, наши казаки впервые увидели Палестинскую часть. Некоторые из них говорили по-русски.
Меня назначили получать и раздавать для группы продукты, таким образом, от непосредственной работы с лошадьми я отошел.
Под Лиенцем впервые всех казачьих лошадей начали брать на учет — накладывать тавро — три палочки и записывать количество. После этого отправляли железной дорогой (товарными вагонами). Куда, не знаю. Англичане говорили, направляют в разные районы крестьянам, которые пострадали от войны.
Несколько сот лошадей оказались больными чесоткой. В один день англичане пристрелили около двухсот таких лошадей и несколько верблюдов, бывших в Казачьем Стане, вероятно казаков Астраханского Войска. Затем расстрел лошадей отменили и организовали ветеринарный госпиталь. Врачом туда назначили подхорунжего 3., бывшего врачом в 5-й сотне 1-го Конного полка.
Закончив отправку всех здоровых лошадей, ветеринарный госпиталь и персонал его оставили под Лиенцем, а наши две группы послали в Виллах отправлять венгерских лошадей. Часть лошадей мы взяли против лагеря Келлерберг и присоединили их под Виллахом к основным табунам венгерских лошадей.
Приблизительно в течение недели мы отправляли их из-под Виллаха. Количества не помню, потому что в то время для нас это не представляло интереса. Каждый из нас следил за тем, чтобы не попасть в вагон и не оказаться в нем замкнутым.
По окончании отправки здоровых лошадей, чесоточных погрузили в открытые вагоны и с ними вернулись под Лиенц. Наш госпиталь оказался «центральным».
Однажды к нам приехал английский капитан с переводчиком Я. (казачий офицер одного из сибирских войск, старый эмигрант), выстроил всю нашу группу и обратился с вопросом, есть ли среди нас желающие ехать в Советский Союз. Все молчали. Тогда он спросил: «Нет?» Как по команде, в один голос ответили: «Нет!» Он объявил: «Насильственно отправлять вас больше не будут».
Через некоторое время переводчик объяснил, что та часть, которой мы подчинялись, уходит и нас принимает новая. У тех солдат, которые отправлялись на родину, была нашивка меч, а у новой — похожая на цвет подсолнуха.
Вскоре лошади были вылечены и разосланы. Наши две группы перевели в лес заготовлять дрова для воинских частей. Работали до ноября месяца, затем приехал переводчик и сообщил:
— Хорошая новость. На днях получите документы цивильных граждан и сможете переехать на вольные работы.
Прошло не больше трех дней. Приехала комиссия: врач и какой-то сержант. Офицеров не было. Опросили каждого, заполнили бланки и уехали. На следующий день на работу не послали и объявили, что сегодня уезжаем в русский лагерь Келлерберг. О существовании этого лагеря мы знали за несколько дней до объявления — туда были перевезены бывшие подсоветские граждане из лагеря над Дравой и освобождены от проволоки. В лагере нас разместили в свободных бараках.
Вечером состоялся митинг. Несколько человек из лагерной администрации выступали с призывом оказать сопротивление сталинским посланцам. Чтобы не застали врасплох, лагерная полиция выставляла посты на случай ночного налета, чтобы они в таком случае поднимали тревогу.
Нас было несколько бывших сотрудников редакции, и один из нас, Е. С, написал обращение, которое напечатали в канцелярии лагеря и распространили.
Многие казаки начали разъезжаться из лагеря и приписываться к другим лагерям: в Клагенфурт, в Виллах болгарами, румынами, сербами и т. д. Я уехал в Клагенфурт, в группу лейтенанта Г., где уже было приписано несколько моих знакомых новых эмигрантов, и был станичник — старый эмигрант.
Лейтенант Г. проявил большую энергию в защите перед австрийской полицией новых эмигрантов и не допустил советскую комиссию для проверки — кто из них новый, кто старый эмигрант. Он заявил, что все старые. Насильственной выдачи больше не было.
М. Алексеевич
Лиенцская трагедия в освещении английского офицера
Письмо, напечатанное в газете «Таймс» 14 мая 1952 года под заголовком «Репатриированные русские»:
Милостивый Государь. Разрешите мне, как одному из офицеров, главным образом ответственных перед британским главнокомандующим в Австрии в 1945–1946 гг. за выполнение распоряжения бывшего правительства Его Величества о репатриации военнопленных, указать герцогине Атольской (герцогиня Атольская в течение 15 лет являлась членом британского парламента от консервативной партии, кавалер ордена Британской Империи 2-й степени. Изучив сущность большевизма, встала на путь открытой борьбы с ним), что она ошибается в убеждении, что все советские граждане подлежали обязательной репатриации. В британской зоне Австрии единственные русские, принудительно репатриированные против своей воли, были лишь те, кто, будучи советскими гражданами 3 сентября 1939 года
а) после этой даты подняли оружие против собственной страны или союзников;
б) на которых, по мнению советских властей, тяготело явное обвинение в общепризнанном военном преступлении, причем это обвинение было признано правительством Его Величества;
в) дезертировали из советских вооруженных сил (я должен отметить, что бежавшие или освобожденные военнопленные и больные, выписанные из госпиталей, не зачисленные в воинские части, но впоследствии высланные немцами на работу, не рассматривались как дезертиры).
Я могу уверить герцогиню Атольскую, что советские граждане, не подходившие под категории а, б или в, имели право оставаться в британской зоне, если желали.
Освальд Штейн
Письмо, посланное в «Таймс» 18 мая 1952 года:
Милостивый Государь. Письмо г. Освальда Штейна в вашем номере от 14 мая обнаруживает или его незнакомство с тем, что произошло в Австрии в долине Дравы, или его желание забыть о происшествии, которым командование в этой стране в 1945–1946 гг. никоим образом не может гордиться. К сожалению (для него), еще существуют уцелевшие лица, которым удалось спастись от позорных насильственных выдач в Лиенце, Клагенфурте и Шпитале, могущие засвидетельствовать, что безразборчивая выдача советским властям не была ограничена категориями, указанными г. Штейном. Никоим образом нельзя отнести женщин и детей к числу советских граждан, поднявших оружие против советской страны или союзников, или совершивших военные преступления, или дезертировавших из Красной Армии. Никакой проверки (скрининга) не было сделано, но в назначенный день (1 июня в Пеггеце) жертвы были окружены отрядом, состоявшим из танков и частей Палестинской бригады (насилие производили чины не Палестинской бригады, а 8-го Аргильского Сутерландского Шотландского батальона британской королевской армии), выполнявшими приказание с чрезвычайной грубостью: беженцев, преимущественно женщин и лиц, неспособных носить оружие, насильно загоняли в грузовики и отвозили в советскую зону. Когда испуганная масса людей, сломав забор, пыталась бежать, их преследовали и снова ловили. Многие кончали с собой, и сообщалось, что из реки Дравы было выловлено семьдесят трупов.