Сингапур сделал многие вещи, чтобы стать одним из азиатских экономических «тигров», и сдерживание неравенства было одной из них. Государство делало все возможное, чтобы доходы рабочего класса не падали до уровня эксплуататорского труда, какими они могли бы стать.
Государство потребовало, чтобы граждане сберегали средства в «фонде сбережений», – 36 процентов зарплат молодых работников, – чтобы использовать их для оплаты адекватного здравоохранения, домовладения и пенсионных привилегий. Оно предоставило высшее образование, посылало некоторых лучших студентов на обучение за границу и делало все, что было в его силах, чтобы они возвращались. (Некоторые из моих самых талантливых студентов родом из Сингапура.)
Существует, по меньшей мере, 4 отличительных аспекта сингапурской экономической модели, и они применимы для США в гораздо большей степени, чем может себе представить какой-нибудь американский скептик.
Во-первых, граждане вынуждены возлагать на себя ответственность за свои собственные нужды. Например, при помощи сбережений своих средств в фондах приблизительно 90 процентов сингапурцев стали домовладельцами, что сильно отличается от приблизительно 65 процентов, оставшихся в США после лопнувшего пузыря недвижимости в 2007 году.
Во-вторых, лидеры Сингапура понимали, что им нужно переломить пагубный самоподдерживающийся цикл неравенства, характеризующий многие страны Запада. Государственные программы были всеобъемлющими, но прогрессивными: участвовали все, богатые делали больший вклад, чтобы помочь бедным вести достойную жизнь, и на каждом этапе развития Сингапура люди жили так, как могло им позволить их государство. Богатейшие не только вносили свою лепту в государственные инвестиции; их также просили участвовать в помощи нуждающимся.
В-третьих, государство вмешивалось в распределение доходов до вычета налогов, чтобы в большей степени помогать беднейшим – в отличие от США, которые помогают богатым. Это внесло коррективы в конфликт рабочих и компаний, сместив перевес в сторону группы с меньшей экономической властью – что контрастирует с США, где, особенно в последние 30 лет, правила игры исключают власть работников и дают ее капиталу.
В-четвертых, Сингапур понял, что главное в будущем успехе – это значительные инвестиции в образование и с недавнего времени в научные исследования, а государственный прогресс означает, что всем его гражданам – не только детям богатых – необходим доступ к лучшему образованию, которое они способны усвоить.
Первый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю, пробывший у власти 30 лет, и его последователи имели широкие взгляды на то, что способствует успешной экономике, а не только узко концентрировались на валовом внутреннем продукте, хотя даже по этой несовершенной мерке успеха они проявили себя как нельзя лучше, развиваясь в 5,5 раза быстрее, чем США с 1980 года.
Позже государство активно сфокусировалось на окружающей среде, наполнив 5,3-миллионный город зелеными насаждениями, даже сажая их на крышах зданий.
В эпоху, когда урбанизация и модернизация ослабили семейные узы, Сингапур понял важность их поддержки, особенно связей между поколениями, и ввел жилищные программы для помощи престарелому населению.
Сингапур осознал, что экономика не может развиваться, если большинство граждан не принимают в этом участия или если большие группы людей имеют проблемы с жилищным вопросом, доступной медициной, пенсионным обеспечением. Настаивая на том, чтобы люди активно участвовали в создании своего собственного благосостояния, государство смогло избежать участи государства-няньки. Понимая различные возможности людей самим удовлетворять свои нужды, оно смогло создать более сплоченное общество. Понимая, что дети не могут выбирать своих родителей, но должны иметь право развивать свои собственные возможностей, оно создало более динамичное общество.
Успех Сингапура выражается и в других показателях. Продолжительность жизни 82 года (для сравнения, в США она составляет 78 лет), результаты учащихся по математике, наукам и чтению – одни из самых высоких в мире, по крайней мере, выше среднего среди ОЭРС (Организации экономического развития и сотрудничества), всемирного клуба богатых государств, и, конечно, гораздо выше, чем в США.
Но не все, конечно, так идеально: в последние 10 лет растущее неравенство доходов стало проблемой и для Сингапура. Однако граждане Сингапура осознают эту проблему, и идет живая дискуссия о лучших способах облегчить для себя данную неприятную общемировую тенденцию.
Некоторые утверждают, что все это стало возможно только благодаря тому, что Ли Куан Ю, который прекратил исполнять обязанности премьер-министра в 1990 году, не следовал демократическим принципам. Действительно, Сингапур, очень централизованное государство, управлялся несколько десятилетий партией «Народное действие» под руководством Ли Куан Ю. Критики говорят, что в нем присутствовали авторитарные признаки: ограничение гражданских свобод, жесткие уголовные наказания, отсутствие межпартийной конкуренции и не полностью независимые судебные органы. Но верно и то, что Сингапур постоянно оказывался среди стран с наименьшим уровнем коррупции и с самым прозрачным правительством и что его лидеры продвинулись к расширению демократического участия.
Кроме того, есть и другие страны, преданные демократическим идеям и ставшие исключительно успешными в создании динамичных и справедливых экономик, имея при этом гораздо меньший уровень неравенства возможностей, чем США.
Все Скандинавские страны избрали, к примеру, отличный от американского путь, и каждая добилась впечатляющих успехов развития, не нарушая равенства в обществе. Стандартный индикатор эффективности – составляемый ООН индекс человеческого развития с учетом неравенства, который не столько измеряет экономические показатели, сколько благополучие граждан. Для каждой страны берется доход, образование и здоровье граждан, а затем проводится корректирование с учетом их доступности среди всего населения. Северные европейские страны (Швеция, Дания, Финляндия и Норвегия) имеют лучшие показатели. Для сравнения США в этом списке гораздо ниже, на 16-м месте (хотя по индексу человеческого развития без учета неравенства они занимают третье место). Когда другие показатели благополучия рассматриваются отдельно, ситуация еще хуже: США занимают 33-ю строчку в программе ООН по средней продолжительности жизни с учетом неравенства, сразу после Китая.
Экономические силы действуют по всему миру; тот факт, что существуют такие различия в результатах (на уровне неравенства и возможностей) говорит о том, что важно то, как местные силы – а именно политика – определяют эти глобальные экономические силы. Сингапур и Скандинавские страны показали, что их можно использовать так, чтобы добиться и развития, и равенства.
Как мы теперь понимаем, демократия – это не только периодические выборы. Общества с высоким уровнем экономического неравенства неминуемо приходят к политическому неравенству: элита управляет политической системой в своих собственных интересах, отстаивая не интересы населения, а цели, которые экономисты называют погоней за рентой. Результатом становится весьма несовершенная демократия. Американцам сегодня стоит стремиться к тому, чего добилась скандинавская демократия: политической системе, в которой голоса обычных граждан справедливо выражаются, политические традиции усиливают открытость и прозрачность, деньги не влияют на политические решения, а действия правительства прозрачны.
Я считаю, что экономические достижения Скандинавских стран в значительной степени являются результатом сильной демократической природы их обществ. Существует связь не только между развитием и равенством, но и демократией. (Обратная сторона состоит в том, что более высокое неравенство не только ослабляет экономику, но и ослабляет демократию.)
Мера социальной справедливости общества – отношение к детям. Многие консерваторы и либертарианцы в США утверждают, что бедные взрослые сами ответственны за свое положение – они привели себя к этой ситуации, недостаточно усердно работая. (Подобное утверждение допускает, что при этом были рабочие места – весьма сомнительное допущение в данном случае.)
Голос экономический часто заглушает моральные ценности.
Но благополучие детей, очевидно, не является тем, за что их можно обвинять (или хвалить). Всего 7,3 процента детей в Швеции бедны, в США же эта цифра достигает ошеломительных 23,1 процента. Это не только нарушает социальную справедливость, но и не обещает ничего хорошего в будущем: у бедных детей меньше возможностей для участия в будущем своей страны.
Рассуждения об альтернативах нашей экономической модели, которые приносят большее для большего количества людей, часто кончаются тем или иным опровергающим утверждением о том, что эти страны другие, и потому в их моделях мало того, чему США могут поучиться. Это, разумеется, можно понять. Никому не нравится думать плохо о себе или о своей экономической системе. Нам хочется думать, что у нас лучшая экономическая система в мире.
Однако частично это самодовольство исходит и из неспособности понять нынешние реалии США. Когда американцев спрашивают об идеальном распределении доходов, они понимают, что капиталистическая система всегда будет иметь некоторую долю неравенства – без него не будет стимула к процветанию, инновациям и развитию индустрии. И они понимают, что мы живем не в идеальном обществе. Реальность такова, что у нас гораздо больше неравенства, чем они думают, и что их видение идеала не сильно отличается от того, чего удалось достичь Скандинавским странам в действительности.
Среди американской элиты – той части американцев, которые с середины 1970-х на протяжении многих лет видели лишь увеличение собственного богатства и доходов, пока действительные доходы большинства американцев оставались на прежнем уровне, – многие ищут объяснения и оправдания себе. Например, они говорят о том, что эти страны однородны, то есть в них мало иммигрантов. Однако та же Швеция приняла у себя большое количество иммигрантов (приблизительно 14 процентов ее населения родилось в зарубежных странах; для сравнения, в Британии это 11 процентов, а в США – 13). Сингапур – это город-государство с многочисленными расами, языками и религиями. А что насчет размеров страны? В Германии проживает 82 миллиона людей, и в ней значительно большее равенство возможностей, чем в США – государстве с 314 миллионами людей (хотя неравенство растет и здесь, пусть и не столь быстрыми темпами).