Сегодня происходит то, что аналогично развитию несколько десятков лет назад, в раннюю эру персональных компьютеров. В 1987 году экономист Роберт Солоу, награжденный Нобелевской премией за новаторскую работу об экономическом развитии, жаловался: «Вы увидите эру компьютеров где угодно, но не в статистике производительности». Этому есть несколько объяснений.
Возможно, ВВП действительно не выражает степень улучшения уровня жизни, которое принесла эра инноваций в области компьютеров. Или, возможно, эти инновации менее значительны, чем считают оптимисты. На самом деле, правдивы оба предположения.
Вспомните, как несколько лет назад, как раз перед крахом Lehman Brothers, финансовый сектор хвалился своими инновационными идеями. Учитывая, что финансовые институты привлекали лучшие и самые блистательные умы со всего света, странно было бы ожидать чего-то меньшего. Но при более детальном рассмотрении становится ясно, что большая часть этих инноваций предназначена для обмана других, манипулирования рынками без последствий (по крайней мере, достаточно долгое время) и использования сил рынка.
В этот период, когда ресурсы текли рекой в этот «инновационный» сектор, рост ВВП был заметно ниже, чем раньше. Даже в лучшие времена он не приводил к улучшению уровня жизни (за исключением банкиров), а со временем привел к кризису, от которого мы все еще не можем оправиться. Итоговый вклад в общество всеми этими «инновациями» был негативным.
Аналогично, пузырь доткомов, предварявший этот период, характерен инновациями – веб-сайты, через которые можно было заказать собачий корм или безалкогольные напитки, не выходя из дома. По крайней мере, этот период оставил после себя эффективные поисковые системы и оптоволоконную инфраструктуру. Но непросто оценить, каким образом экономия времени путем покупок онлайн или денег благодаря увеличению конкуренции (сравнивать цены в сети гораздо проще) влияет на наш уровень жизни.
Две вещи ясны. Во-первых, прибыльность инновации может быть хорошей мерой ее общего вклада в наш уровень жизни. В нашей экономике, в которой победитель получает все, первопроходец, создавший лучший веб-сайт для интернет-продажи и доставки корма для собак и привлекший по всему миру тех, кто хотел бы заказать собачью еду, получит огромную прибыль в процессе. Но без услуг доставки большая часть этой прибыли просто ушла бы к другим. Общий вклад Интернета в экономическое развитие, на самом деле, может быть относительно небольшим.
Более того, если инновации вроде банкоматов приводят к повышению безработицы, ни количество пострадавших из-за увольнения, ни увеличение бюджетных затрат на пособие по безработице не отражаются на прибыльности фирмы. Подобным образом наша мера ВВП не выражает затрат из-за усугубления неуверенности людей, связанного с риском потери работы. И то и другое важно, но ВВП не выражает улучшение благосостояния населения, вызванное инновациями.
В более простом мире, в котором инновации просто выражали бы снижение затрат на производство, скажем, автомобиля, было бы просто подсчитать ценность инновации. Но когда инновации отражаются на качестве автомобиля, задача становится куда проблематичнее. И это еще более явно в других сферах: как нам точно оценить тот факт, что, учитывая прогресс в медицине, кардиохирургия более вероятно будет успешна сейчас, чем в прошлом, что приводит к заметному увеличению продолжительности и качества жизни?
И все же, нельзя избежать неприятного ощущения, что, когда столько сказано и сделано, вклад недавних технологических инноваций в долгосрочный рост уровня жизни может оказаться гораздо меньше, чем заявляют энтузиасты. Огромное количество интеллектуальных усилий было посвящено тому, чтобы придумать способы максимально эффективного применения рекламного и маркетингового бюджета – целевая реклама, особенно для влиятельных людей, которые действительно могут купить продукт. Но уровень жизни мог бы подняться еще больше, если бы все эти инновационные таланты были направлены на более фундаментальные исследования – или на более прикладные исследования, которые бы привели к новым продуктам.
Конечно, улучшение связи друг с другом посредством Facebook или Twitter, ценно. Но как мы можем сравнивать их с такими инновациями, как лазер, полупроводник, машина Тьюринга и расшифровка человеческого генома, каждая из которых привела к изобилию новых продуктов?
Конечно, есть повод, чтобы вздохнуть с облегчением. Хотя мы не можем знать, насколько сильно недавние технологические инновации влияют на наше благополучие, по крайней мере, мы знаем, что, в отличие от потока финансовых инноваций, которые были характерны для предкризисной глобальной экономики, они имели положительный эффект.
Эпилог
Последняя глава отличается от других. Это интервью Каллена Мерфи, моего редактора из Vanity Fair, в котором я отвечаю на одно из заявлений консерваторов о том, что богатые создают рабочие места. Если забрать деньги у богатых или просто заставить их платить львиную долю налогов, по их мнению, это будет контрпродуктивно. Пострадают обычные американцы. На самом деле это лишь вариация старой экономики просачивающегося богатства XXI века, попытка отстоять нынешнее общественное неравенство.
Мое мнение состоит в том, что идея экономики просачивающегося богатства полностью ошибочна. При должном спросе и наличии ресурсов в мире всегда найдется достаточное количество творческих и предпринимательских ресурсов для воплощения идеи. Согласно этому взгляду, рабочие места на самом деле создают потребители. Причина, по которой американская и европейские экономики не предоставляют рабочих мест, состоит в том, что стагнация доходов означает стагнацию спроса. Действительно, на момент публикации этой книги зарплаты во многих европейских странах ниже докризисного уровня; и, как я неоднократно говорил, доход обычной американской семьи ниже, чем четверть века назад. Поэтому неудивительно, что спрос не растет.
Главный вопрос, который стоит перед нами сегодня, касается не капитализма в XXI веке, а демократии в XXI веке.
Редакторы Vanity Fair задали мне другой вопрос, который я часто слышал, когда ездил по стране: в какой момент началось увеличение неравенства? И чем его можно объяснить? Мой ответ согласуется с тем, что обнаружили другие ученые: примерно в начале правления Рейгана. Но несмотря на то, что определенные действия, предпринятые президентом Рейганом, почти наверняка сделали вклад в рост неравенства, – включая изменения в налогообложении, давшие огромные преимущества богатым, – необходимо рассматривать вопрос в широком аспекте, как это делает Томас Пикетти в своей книге: рост неравенства во многих развитых странах начался приблизительно в одно время. «Реформы», бывшие частью духа времени 1980-х годов, сказываются на многих странах. Эти реформы включали в себя не только снижение налогов для богатых, но и снятие ограничений с финансовых рынков.
Мы завершаем книгу, повторяя те же темы, с которых начинали: наше неравенство, уровни, которых оно достигло, его формы не являются чем-то неизбежным, это не результат неумолимых законов экономики или физики, это вопрос нашего выбора, наших политических мер, а все это, в свою очередь, результат нашей политики. Мы заплатили большую цену за это неравенство, цену, которую мы особенно сильно прочувствовали в последние 10 лет, когда зарождался кризис и когда мы испытывали на себе его последствия. Но это также и цена, которую мы заплатим – и которая будет расти – в будущем, если не изменим политические меры, которые к этому привели.
Вопросы и ответы
Джозеф Стиглиц о заблуждении относительно того, что Один процент дает толчок инновациям, и о том, почему президентство Рейгана стало переломным моментом в истории американского неравенства[141]
Каллен Мерфи: В своей новой книге «Цена неравенства» вы охватываете широкий диапазон истории и географии. Вспоминая историю Америки, какой период кажется вам наиболее похожим на тот, в котором мы живем сейчас, в плане проблемы растущего неравенства?
Джозеф Стиглиц: В голову приходят два периода: «позолоченный век» в конце XIX века и бум 1920-х. Оба характерны высоким уровнем неравенства и коррупции, включая политику (например, известный скандал Типот-доум охарактеризовал начало 1920-х). На самом деле, до середины прошлого десятилетия уровень неравенства никогда не достигал уровня 1920-х годов. Конечно, некоторые из тех, кто сколотил состояние, сделали огромный вклад в наше общество – Роббер Бэронс в создание железных дорог, преобразивших страну, или Джеймс Дюк, принесший электричество некоторой части Америки. Но оба периода также характеризуются спекуляциями, нестабильностью и злоупотреблениям.
Некоторые, вроде Эдварда Конарда со своей книгой «Неожиданные последствия» (Unintended Consequences), считают, что высокий показатель неравенства – не причина для беспокойства, но причина для ликования. Вы можете поспорить с многочисленными аспектами этого аргумента. Каковы его основные изъяны?
Конард считает, что неравенство благоприятно, потому что более богатые люди обладают большими средствами, и они будут инвестировать их и таким образом улучшать экономику. Кроме того, их состояние – неопровержимое доказательство их вклада в инновации. Как вы упомянули, в этой точке зрения столько проблем, что непонятно, с чего начать. Позвольте мне обозначить три проблемы.
Во-первых, она основана на идее «просачивающегося богатства», состоящей в том, что если богатые благополучны, то будет благополучно и остальное общество. Но факты говорят об обратном: реальные доходы (за вычетом инфляции) большинства американцев сегодня ниже, чем почти 15 лет назад, в 1997 году.
Во-вторых, она основана на том заблуждении, что неравенство положительно сказывается на развитии экономики, но опять же факты говорят об обратном. Время и неравенство показали торможение развития экономики и поддержку нестабильности. Это выводы, основанные на фундаментальных исследованиях. Даже МВФ, не разделяющий радикальных экономических взглядов, начинает видеть вредоносные эффекты неравенства на экономическую эффективность.