та возникновения, мы не станем докучать тому, а оставим его при той категоричности суждения, на которую он претендует, хотя она более похожа на тупость и скорее подобна свинцу, и атакуем его (если он только этого окажется достойным) совершенно другим способом. Люди двояко пользуются параболами и, что более всего удивительно, в прямо противоположных целях. Параболы могут затемнять и скрывать смысл, но могут раскрывать и прояснять его. Если мы не будем говорить о первой цели (дабы не вступать в спор) и допустим, что древние мифы смутны и сочинены лишь ради развлечения, все же остается вне всякого сомненья вторая цель, и никакой произвол фантазии, ни одна ученая посредственность не смогут помешать тотчас же принять этот способ поучения, так как он основателен и трезв, свободен от пустых претензий, в высшей степени полезен, а иной раз и необходим науке. Ибо, когда речь идет о новых открытиях, далеких от представлений толпы и глубоко скрытых от нее, нужно искать более удобный и легкий доступ к человеческому пониманию через параболы. Поэтому в древности, когда открытия и заключения человеческого разума — даже те, которые теперь представляются банальными и общеизвестными, — были новыми и непривычными, всюду мы встречаем всевозможные мифы, загадки, параболы, притчи, к которым прибегали для того, чтобы поучать, а не для того, чтобы искусно скрывать что-то, ибо в то время ум человеческий был еще груб и бессилен и почти неспособен воспринимать тонкости мысли, а видел лишь то, что непосредственно воспринимали чувства. Ведь как иероглифы старше букв, так и параболы старше логических доказательств. Да и теперь, тот, кто хочет в какой-нибудь области осветить людям что-то новое, и притом сделать это не грубо и труднодоступно, обязательно должен пойти по тому же самому пути и прибегнуть к помощи сравнений. Потому мы заключим наши рассуждения следующими словами. Мудрость прошлого была или великой, или счастливой. Великой, если она силой вымысла воплотилась в фигуру, или троп; счастливой, если люди, думая совсем о другом, сумели дать материал и повод для столь глубоких наблюдений и размышлений. Мы же считаем, что наши усилия (если они в чем-нибудь могут быть полезны) и в том и в другом случае будут достаточно уместны, потому что мы сделаем более понятными или мысли древних, или сам предмет исследования. Конечно, я не могу не знать, что и другие уже брались за это дело, но, если вам интересно мое мнение (я говорю отнюдь не высокомерно, а лишь откровенно), все эти труды, хотя и очень значительные, и очень сложные, почти совершенно утратили свое значение, ибо эти люди, плохо знающие предмет, вся ученость которых не идет дальше известных общих мест, сводили смысл парабол к каким-то избитым общим истинам и не смогли постичь ни их истинного значения, ни их настоящих особенностей, ни их глубочайшего смысла. Мы же (если не ошибаюсь), говоря новое слово о вещах, уже давно известных, и оставляя в стороне все лежащее на поверхности и очевидное, будем стремиться к более глубокому и более важному.
Рассказывают, что Кассандра, в которую влюбился Аполлон, всяческими хитростями уклонялась от его домогательств, однако же не лишала его надежды до тех пор, пока не добилась от него дара предвидения; и тогда, получив то, к чему с самого начала стремилась своим притворством, Кассандра открыто отвергла мольбы Аполлона. А он, так как не мог никакими силами вернуть назад то, что опрометчиво подарил ей, пылая жаждой мести и не желая быть одураченным хитрой женщиной, присоединил к своему дару и возмездие: хотя она всегда будет предсказывать правду, никто не будет ей верить. И вот пророчества ее всегда были истинны, но им не было веры. Она это сразу же познала на гибели своей родины: ведь Кассандра не раз предупреждала об этой угрозе, но никто ее не слушал и никто не верил ей.
Этот миф, по-моему, говорит о несвоевременной и бесполезной свободе советов и наставлений. Так люди упрямого и резкого характера, не желающие подчиниться Аполлону, т. е. богу гармонии, познать и соблюдать меру и границы во всем, различать высокие и низкие тоны в речи так же, как и различать искушенных людей и толпу, наконец, вообще не желающие знать, когда время говорить, а когда — молчать, — такие люди, даже если они разумны и откровенны и дают здравые и добрые советы, тем не менее никогда не принесут никакой пользы своими увещеваниями и настойчивостью, и от них нет никакого проку в делах. Наоборот, они даже ускоряют гибель тех, кому хотят помочь, и уже только потом, когда несчастье случилось, их славят как дальновидных пророков. Прекрасный пример тому — Марк Катон Утический. Ведь он задолго вперед предвидел и, подобно оракулу, предсказывал гибель родины и тиранию, которыми были чреваты сначала соглашение, а затем борьба между Цезарем и Помпеем; но от этого не было никакой пользы, скорее, он принес вред и ускорил несчастья родины. Именно это очень умно заметил и метко выразил Цицерон в письме к одному из друзей: «Мысли Катона замечательны, но он все же приносит вред республике: он говорит так, как будто он живет в республике Платона, а не среди этих подонков Ромула»[168].
Поэты рассказывают, что Юнона, негодуя на то, что Юпитер родил Палладу сам, без нее, просила всех богов и богинь, чтобы и ей было позволено родить без Юпитера, а после того, как они согласились удовлетворить ее безумное и наглое желание, она сотрясла землю, и от этого движения родился Тифон, огромное и ужасное чудовище. Его отдали змее, чтобы та вскормила его. И как только он подрос, тотчас же пошел войной на Юпитера. В этой борьбе Юпитер был побежден гигантом, который поднял его на плечи, отнес в далекое царство тьмы и, вырезав жилы рук и ног, унес их с собой, оставив его, изуродованного и обессиленного. Меркурий похитил у Тифона жилы Юпитера и вернул их ему. К Юпитеру вернулись силы, и он снова начал борьбу. Сначала он ранил Тифона молнией, и из пролившейся крови родились змеи; потом, когда тот обратился в бегство, метнул в него Этну и придавил его громадой горы.
Этот миф рассказывает об изменчивой судьбе государей и о мятежах, которые время от времени случаются в монархических государствах. Ведь государи по праву считаются связанными со своими государствами, как Юпитер с Юноной брачными узами. Но случается иной раз, что привычка властвовать портит их, и они, уподобляясь тиранам, все сосредоточивают в себе, пренебрегая мнением сословий и сената, все рождают из самих себя, т. е. решают все по собственному разумению и произволу. Народы с трудом переносят этот произвол и сами замышляют самостоятельно создать и укрепить какое-то новое правление. Это начинается с тайных подстрекательств знати и вельмож, а когда этому попустительствуют, начинается волнение народа. Отсюда и возникает подобное возмущение (представленное в мифе детством Тифона). Такого рода положение вещей питается присущей простому народу от природы испорченностью и хитростью, этими змеями, бесконечно враждебными государям. Когда же силы оппозиции укрепляются, дело доходит до открытого мятежа, который из-за бесконечных несчастий, приносимых им и государям, и народам, изображается в виде страшного Тифона, у которого сто голов, потому что власть раздроблена, пылающая пасть, т. е. пожары, пояс из змей, т. е. эпидемии (особенно во время осад), железные руки, т. е. убийства, орлиные когти, т. е. грабежи; тело, покрытое перьями, обозначает бесконечные слухи, вести, страхи и тому подобное. Иногда эти мятежи оказываются такими сильными, что короли, как бы теснимые мятежниками, бывают вынуждены покидать столицы и главные города государства, собирать остатки сил где-то в отдаленной и безлюдной провинции, оставшейся подвластной им, приводить себя в чувство, ибо жилы их богатства и величия подрублены. Но немного времени спустя, благоразумно перенеся удары судьбы, благодаря усердию и храбрости Меркурия они вновь обретают мускулы, т. е. делаются более мягкими; мудрыми указами и добрыми речами примиряют умы и стремления подданных и в конце концов добиваются энтузиазма в пожертвованиях и вновь во всем обретают свой авторитет. И хотя, будучи мудрыми и осторожными, они обычно не желают искушать судьбу и воздерживаются от сражения, однако прилагают усилия к тому, чтобы каким-нибудь замечательным деянием подорвать уважение к мятежникам. Если все случается так, как они того желали, мятежники, понимая, какую рану им нанесли, в страхе за свою судьбу сначала обращаются к безнадежным и пустым угрозам, подобным шипению змей, а затем, отчаявшись в успехе, обращаются в бегство. И когда наконец они начнут неудержимо катиться к своей гибели, короли смогут спокойно и в удобное для них время, всеми своими силами и всей мощью державы, как горой Этна, преследовать их и подавлять.
Рассказывают, что Киклопы сначала за их свирепость и чудовищность были низвергнуты Юпитером в Тартар и осуждены на вечное заключение там, но потом Земля убедила Юпитера, что ему будет весьма полезно, если он их освободит из заключения и поручит им выковать ему молнии. Так он и поступил. Те с ревностью и усердием принялись за дело и, подняв грозный шум, изготовили ему молнии и другие орудия устрашения. Через некоторое время случилось так, что Юпитер разгневался на Эскулапа, сына Аполлона, за то, что тот своим лечением воскресил умершего. Желая скрыть свой гнев (ибо причина его была не очень справедлива, ведь поступок Эскулапа был благороден и благочестив), он тайно возбудил против него Киклопов, которые тотчас же поразили его молниями. В наказание за это Аполлон с позволения Юпитера пронзил их своими стрелами.
Мне кажется, что этот миф говорит о делах государей. Ведь они сначала наказывают своих жестоких служителей, корыстолюбивых и запятнанных кровью своих жертв, отстраняя их от дел, но потом по совету Земли, т. е. по совету низкому и бесчестному, уступая соображениям выгоды, они снова призывают их на службу, когда появляется надобность или для жестоких казней, или для безжалостных поборов. И они, грубые по природе и ожесточившиеся из-за прошлых неудач, прекрасно понимая, чего от них ждут, проявляют удивительное рвение в такого рода делах; но, забывая об осторожности в торопливой погоне за монаршими милостями, ловя тайные намеки и двусмысленные указания государей, иной раз совершают дела, навлекающие на них ненависть. Государи же, желая отвести от себя недовольство и отлично зная, что у них никогда не будет недостатка в подобного рода орудиях, оставляют их и отдают на милость жаждущих мщения друзей и близких тех, кого они погубили. Они становятся предметом народного негодования и под громкий шум аплодисментов и здравиц в честь государей, скорее, поздно, чем незаслуженно, несут свою кару.