тех, которые вообще недоступны для человека и никогда не будут ему дарованы. Миф указывает и дает понять, что добросовестное и энергичное изобличение и осуждение употребления огня и заблуждений искусства щедро вознаграждается богами такого рода подарками и что люди сами виноваты в своих несчастьях, доверив божественный дар ленивому и медлительному ослу, т. е. опыту (experientia), вещи неповоротливой и требующей много времени, чей неторопливый, черепаший шаг породил знаменитый античный афоризм, жалующийся на краткость жизни и на долгий путь искусства. Во всяком случае мы придерживаемся того мнения, что эти две стороны человеческой деятельности — «догматическая» и «эмпирическая» — до сих пор не были прочно соединены и связаны друг с другом, но новые дары богов были доверены либо абстрактной философии, напоминающей легкую птицу, либо неторопливому и медлительному опыту, похожему на этого осла. При этом, однако, можно было бы возлагать кое-какие надежды на этого ослика, если бы не помешала случайность — жажда во время пути. Мы считаем, что тот, кто последовательно, подчиняясь определенным правилам и методу, служит опыту и в пути не отклоняется на эксперименты, сулящие либо выгоду, либо пустую славу, и для того, чтобы получить все это, не снимает и не бросает свой груз, — тот будет неплохим носильщиком нового, еще более богатого дара богов. Ну а то, что дар этот перешел к змеям, могло бы показаться простой добавкой к мифу и каким-то ненужным его украшением, если бы в этом не слышался упрек людям, которым должно быть стыдно за то, что со своим огнем и множеством искусств они не в состоянии добыть себе того, что другие животные получили от самой природы. Точно так же и это внезапное примирение людей с Прометеем, после того как они потеряли все свои надежды, содержит в себе мудрый и полезный урок, порицая легкомыслие и опрометчивую торопливость людей в новых экспериментах. Ведь если они не приносят немедленного успеха и обманывают их ожидания, люди с удивительной легкостью и быстротой оставляют свои начинания, поспешно возвращаются к старому и примиряются с ним.
Завершив описание статуса человека в области искусств и интеллектуальной деятельности, парабола переходит к религии, ибо развитие искусств и наук сопровождается почитанием божества, а им сразу же овладевает и оскверняет его лицемерие. Поэтому в эпизоде о двух жертвах очень тонко изображаются два типа — истинно религиозного человека и лицемера. Ведь в первой жертве есть жир, т. е. то, что принадлежит Богу, поскольку его сжигают и воскуряют, что символизирует религиозное чувство и рвение, горение любовью к славе господней и стремление ввысь; в ней и внутренности — благочестие, и мясо в ней — доброе и полезное. В другой же нет ничего, кроме сухих, голых костей, спрятанных, однако, в шкуру и создающих видимость прекраснейшего и великолепнейшего жертвенного животного; и это очень верно обозначает пустые, чисто внешние ритуалы и бессмысленные церемонии, которыми люди заполняют культ божества, — все эти образы созданы ради полезного, а вовсе не подлинного благочестия. И людям недостаточно подносить Богу подобные пустяки — они приносят их так, как будто он сам их избрал и предписал исполнять все эти обряды. Верно говорит об этом выборе пророк от имени Бога: «Неужели же, наконец, я избрал этот пост для того, чтобы человек в какой-то день терзал свою душу и склонял голову свою, как тростник?» После религии парабола обращается к морали и условиям человеческой жизни. Достаточно широко известно и совершенно правильно то, что Пандора символизирует наслаждение и похоть, которые зажглись вслед за искусствами, материальной культурой и роскошью цивилизации, как бы рожденные этим огнем. Поэтому создание наслаждения поручается Вулкану, который тоже представляет огонь. А от наслаждения проистекли бесчисленные несчастья и для души, и для тела, и для имущества людей (а вместе с ними и позднее раскаяние); и это касается не только судеб отдельных лиц, но и королевств и республик. Из того же источника берут начало и войны, и мятежи, и тирании. Стоит, однако, обратить внимание и на то, как тонко и искусно рисует миф два образа жизни человека, как бы воочию представляя их в лице Прометея и Эпиметея. К приверженцам Эпиметея принадлежат люди неумные, недальновидные, считающие самым важным то, что приятно в данный момент, из-за чего они всегда оказываются в трудном положении, терпят бедствия и беспрерывно вынуждены бороться с несчастьями. А между тем они пытаются успокоить себя и по своему незнанию жизни лелеют в душе своей множество пустых надежд, которыми утешаются, как сладкими снами, и скрашивают ими страдания своей жизни. Школа же Прометея — это люди мудрые, думающие о будущем и способные поэтому осторожно предотвратить или отбросить много бед и несчастий; но с этим достоинством соединяется то, что они лишают себя многих удовольствий и разнообразных радостей жизни, подавляют свои желания и, что еще хуже, мучают и терзают себя заботами, беспокойством и внутренним страхом. Прикованные к скале необходимости, они страдают от бесчисленных мыслей, терзающих их, рвущих и пожирающих их печень (а так как эти мысли стремительны, то они символизируются в образе орла), и только иногда получают какое-то маленькое облегчение и покой (как сон ночью); но тотчас же вслед за этим приходят новые терзания и страхи. Таким образом, очень немногим выпадает на долю и тот и другой жребий — и обладать преимуществами мудрой предусмотрительности, и быть свободным от страданий, приносимых душевным волнением и беспокойством; этого можно достичь только с помощью Геркулеса, т. е. благодаря мужеству и стойкости души, готовой к любому исходу, к любому жребию, смотрящей вперед без страха, наслаждающейся без брезгливости и терпеливо переносящей страдания. Стоит также отметить и то, что эта способность у Прометея не врожденная, а привнесенная извне какой-то силой, ибо никакое врожденное и естественное мужество не может быть соразмерным такой задаче. Эта сила получена от Солнца и пришла с дальних берегов океана, т. е. она исходит от мудрости, как от Солнца, и от мыслей о непостоянстве и волнениях человеческой жизни, подобных волнению Океана. И то и другое хорошо соединено в словах Вергилия:
Счастливы те, кто вещей познать умели причину,
Те, кто всяческий страх и рок, непреклонный к моленьям, —
Все повергли к ногам, — и шум Ахеронта скупого[180].
Очень тонко и умно упоминание о том, что этот великий герой приплыл в чаше или каком-то сосуде. Это говорится для того, чтобы утешить и ободрить людей, дабы они не слишком страшились слабости и непрочности своей природы или не оправдывались тем, будто она вообще не способна на такого рода твердость и мужество. Именно на это надеялся Сенека говоря: «Великое это дело — обладать одновременно и хрупкостью человека и спокойствием бога».
Однако теперь уже пора вернуться к тому, что мы намеренно пропустили, чтобы не нарушить связь нашего изложения: речь идет о самом последнем преступлении Прометея — о попытке обесчестить Минерву. Ведь именно за этот тяжелейший проступок он и понес самое страшное из своих наказаний, когда орел терзал его внутренности. Это, как мне кажется, есть не что иное, как изображение людей, безмерно возгордившихся своими искусствами и многознанием и пытающихся подчинить божественную мудрость власти чувства и разума, а за этим неизбежно следуют терзания духа и беспрерывное, не знающее отдыха беспокойство (stimulatio). Поэтому по трезвому и скромному рассуждению следует различать божественное и человеческое, откровения чувства и веры, если только люди не становятся адептами еретической религии и лживой философии. Остается, наконец, последняя часть мифа — об играх в честь Прометея, о беге с зажженными факелами. Этот эпизод опять затрагивает вопросы искусства и науки, подобно тому огню, в память и во славу которого установлены эти игры: он содержит в себе напоминание (и весьма разумное) о том, что совершенствования науки нужно ждать не от способностей или проворства какого-нибудь одного человека, а от последовательной деятельности многих поколений, сменяющих друг друга. Ведь тем, кто бежит на состязании быстрее и сильнее всех, подчас не так легко удается сохранить свой факел зажженным, поскольку быстрый бег, равно как и слишком медленный, грозит опасностью погасить факел. Но этот бег с факелами и эти состязания, как видно, уже давно прекратили свое существование, так как считается, что наука своим расцветом обязана прежде всего нескольким авторам — Аристотелю, Галену, Эвклиду, Птолемею и что все последующие поколения не внесли в нее ничего значительного и даже не пытались сделать этого. И нужно желать, чтобы эти игры в честь Прометея, т. е. в честь человеческой природы, были вновь восстановлены, и снова вернулись состязания, соревнования и добрая удача в науке, и чтобы она не зависела от дрожащего и колеблющегося факела какого-нибудь одного человека. Поэтому нужно убедить людей встряхнуться, испробовать собственные силы и способность сменять друг друга и не ставить все в зависимость от умишек и скудости мозгов немногих персон. Таковы те мысли, которые мы считали нужным подчеркнуть в этом широко известном и популярном мифе; мы не отрицаем также, что в нем есть немало такого, что удивительно созвучно с таинствами христианской веры, и прежде всего, мне кажется, что Геркулес, плывущий в чаше с целью освободить Прометея, представляет собой образ слова Божия во плоти, подобно хрупкому сосуду, спешащему искупить род человеческий. Но мы сознательно лишаем себя всякой свободы в этом жанре, дабы не возжечь на алтаре Божьем чуждого ему огня.
Золотая середина, или средний путь, весьма похвальна в области морали, менее приемлема в области интеллектуальной, в политике же весьма сомнительна и требует осторожности. Известно, что древние символизировали средний путь в морали рассказом о том пути, которым должен был лететь Икар; средний же путь в интеллектуальной области — рассказом о Сцилле и Харибде, обозначавших трудности и опасности. Отец говорил Икару, когда им предстояло перелетать через море, чтобы он не залетал слишком высоко и не спускался слишком низко. Ведь, так как крылья были склеены воском, была опасность, что воск растает от жара Солнца, если Икар поднимется слишком высоко, или, промокнув, будет плохо держать перья, если он спустится близко к морской воде. А тот с юношеской дерзостью устремился ввысь и упал в море.