Было бы слишком долго перечислять те лекарства, которые наука предоставляет для лечения отдельных болезней духа, иногда очищая его от вредной влаги, иногда вскрывая закупорки, то помогая пищеварению, то вызывая аппетит, а очень часто излечивая раны и язвы его и т. п. Поэтому я хочу заключить следующей мыслью, которая, как мне кажется, выражает смысл всего рассуждения: наука настраивает и направляет ум на то, чтобы он отныне никогда не оставался в покое и, так сказать, не застывал в своих недостатках, а, наоборот, постоянно побуждал себя к действию и стремился к совершенствованию. Ведь необразованный человек не знает, что значит погружаться в самого себя, оценивать самого себя, и не знает, как радостна жизнь, когда замечаешь, что с каждым днем она становится лучше; если же такой человек случайно обладает каким-то достоинством, то он им хвастается и повсюду выставляет его напоказ и использует его, может быть даже выгодно, но, однако же, не обращает внимание на то, чтобы развить его и приумножить. Наоборот, если он страдает от какого-нибудь недостатка, то он приложит все свое искусство и старание, чтобы скрыть и спрятать его, но ни в коем случае не исправить, подобно плохому жнецу, который не перестает жать, но никогда не точит свой серп. Образованный же человек, наоборот, не только использует ум и все свои достоинства, но постоянно исправляет свои ошибки и совершенствуется в добродетели. Более того, вообще можно считать твердо установленным, что истина и благость отличаются друг от друга только как печать и отпечаток, ибо благость отмечена печатью истины, и, наоборот, бури и ливни пороков и волнений обрушиваются лишь из туч заблуждения и лжи.
От добродетели перейдем к могуществу и власти и рассмотрим, можно ли найти где-нибудь такое могущество и такую власть, какой образование наделяет и с помощью которой возвеличивает человеческую природу. Мы видим, что уважение к власти зависит от достоинства того, над кем властвуют. Так, власть над животными и скотом, какой обладают волопасы или овчары, не имеет никакого значения; власть над детьми, которой обладают школьные учителя, не слишком уважаема; власть над рабами скорее позорна, чем почетна, и не намного лучше власть тиранов над народом, доведенным до рабского состояния и утратившим мужество и благородство души. Отсюда всегда возникает убеждение, что почет приятнее в свободных монархиях и республиках, чем под властью тиранов, так как уважают больше ту власть, которая осуществляется над людьми, добровольно ос принимающими, а не вынужденными подчиняться вопреки своему желанию и воле. Поэтому Вергилий, желая как можно искуснее оказать Августу самую высокую честь, какая только может быть у людей, говорит следующее:
…и народам охотно-покорным.
Как победитель, дает законы, путь правя к Олимпу[121].
Но власть науки намного выше, чем власть над волей, хотя бы и свободной и ничем не связанной. Ведь она господствует над рассудком, верой и даже над самим разумом, который является важнейшей частью души и управляет самой волей. Ведь на земле, конечно, нет никакой иной силы, кроме науки и знания, которая бы могла утвердить свою верховную власть над духом и душами людей, над их мыслями и представлениями, над их волей и верой. И мы видим это проклятое безграничное наслаждение, которое охватывает и увлекает всех ересиархов, лжепророков и великих обманщиков, когда они чувствуют, что обрели безграничную власть над верой и сознанием людей; это наслаждение столь велико, что того, кто однажды испробовал его, уже нельзя заставить отречься от этой власти никакими преследованиями и никакими пытками. Это то, о чем говорится в «Апокалипсисе»: «бездонная бездна Сатаны», и, наоборот, справедливое и законное господство над умами людей, упроченное самой очевидностью и сладостной рекомендацией истины, конечно же, скорее всего может быть уподоблено божественному могуществу.
Что же касается благосостояния и почестей, то дары науки, обогащая целые королевства и республики, тем самым развивают и приумножают благосостояние и богатства также и отдельных лиц. Ведь уже давно было сказано, что Гомер дал пищу большему числу людей, чем Сулла, Цезарь или Август со всеми их раздачами, денежными подарками и земельными наделами (ветеранам). По крайней мере трудно сказать, оружие или образование помогли составить состояние большинству людей. Если же мы будем говорить о высшей власти, то увидим, что царскую власть доставляли оружие и право наследования, церковная же власть, которая всегда была соперницей царской, весьма часто доставалась именно людям образованным.
С другой стороны, если рассматривать те удовольствия и наслаждения, которые дает наука, то насколько же превосходят они все остальные наслаждения. Действительно, ведь если аффективные наслаждения настолько же выше чувственных радостей, насколько счастливое исполнение обета важнее какой-то песенки или пира, то разве не в такой же мере интеллектуальные наслаждения превосходят аффективные? Другим удовольствиям сопутствует пресыщение; и, как только эти удовольствия делаются чуть-чуть привычными, они блекнут и теряют свою прелесть; и это говорит нам, что на самом деле это были но подлинные и чистые наслаждения, а только лишь обманчивая тень их, доставляющие радость не столько но своей сущности, сколько своею новизной. Поэтому люди, предающиеся чувственным радостям, часто становятся затем монахами, а старость честолюбивых владык довольно печальна и меланхолична. Наука же не знает пресыщения, а знает лишь беспрерывное чередование достижения цели и стремления к новому, так что необходимо признать, что возникающее здесь наслаждение есть истинное и простое благо, не связанное с обманом и не являющееся результатом каких-либо привходящих моментов. Не последнее место занимает в душе и то наслаждение, которое рисует Лукреций: Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры[122].
Он говорит, что приятно стоящему или прогуливающемуся по берегу смотреть на то, как борется с бурей корабль в открытом море, точно так же приятно с высокой башни смотреть на два сражающихся на равнине войска. Но нет ничего приятнее для человека, чем разум, поднявшийся благодаря учению на крепость истины и имеющий возможность оттуда взирать на заблуждения и невзгоды людей.
Наконец, чтобы не говорить о таких избитых доводах, как то, что благодаря науке один человек превосходит другого в том же, в чем человек превосходит животных, что благодаря науке ум человека возвышается до небес, чего не может сделать его тело и т. п., мы завершим это рассуждение о выдающемся значении наук, указав на то приносимое ими благо, к которому прежде всего стремится человек по своей природе, а именно бессмертие и вечность. Ведь именно из-за этого рождают потомство, стараются прославить свое имя, сооружают здания, основывают различные учреждения, воздвигают памятники, стремятся к славе и в конце концов к этому сводятся все человеческие чаяния. Но мы видим, что памятники, созданные талантом и эрудицией, сохраняются много дольше, чем те, которые воздвигнуты руками человека. Разве песни Гомера не живут уже двадцать пять, а то и больше веков, не потеряв ни единого слова, ни единой буквы. А за это же время рухнуло и погибло бесчисленное множество дворцов, храмов, замков и городов. Уже никакими силами нельзя восстановить портреты и статуи Кира, Александра, Цезаря и даже значительно более близких к нам королей и правителей. Ведь сами их архетипы, подчиняясь законам времени, давно погибли, копии же с каждым днем теряют первоначальное сходство. Но образы их гения вечно остаются нетленными в книгах, не подвластные никаким разрушениям времени, обладая силой вечного обновления. Впрочем, они, собственно, и не могут быть названы образами, ибо они сами беспрерывно как бы рождают что-то новое, сея свои семена в душах людей, и в более поздние эпохи продолжают возбуждать и порождать бесчисленное множество деяний и идей. Если изобретение корабля считалось столь замечательным и удивительным делом, так как он перевозит товары и богатства из одной страны в другую, соединяет области, расположенные в совершенно различных местах, давая им возможность взаимно потреблять продукты и другие блага каждой из них, то насколько же больше имеют на это право науки, которые, подобно кораблям бороздя океан времени, соединяют самые далекие друг от друга эпохи в союзе и сотрудничестве талантов и открытий. Кроме того, известно, что некоторые философы, безгранично доверяющие чувственным восприятиям, совсем но думающие о Боге и отрицающие бессмертие души, вынуждены были, однако, подчиняясь силе истины, допустить, что те движения и акты, которые осуществляются в человеческой душе без участия тела, могут, вероятно, существовать и после смерти; к их числу принадлежит в особенности деятельность интеллекта и менее всего — движения страстей. Таким образом, знание представляется им бессмертным и нетленным. Мы же, познавшие свет божественного откровения, с презрением отбрасываем все эти примитивные и ложные показания чувств и знаем, что не только разум, но и очищенные аффекты, не только душа, но и тело достигнут в свое время бессмертия. Но пусть читатели поймут, что и здесь, и в другом месте, когда это было нужно, я, говоря о значении науки, с самого начала отделил божественные свидетельства от человеческих, и этого метода я неизменно придерживался, рассматривая их отдельно друг от друга.
Как бы то ни было, я никоим образом не претендую на то, что мне удастся какой-либо речью в защиту достоинства и значения науки переубедить, скажем, эзопова петуха, который ячменное зерно предпочел бриллианту; или Мидаса, который, оказавшись судьей в состязании предводителя Муз Аполлона и овечьего пастуха Пана[123], отдал пальму первенства богатству; или Париса, который, отвергнув мудрость и могущество, предпочел наслаждение и любовь; или Агриппину, выбирающей: «Пусть убьет мать, лишь бы правил»