…Орфеем в лесах, мен; дельфинов самим Арионом[343].
И эта приспособленность и вариация стиля речи (если иметь в виду желание достичь здесь высшего совершенства) должны быть развиты до такой степени, чтобы при необходимости говорить об одном и том же с различными людьми, для каждого уметь находить свои особые слова. Впрочем, как известно, великие ораторы в большинстве случаев не интересуются этой стороной красноречия (т. е, политической и деловой стороной в частных речах) и, стремясь лишь к украшениям речи и изящным формулировкам, не заботятся о гибкости и приспособляемости стиля, о тех особенностях речи, которые бы помогли общению с каждым в отдельности. И конечно же, было бы целесообразно провести новое исследование этого вопроса, о котором мы сейчас говорим, дав ему название «мудрость частной речи» и отнеся к числу тех тем, которые требуют разработки. При этом не имеет большого значения, где будет рассматриваться эта тема — в риторике или в политике.
Скажем только о том, чего еще не хватает этой науке, хотя эти вопросы (как мы сказали выше) таковы, что их скорее следует рассматривать как своего рода дополнения, чем как органические части самой науки; все они имеют отношение прежде всего к промптуарию, т. е. к накоплению материала и средств выражения. Прежде всего я не вижу, чтобы кто-нибудь с успехом следовал примеру мудрой и тщательной работы Аристотеля в этом направлении или пытался дополнить ее. Ведь Аристотель начал собирать ходячие признаки, или иллюстрации, добра и зла, как простого, так и сложного, которые являются в сущности риторическими софизмами. Эти софизмы совершенно необходимы, особенно в деловой практике, т. е. в том, что мы назвали мудростью частной речи. Но труды Аристотеля, посвященные этим иллюстрациям[344], имеют три недостатка: во-первых, он рассматривает слишком незначительное число случаев, хотя их существует много; во-вторых, он не приводит их опровержений; в-третьих, он, как мне кажется, лишь отчасти знает, как их следует использовать. А использовать их можно в равной мере как для доказательства, так и для возбуждения и побуждения. Ведь существует множество форм словесного выражения, имеющих одно и то же содержание, однако по-разному действующих на слушателя. Действительно, намного сильнее ранит острое оружие, чем тупое, хотя на самый удар были затрачены одинаковые силы. И конечно же, нельзя найти человека, на которого бы не произвели большее впечатление слова: «Твои враги будут ликовать из-за этого», Ифак хочет того, и щедро заплатят Атриды[345], чем слова: «Это повредит твоим делам». Поэтому-то ни в коем случае не следует пренебрегать этими, если можно так выразиться, «кинжалами и иглами» языка. А так как мы отнесли эту проблему к числу требующих дальнейшего развития, то, по нашему обыкновению, подкрепим ее с помощью примеров, так как предписания не смогут столь же прояснить существо этого предмета.
Софизм I. То, что люди восхваляют и прославляют, — хорошо, то, что они порицают и осуждают, — плохо.
Опровержение.
Этот софизм ложен с четырех точек зрения: он не учитывает возможного невежества, недобросовестности, партийной пристрастности и, наконец, самого склада характера тех, кто хвалит или осуждает. Что касается невежества, то какое имеет значение для определения добра и зла мнение толпы? Разве неправ был Фокион, который, видя, что народ приветствует его более горячо, чем обычно, спросил: «Может быть, я ненароком совершил ошибку?»[346] Недобросовестность проявляется в том. что те, кто хвалит и осуждает, чаще всего преследуют при этом собственные интересы и не говорят того, что они в действительности чувствуют: хвалит товар чересчур, лишь сбыть его с рук замышляя[347].
И точно так же покупатель говорит: «Плохой, плохой товар, но, когда отойдет в сторону, будет хвастаться покупкой»[348]. Если же говорить о влиянии партийной пристрастности, то ведь всякому прекрасно известно, что люди обычно без всякой меры превозносят сторонников своей партии и, наоборот, незаслуженно принижают своих противников. Наконец, влияние характера людей сказывается в том, что некоторые уже самой природой созданы склонными к рабской лести; другие же, наоборот, от природы насмешливы и злы; так что в своих похвалах и осуждениях люди повинуются только особенностям своего характера, весьма мало беспокоясь об истине.
Софизм II. То, что хвалят даже враги, — великое благо, а то, что порицают даже друзья, — великое зло.
Мне кажется, что софизм этот исходит из предпосылки, что слова, сказанные нами против воли вопреки нашим чувствам и склонностям, являются, как полагают, результатом силы истины, заставляющей нас произнести их.
Опровержение.
Этот софизм ложен, ибо он не учитывает возможной хитрости как недругов наших, так и друзей. Ведь враги иной раз хвалят нас не попреки своей воле и вовсе не отступая перед силой истины, а думая лишь о том, чтобы вызвать этими похвалами ненависть к нам и навлечь на нас какую-нибудь опасность. Поэтому у греков имел большое распространение предрассудок, что если кого-нибудь похвалят не от чистого сердца, а с намерением повредить ему, то у этого человека на носу выскакивает прыщ. Этот софизм ложен еще и потому, что враги иногда обращаются к похвалам как к некоему вступлению, для того чтобы потом свободнее и злее клеветать на нас. С другой стороны, этот софизм ложен еще и потому, что он не принимает во внимание возможной хитрости наших друзей. Ведь друзья иной раз признают наши недостатки и говорят о них совсем не потому, что их вынуждает поступать так сила истины; напротив, они выбирают такие недостатки, которые меньше всего способны принести вреда нашей репутации, чтобы показалось, что во всех остальных отношениях мы являемся замечательными людьми. Наконец, этот софизм ложен еще и потому, что друзья также прибегают к упрекам как к своего рода вступлениям (подобно тому, что говорилось о похвалах врагов) для того, чтобы затем свободнее и щедрее похвалить нас.
Софизм III. То, лишение чего есть благо, тем самым является злом, то, лишение чего есть зло, тем самым является благом.
Опровержение.
Этот софизм ложен по двум соображениям: он не учитывает существования различных степеней добра и зла, а также и того, что может существовать различная последовательность добра и зла. Что касается первого соображения, если для человеческого рода, допустим, было благом перестать употреблять в пищу желуди, то из этого отнюдь не следует, что сами по себе желуди плохи; просто желуди хороши, но хлеб еще лучше[349]. Точно так же из того факта, что для народа Сиракуз было несчастьем лишиться Дионисия Старшего, не следует, что сам этот Дионисий был хорош; он был всего лишь не так плох, как Младший[350]. Относительно же второго соображения можно сказать, что лишение какого-то блага дает место злу, но иногда ведет за собой большее благо, как например, когда опадает цветок, на его месте появляется плод. Точно так же и освобождение от какого-нибудь зла не всегда дает место благу, но иногда сменяется еще большим злом. Ведь когда Милон уничтожил своего врага Клодия, он тем самым погубил и основание, и источник своей славы[351].
Софизм IV. То, что соседствует с добром или злом, тем самым тоже является добром или злом; то же, что далеко от добра, есть зло, а то, что далеко от зла, — добро.
Это одно из свойств природы — располагать близко друг к другу явления и вещи, сходные по своей сущности; явления же, противоположные по своей природе, располагаются на определенном расстоянии друг от друга, потому что все радуется соединению с дружественным себе и освобождению от враждебного.
Опровержение.
Этот софизм ложен по трем соображениям: он упускает из виду возможность а) лишения средств к существованию, б) затемнения одного предмета другим, в) помощи одного другому. Поясним это на примерах. Говоря о лишении средств к существованию, мы имеем в виду следующее: то, что является в своем роде самым значительным и самым выдающимся, привлекает к себе, насколько это возможно, все находящееся по соседству и почти лишает его возможности к существованию. Именно поэтому никогда нельзя встретить густой кустарник рядом с большими деревьями. Очень верно заметил кто-то: «Рабы богача — самые жалкие рабы». Не менее удачно и ироническое замечание другого человека, сравнившего службу во дворцах правителей с кануном праздников — они вплотную приблизились к праздникам, но сами еще принадлежат посту. Под затемнением мы понимаем следующее: все выдающееся в своем роде обладает той особенностью, что, если даже оно не ослабляет и не лишает возможности существования находящееся рядом с ним, оно все же затемняет его и оставляет в тени. Эту особенность астрономы отмечают и в отношении Солнца: хотя оно с виду представляется хорошим, при приближении и соединении оказывается плохим. Наконец, о помощи одного другому: дело в том, что вещи сближаются и соединяются не только благодаря общности и природному сходству, но весьма часто (особенно в гражданских делах) зло прибегает к помощи добра, чтобы спрятаться за ним и укрыться под его покровительством. Поэтому преступники ищут убежища в храмах богов и сам порок скрывается в тени добродетели: Часто таится порок в близком соседстве с добром[352].
Наоборот, и добро порой соединяется со злом не благодаря их общности, но для того, чтобы изменить его и обратить в благо. Поэтому врачи чаще приходят к больным, чем к здоровым, а Спасителя нашего упрекали в том, что он беседовал с откупщиками и грешниками.