Крестьяне переглянулись. Настоящий дом был только у самого Сотеро. И хозяйство у него было большим, с лошадьми и коровами. Остальные ютились в глинобитных хижинах и держали разве что коз. Но и козу бросать было жалко.
– Надо спрятать от бандитов урожай!
– Давайте выкопаем новые тайники!
– От Кальверы не спрячешь…
– У него нюх, как у голодного койота.
– Он насквозь видит, где лежит еда.
– А если и не увидит, то ты сам ему расскажешь, когда будешь висеть на собственных кишках.
– Тогда надо попросить его, чтобы оставлял чуть побольше, он же должен понять…
– Он не поймет. Он только еще больше разозлится, – сказал Сотеро. – Нет, уж лучше пускай все остается по-старому. Не при нас это началось. Не мы первые, не мы последние…
– Если все останется по-старому, мы передохнем, как мухи, – заявил круглолицый крепыш. – Надо действовать!
– Рафаэль уже попытался действовать, – сказал Сотеро. – Ты тоже хочешь, Рохас?
Рохас опустил голову, и взгляд его упал на темное пятно, которое все сильнее просвечивало сквозь песок. Он хотел возразить, но его опередил худой долговязый сосед.
– Мы работаем от зари до зари, а наши дети ложатся спать голодными! Пора кончать с такой жизнью!
– Верно, Хилларио!
– Хватит! Натерпелись!
– Пора кончать!
– Я согласен с вами, – сказал Сотеро. – Но как мы можем с этим покончить?
Лавочник Сотеро привык, что его слово оказывается решающим, о чем бы ни заходил разговор. Когда-то в его каменном доме жил староста, а в доме напротив – местный священник. И в те давние времена решающее слово было за ними. Но староста умер, а нового никто не назначил. Умер и священник, но место так и осталось свободным. Два-три раза в месяц приезжал священник из соседнего селения, несколько раз в году заглядывал в деревню какой-нибудь чиновник от губернатора. Но дорога через горы становилась все опаснее, и крестьяне постепенно привыкли обходиться без властей.
Они работали на общинной земле, урожай делили по количеству ртов в семье, а Сотеро время от времени возил на ближайший рынок то, что они могли продать. Крестьяне были признательны ему за это, потому что никто из них не мог оторваться от своего хозяйства даже на день, а вылазка на рынок отняла бы не день, а неделю. Иногда Сотеро на своих мулах добирался даже до города и при удачной торговле возвращался оттуда с тканями, инструментами и другими товарами.
Сотеро был для крестьян единственным источником городских новостей, которые потом целый месяц обсуждались каждый вечер в его лавке за кружечкой пульке. Он знал, что творилось в городе, он видел мир за пределами долины. Неудивительно, что последнее слово в споре должно было оставаться за ним.
Но сегодня он и сам не мог сказать это последнее слово, а только спрашивал: «Как с этим покончить?»
Крестьяне примолкли, растерянно переглядываясь. Они не привыкли отвечать на такие вопросы. И Рохас сказал:
– Надо идти к Старику.
Старик жил на горе. Когда-то он ушел из деревни, не поладив со старым лавочником, дедом Сотеро. С тех пор под крышами деревенских хижин выросло не одно поколение, но все с малолетства знали, что Старик ответит на любой вопрос. Его можно было спросить о сроках высадки кукурузы и о способах лечения золотухи, он толковал сны и предсказывал погоду. Когда-то он подсказал, как вывести с полей зловредного жучка. Наверняка он и от Кальверы что-нибудь подскажет, решили крестьяне и отправили к Старику делегатов: крепыша Рохаса, долговязого Хилларио и молодого Мигеля.
Старик выслушал делегатов, оглядел их и сказал коротко:
– Придется драться с ними.
– Что? – переспросил Рохас, будто он и слова такого не слыхивал. – Как? Драться?
– Да. Драться. Воевать. Вы знаете, как поступают гринго, когда их скот угоняют? Они собираются все вместе, все соседи, все жители деревни. И ловят воров. Сами. Никого не спрашивают. Ловят сами, и сами судят, вешают на ближайшем дереве. А если воры объединяются в банды и начинают стрелять, то все соседи тоже создают отряды и тоже стреляют. Чтобы защитить себя, надо драться.
– Чем? Вилами, что ли? – спросил Хилларио. – С камнями и палками, с голыми руками против винтовок и револьверов?
– Купите себе винтовок за рекой, – сказал Старик. – Там такого товара в избытке.
– На что же мы их купим? – спросил Рохас. – Кальвера все увез с собой. У нас нет ни зерна, ни лошадей. Нам нечего предложить взамен.
– Нечего? – Старик выложил на стол блестящую луковицу на цепочке. – Вот, продайте. Это часы. Мне они уже не нужны, а вам за них дадут деньги. Продайте их, продайте все, что наберете в деревне. И пусть Сотеро поищет в своей кубышке. Когда-нибудь Кальвера и у него отнимет последний кусок. Если Сотеро хочет, чтобы деревня сохранилась, он добавит вам денег. На них вы сможете купить себе оружие, чтобы драться.
– Хорошо, мы купим оружие, – сказал Рохас. – Но мы простые крестьяне. Мы умеем пахать и сеять. Никто из нас не умеет убивать.
– Придется научиться, – сказал Старик. – Иначе убьют вас.
ПЛОДЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Убивая время на площади приграничного городка, Крис Беллоу уже давно украдкой наблюдал за парой приличных джентльменов, дожидавшихся дилижанса. Они вели себя скромно, но с достоинством. Зайдя за ними в салун, он отметил, что они не играли в карты и ни разу не заказали виски. Один из них иногда прикладывался к фляжке, которую доставал из внутреннего кармана, но не слишком часто. Джентльмены съели по одной порции бобов с мясом, выпили по одной чашке кофе. И ни на миг не выпускали из рук свои потертые саквояжи. Парочка типичных бродячих коммерсантов мелкого калибра.
Однако знакомый буфетчик рассказал Крису кое-что интересное. Оказывается, накануне, когда после традиционной потасовки из окна борделя на дорогу выпал какой-то малый с простреленной головой, скромные коммерсанты не поленились обратиться к владельцу похоронного бюро, располагавшегося тут же на площади вместе с остальными городскими заведениями, и заплатили ему двадцать долларов за похороны.
Двадцать долларов за похороны незнакомого человека? Люди, которые так легко расстаются с двадцаткой при виде чужой смерти, серьезно заинтересовали Криса. Сегодня он не отказался бы и от лишнего цента. И ему все сильнее хотелось подсесть к этим джентльменам в дилижанс, чтобы в пути незаметно выяснить, сколько они готовы заплатить за свои жизни. А потом при удобном случае осуществить с ними несложную финансовую операцию.
Но дилижанс еще не прибыл, а у джентльменов, похоже, уже возникли проблемы.
На площади собралось много людей. Ковбои, ожидавшие отправки на ранчо, местные жители, бродяги. Это были разные люди. По-разному одетые, на разных стадиях истощения или ожирения. Разных политических убеждений. Но сейчас их объединяло одно – все они хранили напряженное молчание.
Посреди площади стоял катафалк, запряженный парой черных лошадок. Судя по запаху, карета скорби была занята клиентом, причем давно. Припекало солнце, и жирные блестящие мухи жужжали вокруг катафалка, пытаясь проникнуть за его створки.
Нездоровая тишина была нарушена, когда на площади появилась пара приличных джентльменов в котелках и с саквояжами в руках.
– А вот и вы! Хорошо, что я вас дождался! – произнес владелец катафалка, смущенно приглаживая седые волосы.
– Как идет церемония? У вас прекрасное оборудование, – сказал коммерсант постарше, кивнув в сторону экипажа.
– Мне очень жаль, но церемония отменяется.
– Почему? Есть проблемы?
– Я сделал все, что мог. Могила готова, покойный лежит в гробу. Но похороны отменяются.
– Да, но мы заплатили вам. Появились новые расходы? Мы доплатим.
– Какие расходы? – владелец похоронного бюро обиженно приподнял брови, давая собеседникам понять, что он имеет дело не с ночным извозчиком. – У меня стандартная такса для всех. Но сейчас похороны придется отменить.
– Ничего не понимаю, – коммерсант обвел взглядом собравшуюся публику. Люди старательно отводили глаза, и он не мог прочитать в них ни поддержки, ни осуждения. – Вам хочется выполнить работу, за которую вам заплатили. Мне хочется, что бы была сделана работа, за которую я заплатил. Готов поспорить, что покойник тоже не возражал бы, чтобы вы сделали свою работу, и поскорее.
– Брат мой, вы поступаете как истинный христианин, вы исполнили свой долг, и все-таки…
– Какой долг, какой долг? Это не долг, это гигиена. Я коммивояжер. Я торгую дамскими корсетами. Но когда человек два часа валяется на улице и никто даже не почешется, я не могу оставить все как есть. Я поступил, как нормальный порядочный человек, и все!
– Ничего не поделаешь, – вмешался второй джентльмен в котелке. – Пойдем, скоро прибудет дилижанс.
– Мы не можем уехать, не доведя дело до конца, – возразил коммерсант своему компаньону. – Нет, так или иначе, но хоронить все равно придется. Скажу вам как специалист по продажам. Некоторым товарам категорически противопоказана жара.
– Брат мой, я понимаю это лучше многих, но… – владелец похоронного бюро оглянулся и снова пригладил волосы. Чувствовалось, что ему не по себе.
– Говорите смелее, – попросил коммерсант.
– Население города… Видите ли, то, что вы затеяли… Не всем нравится эта идея.
– Чем же она им не нравится?
– Им не нравится, что покойный будет лежать на их кладбище.
– Неуместная разборчивость! – заявил коммерсант. – Знаю я ваш город. Знаю, кто лежит на вашем кладбище. Одни бандиты и пьяницы. Чем их не устраивает компания нашего клиента?
– Мне очень жаль, брат мой. Но там лежат белые. А бедолага Сэм… – владелец похоронного бюро развел руками и оглянулся на катафалк, словно извиняясь перед усопшим. – Он был индейцем.
Коммивояжеры переглянулись. Тот, кто был помоложе, понимающе закивал. Но его настойчивый компаньон не проявил той деликатности, которой требовала ситуация, и громогласно выругался, нарушив благочестивую атмосферу: