Люси посмотрела на сгущающиеся тени вдали.
– Отсюда видно, что над городом почти нет дыма, – сказала она. – Это потому, что он только начал расти. Когда городов станет больше, он, словно стесняясь себя, полностью закутается в облако и спрячется от глаз. Папа говорит, что, когда он жил здесь, город был красивее. Когда папа рассказывает о здешних местах, у него даже голос меняется и взгляд теплеет, появляются особые интонации. Должно быть, ему очень здесь нравилось. Все тут было милее, народ приветливее. По его рассказам можно подумать, что жизнь здесь напоминала длинную летнюю серенаду. Он клянется, что всегда светило солнце, что воздух тут был совсем иной, не как в других местах, и даже помнит, что все вокруг было подернуто золотистой пыльцой. Но это вряд ли! По-моему, ему и сейчас дышится здесь не хуже, пусть даже вместо пыльцы в воздухе сажа, просто тогда он был на двадцать лет моложе. И та золотистая пыльца из его воспоминаний – это его молодость. Просто молодость. Ведь быть молодым так здорово, разве нет? – Она рассеянно засмеялась и вновь погрустнела. – Интересно, правда ли все было так хорошо, как нам кажется, когда мы о чем-то вспоминаем? Я так не считаю. Мне все время чего-то не хватает, поскольку я мало думаю о том, что происходит в данный момент; я всегда жду будущего – все мои мысли о том, что случится, когда я стану старше.
– А вы забавная, – нежно сказал Джордж. – У вас такой красивый голос, когда вы говорите об этом!
Тут лошадь встряхнулась, нервным перезвоном колокольцев заставив обратить на себя внимание. Джордж подобрал поводья и пустил ее побыстрее. Вскоре они проехали мимо Прекрасного Дома Люси, и Джорджу стукнуло в голову отпустить еще одно замечание:
– Вы смешная. И много знаете, но в архитектуре не разбираетесь вовсе!
Навстречу им по белой дороге двигался странный черный силуэт. Двигался он медленно, почти незаметно, по крайней мере издали; но как только сани сократили расстояние, стало ясно, что это безлошадный экипаж мистера Моргана с четырьмя пассажирами: впереди сидели сам мистер Морган и мама Джорджа, сзади расположились мисс Фанни Минафер и достопочтенный Джордж Эмберсон. Все четверо были в преотличном настроении, как смельчаки на пороге нового приключения; Изабель лихо помахала платком промчавшимся рядом саням.
– Святый боже! – выдохнул Джордж.
– Ваша мама – душка, – сказала Люси. – Всегда одета с таким вкусом! Похожа на русскую княгиню, хотя вряд ли они так же красивы.
Джордж промолчал, глядя на дорогу и проехав по району Эмберсон до каменной колоннады, ведущей на Нэшнл-авеню. Тут он развернулся.
– Поехали обратно. Глянем еще раз на эту швейную машинку, – сказал он. – Такой дурацкой, безумной…
Он не стал договаривать, и вскоре они вновь догнали «швейную машинку».
Трое пассажиров стояли на дороге, а ноги водителя, лежащего на спине в снегу, торчали из-под безлошадного экипажа, которому так сейчас не хватало коня.
Джордж разразился громовым хохотом и, пустив рысака во весь опор, так что снег полетел из-под полозьев и копыт, подъехал почти вплотную к сломавшейся машине, завопив:
– Купи коня! Купи коня! Купи коня!
Через триста ярдов он вновь развернулся и рысью помчал обратно, свесившись с саней, размахивая руками:
– Купи коня! Купи коня! Ку…
Рысак скакал галопом, и Люси предостерегающе закричала:
– Смотрите, куда едете! Там канава!
Но было слишком поздно. Правый полоз попал в яму и с треском отломился, сани перевернулись, конь протащил их еще ярдов пятнадцать и оставил лежать в сугробе. Потом сильный молодой рысак, окончательно освободившийся от досадной ноши, веселым галопом умчался прочь.
Глава 8
Немного придя в себя, Джордж почувствовал, что его нос уперся в колючую от снежинок и холодную как лед щеку мисс Люси Морган, правая рука лежит на ее горле, а во рту застрял огромный комок меха из ее боа вперемешку с невероятным количеством снега. Он был смущен, но возражать против такой близости не хотелось. Девушка явно не поранилась, потому что села – без шапки, с рассыпавшейся прической – и тихо произнесла:
– Боже мой!
Несмотря на то что, когда они проносились мимо, ее отец возлежал под машиной, именно он примчался первым. Он бросился на колени рядом с дочерью, но, увидев, что она смеется, расслабился.
– Они в порядке! – крикнул он Изабель, спешащей к ним и обогнавшей брата и Фанни Минафер. – Сугроб мягкий, как пуховая перина, с ними все нормально. Не стоит так бледнеть!
– Джорджи! – задыхаясь, звала она. – Джорджи!
Джорджи, весь облепленный снегом, уже был на ногах.
– Мам, не суетись! Все нормально. Эта дурацкая лошадь, черт ее побери…
Вдруг глаза Изабель наполнились слезами.
– Я видела, как вы перевернулись… Вас протащило по снегу… – Трясущимися руками она принялась отряхивать сына.
– Перестань, – сопротивлялся он. – Перчатки испортишь. Весь снег на тебя летит…
– Нет-нет! – воскликнула она. – Ты простудишься, тебе нельзя простужаться! – И продолжила его чистить.
Дядя Эмберсон разыскал шапочку Люси, мисс Фанни, как заправская горничная, помогла ей привести себя в порядок, и обе жертвы аварии вскоре приобрели свой обычный вид. Подбадриваемые шутками джентльменов постарше, все, за исключением матери и сына, решили, что происшествие скорее забавное, и начали хохотать. Джордж был мрачнее быстро надвигающихся декабрьских сумерек.
– Проклятый жеребец! – не унимался он.
– Я бы не беспокоился о Пенденнисе, Джорджи, – сказал дядя. – Завтра мы пошлем конюха за остатками саней, а Пенденнис сам прискачет на конюшню и сделает это раньше нас, потому что теперь наш путь домой зависит исключительно от сломавшейся тарахтелки Джина Моргана.
Они как раз подходили к машине, и Юджин, уже лежащий под днищем, услышал слова друга.
– Она вытянет, – сказал он, с улыбкой поднимаясь.
– Да?
– Все на борт! – И предложил руку Изабель. Все еще бледная, она пыталась улыбаться, но в глазах – она по-прежнему не могла оторвать их от сына – застыло тревожное беспокойство. Мисс Фанни уже забралась на заднее сиденье; Джордж, усадив Люси Морган рядом с тетей, тоже туда залез. Изабель заметила, что на нем легкие лакированные туфли, на которые налип снег. Когда он поставил ногу на железную подножку машины, Изабель бросилась к нему и начала счищать с его обуви снег своим невесомым кружевным платочком.
– Тебе нельзя простужаться! – причитала она.
– Перестань! – заорал Джордж и зло отдернул ногу.
– Тогда потопай, стряхни снег сам, – просила Изабель. – Нельзя ехать с мокрыми ногами.
– Они сухие! – проревел выведенный из себя Джордж. – Садись же ты, бога ради! Сама в снегу стоишь. Залезай!
Изабель повиновалась, посмотрев на Моргана, чье всегда внимательное лицо стало особенно чутким. Он сел рядом с ней, а Джордж Эмберсон залез с другой стороны.
– Ты все та же Изабель, которую я знал когда-то! – прошептал Юджин Морган. – Божественно нелепая женщина.
– Вот как, Юджин? – произнесла она, не выказывая неудовольствия. – «Божественно нелепая» – эти слова уравновешивают друг друга. Плюс один минус один приводит к нулю. Намекаешь, что я ничего не стою?
– Отнюдь, – ответил он, дергая за рычаг. – Я намекаю совсем на другое. Спокойно! – скомандовал он механизму под ногами, издающему устрашающие звуки, и машина, подпрыгнув, с шумом покатила вперед.
– Гляньте-ка! – воскликнул Джордж Эмберсон. – Она и впрямь едет! Наверно, еще одна случайность.
– Случайность? – Морган перекрикивал грохот мотора. – Ну нет! Она дышит, она движется, в ней играет сама жизнь! – И он запел «Знамя, усыпанное звездами»[18].
К нему охотно присоединился дядя Эмберсон, не прервав песни, даже когда Морган замолк. Сумрачное небо просветлело, открыв взору поднявшуюся полную луну, и музыкальный конгрессмен восславил ее появление, целиком исполнив «Голубой Дунай».
Племянник, сидящий сзади, оставался мрачен. Он подслушал мамин разговор с изобретателем: его удивило, что этот Морган, о котором он до вчерашнего вечера и не слышал, запросто зовет маму Изабель, да и маме не пристало называть его Юджином, и на Джорджа нахлынуло вчерашнее негодование. Тем временем мама продолжала разговаривать с Морганом, и теперь ему не удавалось расслышать, о чем они говорят, – рык машины соревновался в громкости с певучим настроением дяди. Он заметил, что Изабель оживлена; он привык видеть маму веселой, но было странно, что причиной этого веселья выступал человек не из семьи. Джордж сидел и хмурился.
Фанни Минафер беседовала с Люси.
– Ваш папа хотел доказать, что безлошадный экипаж может ехать даже по снегу, – сказала она. – И ведь правда может!
– Конечно!
– Это так интересно! Он рассказывал нам о том, что собирается изменить. Говорит, что колеса будут из резины, наполненной воздухом. Не понимаю, как это; по-моему, они взорвутся, но Юджин в себе уверен. Хотя он всегда был таким. Когда он говорит, кажется, что время повернуло вспять!
Она задумалась, а Люси обратилась к Джорджу:
– Когда сани перевернулись, вы старались сделать так, чтобы я на вас упала. Я знаю, вы делали это специально, и это очень мило с вашей стороны.
– Ничего я не старался, – огрызнулся он. – Никакой опасности не было.
– Все равно, вы были таким добрым – и очень быстрым. Я… я этого не забуду!
Она говорила настолько искренне и благодарно, что Джордж почти забыл, что злится на ее отца. А он действительно злился, в том числе из-за того, что сиденья этой швейной машинки не были рассчитаны на троих, но сейчас, когда его соседка так трогательно благодарила его, ему уже не было тесно – даже больше, он начал мечтать, чтобы ход машины стал еще медленнее. Люси даже не упрекнула его за то, что это он позволил проклятому коню утащить сани в канаву. Джордж торопливо, почти горячо зашептал ей на ухо:
– Совсем забыл сказать: вы такая красивая! Я понял это, как только увидел вас вчера. Я зайду за вами вечером и провожу на прием в отель «Эмберсон». Вы ведь пойдете?