Недовольство уступило воспоминанию о том, какой красивой была скорбь на мамином лице, когда она прощалась с ним на вокзале, и о том, как ей идет траурный наряд. Он подумал о Люси, с которой смог увидеться лишь дважды, и как во время этих тихих встреч его не оставляло чувство, что он кажется ей чуть ли не героем: она всем видом показывала, что ценит стойкость, с какой он переносит утрату. Но ярче всего перед глазами вставало отчаявшееся лицо тети Фанни. Он вновь и вновь возвращался к этому воспоминанию, не в силах его отогнать. И еще много дней после приезда в университет лицо Фанни внезапно возникало перед мысленным взором, и тогда все случившееся вновь обрушивалось на него. Ее молчаливое горе потрясло Джорджа до глубины души.
С каждым днем он все больше сочувствовал своей давней противнице и даже написал об этом маме:
Боюсь, бедная тетя Фанни думает, что после смерти папы мы больше не захотим жить с ней в одном доме, ведь я столько раз ее доводил. Она может вообразить, что я захочу дать ей от ворот поворот. Я не представляю, куда ей податься и на что жить, если мы сделаем это, но мы, конечно, так с ней не поступим, хотя я уверен, что она ожидает худшего. Она ничего не сказала, но то, как она выглядела, не оставило во мне сомнений. Честно говоря, тетя показалась мне до смерти напуганной. Скажи ей, что я ни за что не причиню ей вреда. Скажи, что все будет как раньше. Скажи, пусть не вешает нос!
Глава 15
Но Изабель не просто помогла Фанни не вешать нос. Все, что Фанни унаследовала от отца, старого Алека Минафера, было вложено в предприятие Уилбура, которое умерло прежде самого бизнесмена. Дядя Джордж Эмберсон и тетя Фанни оказались «разорены с небывалой точностью», как выразился сам Эмберсон. У них «не осталось ни гроша, ни долгов», продолжил он. «Это как барахтаться, прежде чем утонуть: ты вроде и вынырнул, а из воды не выбрался. Просто чувствуешь, что еще жив».
Дядя Джордж философствовал, потому что ощущал поддержку отца, а вот Фанни, лишившейся всякой поддержки, было не до философии. Однако, когда стали разбираться в финансах Уилбура, выяснилось, что он застраховал свою жизнь, и Изабель, с охотного согласия сына, немедленно перевела эти деньги на счет золовки. Вложение давало примерно девять сотен дохода в год и избавило Фанни от участи попрошайки и приживалки, и, как опять же сказал старший Джордж Эмберсон, желая ободрить Фанни, теперь «она наследница, всем заводам и чертям назло». Она не нашла в себе сил улыбнуться, что не охладило человеколюбивого желания Эмберсона ее повеселить.
– Сама подумай, Фанни, девять сотен – это чудесный доход: теперь холостяку, имеющему на тебя виды, придется зарабатывать ровно сорок девять тысяч и сто долларов в год. А тебе, чтобы получить пятьдесят тысяч годовых, всего-то и надо снизойти до него, когда заметишь, что он всеми своими шляпами-галстуками показывает, как к тебе неравнодушен!
Она вяло взглянула на него, жалко пробормотала что-то об ожидающем ее рукоделии и вышла из комнаты, а Эмберсон, глядя на Изабель, печально покачал головой.
– Всегда знал, что чувство юмора не моя сильная сторона, – вздохнул он. – Боже мой, ее так сложно развеселить!
Студент не приехал домой на рождественские каникулы. Вместо этого они с Изабель отправились на две недели на юг. Она гордилась своим здоровым и красивым сыном и всей душою наслаждалась, когда в вестибюле и на просторных верандах отеля, где они поселились, люди задерживали взгляд на Джордже. Она настолько упивалась его присутствием, что не замечала, что на нее саму смотрят с гораздо большим интересом и симпатией. Она радовалась, что удалось заполучить его на целых две недели; обожала гулять, опираясь на его руку, читать с ним и вместе любоваться морем, но больше всего любила заходить с ним в ресторан отеля.
Однако оба чувствовали, что это Рождество совсем не похоже на другие, проведенные вместе, – это был грустный праздник. А в июне Изабель отправилась на восток на выпускной сына и прихватила с собой Люси. И все стало казаться другим, особенно когда на вручение диплома приехали Джордж Эмберсон с отцом девушки. Юджин как раз был в Нью-Йорке по делам, Эмберсон с легкостью убедил его посетить торжество, и все прекрасно провели время, сделав новоиспеченного выпускника героем и центром события.
Его дядя заканчивал тот же колледж.
– Моя комната была вон в том корпусе, – сказал он, показывая Юджину на одно из зданий. – Даже не знаю, разрешит ли Джордж моим почитателям повесить там памятную табличку. Сам знаешь, теперь он тут всем распоряжается.
– Ты сам-то вел себя по-другому? Племянники от дядьев недалеко падают.
– Только Джорджу не говори, что он такой же, как я. Нам следует щадить чувства молодого джентльмена.
– Да, – согласился Юджин. – Иначе спокойной жизни нам не видать.
– Я уверен, что в его возрасте у меня было не все так плохо, – задумчиво сказал Эмберсон, пока они пробирались через праздничную толпу. – Хотя бы потому, что у меня имелись братья и сестры и маме было некогда кудахтать надо мной одним, да и внук я был не единственный. Отец всегда баловал Джорджи так, как никого из родных детей.
– Чтобы прояснить распределение добра и зла в душе Джорджи, надо знать всего лишь три вещи, – засмеялся Юджин.
– Три?
– Он единственный ребенок Изабель. Он Эмберсон. Он мальчик.
– Ну, господин пророк, и что здесь хорошо, а что плохо?
– Все это хорошо и плохо одновременно, – ответил Юджин.
Они заметили предмет своего обсуждения. Джордж прогуливался под вязами с Люси и, помахивая тросточкой, показывал на различные объекты и места, приобретшие для него за прошедшие четыре года историческую ценность. Джентльмены не могли не отметить беспечность и грациозность его жестов, а также манеру преподносить себя – подсознательно властную: он владел и землей под ногами, и ветвями над головой, и старыми постройками окрест, и Люси.
– Не знаю, – сказал Юджин, озорно улыбнувшись. – Не знаю. Вот говорил я о нем как о человеке, а теперь не знаю. Может, он божество?
– Неужели и я был таким? – простонал Эмберсон. – Ты же не думаешь, что это обязательная стадия развития любого Эмберсона?
– Не волнуйся! По меньшей мере половина его натуры – это сочетание юности, красоты и университета, но даже самые великолепные Эмберсоны преодолевают свое великолепие и со временем становятся людьми. Хотя подчас для этого требуется нечто большее, чем время.
– Да, мне потребовалось больше, – согласился друг и печально покачал головой.
И они поспешили к прекрасному юному Эмберсону, внешне нетронутому временем и бедами. Изабель задумчиво стояла в тени огромных деревьев и издали приглядывала за Джорджем и Люси, но, увидев, что к ней идут, сделала шаг навстречу.
– Очаровательно, правда? – сказала она и взмахнула рукой в черной перчатке, указывая на ярко разодетую толпу, гуляющую по университету и сбивающуюся в группки вокруг виновников торжества. – Они с такой отвагой рвутся жить, все эти мальчики, – это так трогательно. Но, конечно, сами они того не сознают.
Эмберсон кашлянул.
– Да, они себя умилительными не считают, это точно! Мы с Юджином как раз об этом беседовали. Знаешь, о чем я думаю, когда вижу все эти гладкие, торжествующие юные лица? «Ну-ну! Жизнь-то вам покажет!»
– Джордж!
– О да, – сказал он. – Жизнь очень изобретательна, и у нее есть отдельная плетка для всякого маминого сына!
– Может быть, – огорченно ответила Изабель. – А может быть, некоторым матерям удастся отвлечь удар на себя.
– Ни за что и никогда, – горячо уверил ее брат. – Никогда на лицах матерей не появятся морщины, предназначенные сыновьям. Полагаю, ты понимаешь, что этим юным лицам никуда от них не деться?
– Кто знает, – произнесла она с грустной улыбкой. – Может, времена изменятся и морщин не будет ни у кого.
– Время пощадило только одного человека среди всех моих знакомых, – сказал Юджин. И засмеялся, увидев удивленные глаза Изабель, после чего она поняла, что речь идет о ней. К тому же Юджин не соврал, и она знала об этом. Поэтому залилась очаровательным румянцем.
– А что конкретно покрывает лицо морщинами? – спросил Эмберсон. – Время или беды? Конечно, мы не станем предполагать, что это делает мудрость, – чтобы не обидеть Изабель.
– Я знаю, откуда берутся морщины, – сказал Юджин. – Некоторые от возраста, некоторые от бед, некоторые от работы, но самые глубокие – от утраты веры. Самые чистые лбы у тех, кому есть во что верить.
– Во что, например? – тихо спросила Изабель.
– Во что угодно!
Она снова бросила на него удивленный взгляд, и он снова расхохотался.
– О да, ты определенно веришь! – сказал он.
Она пару секунд не отводила от него взгляд – необычайно серьезный, доверчивый и вопрошающий одновременно, будто была уверена в правильности всего, что бы он ни говорил. Потом отрешенно посмотрела вниз, словно спрашивала о том же себя.
– Почему бы и нет? Я верю, – сказала она, подняв глаза, – я верю, что верю!
Оба мужчины засмеялись.
– Изабель! – воскликнул брат. – Какая же ты дурочка! Иногда кажется, что тебе все еще четырнадцать!
Но это напомнило ей о том, зачем она здесь.
– Боже мой! А дети-то куда подевались? Надо скорее найти Люси, а Джорджу пора идти садиться с другими выпускниками.
Она взяла брата под руку, и все трое двинулись на поиски, озираясь в толпе.
– Любопытно, – произнес Эмберсон, нигде не наблюдая нужную им парочку. – Я думал, что даже в такой толпе нельзя не заметить владыку.
– Тут сегодня несколько сотен владык, – сказал Юджин.
– То всего-навсего владыки университета, – парировал дядя Джордж. – Мы же ищем хозяина вселенной.
– А вот и он! – радостно закричала Изабель, не обращая внимания на шутки. – И вовсе он не такой!
Но спутники все еще посмеивались над ней, даже когда присоединились к повелителю вселенной и его красотке-подружке; Эмберсон с Юджином наотрез отказались объяснять причину своего веселья даже Люси, которая потребовала этого, но настроение у героев дня было столь добродушное, что из всех пятерых вышла преотличная компания: то есть четверо стали благодарной аудиторией для пятого, который просто искрился радостью и благодатью.