Изабель пришлось заканчивать. Она еще раз поцеловала сына и побрела к себе, погруженная в задумчивость, и больше они не возвращались к этой теме ни на следующий день, ни позже. Даже Фанни ни разу не упомянула о своей тайной поддержке, оказанной племяннику после «неудачных посиделок» у Майора, однако вскоре начала раздражать Джорджа частыми и долгими взглядами, которые он не намеревался терпеть от тетки. Когда бы он ни поворачивался в ее сторону, всегда натыкался на полные надежды и ожидания покрасневшие глаза Фанни и однажды не выдержал, заявив, что, будь он невротиком, у него начались бы припадки.
– Еще чуть-чуть, – с яростью повторил он, – еще совсем немного, и меня затрясет! Что тебе от меня надо? У меня что, галстук съехал? Тебе смотреть больше не на кого? Господи! Давай кота купим, будешь на него смотреть! Он, наверно, выдержит. Ради бога, что ты во мне хочешь найти?
Фанни лишь весело рассмеялась и не обиделась.
– Да уж побольше, чем видно тебе самому, – спокойно сказала она, все еще улыбаясь.
– Ну вот! И что ты этим хочешь сказать?
– Забудь!
– Ладно. Но не могла бы ты пялиться теперь на кого-нибудь другого. Вон, на горничную, например!
– Успокойся, – снисходительно произнесла Фанни и, как будто решив напустить еще больше тумана, добавила тоном, полным сочувствия: – Это естественно, что ты так нервничаешь, бедняжка!
И ушла.
Джордж с негодованием предположил, что она намекает на его страдания, вызванные отсутствием Люси. Все это время он благополучно избегал встреч с отцом девушки, хотя Юджин был частым гостем в их доме и провел несколько вечеров с Изабель и Фанни, время от времени выезжая с ними и Майором на автомобильные прогулки. Однако на воскресные ужины в особняк он больше не приходил, даже после возвращения Джорджа Эмберсона. Юджин объяснял это тем, что вечером в воскресенье проводит еженедельное совещание на заводе.
Люси вернулась, когда осень вступила в свои права и в воздухе запахло палой листвой, а в газетах замелькали ежегодные статьи о пурпурной дымке, золоте на ветвях деревьев, спелых фруктах и чудесных прогулках в багряному лесу. Джордж не знал о ее приезде и столкнулся с девушкой на следующий день у Шэронов, к которым пришел в тайной надежде услышать какие-нибудь новости о ней. Джейни Шэрон сообщила ему, что Люси скоро возвращается и что поездка была «совершенно великолепна» – последнее не вызвало в душе Джорджа никакого радостного отклика, – и тут к ним спокойно подошла сама мисс Морган, нежное видение в осенних зелено-коричневых тонах.
На щеках ее играл румянец, и глаза сверкали, что, по мнению Джорджа, подтвердило совершенное великолепие поездки, но Джейни и Мэри Шэрон решили, что глаза Люси засияли при виде коляски Джорджа у ворот. Тот и сам слегка покраснел, хотя пытался приветствовать ее как можно равнодушнее, и вскоре от нахлынувшей горячей волны у него запылали шея и уши. Как он себя ругал за то, что вместо холодности внутренней и внешней он показывал совсем иное!
Люси расцеловала двоюродных сестер, подала руку молодому человеку, сказав «здравствуйте», и села рядом с Джейни с непринужденным спокойствием, выбившим Джорджа из колеи.
– Прекрасный вечер, – проговорил он. – Кажется, что… кажется… мне правда кажется…
Он замолчал, сообразив, что его слова звучат глупо. Затем, чтоб хоть как-то сохранить достоинство, покашлял, но в сочетании с его розовыми ушами покашливание прозвучало нарочито притворно. Однако, пытаясь выглядеть естественно, он покашлял опять и тут же возненавидел себя: звуки он издавал отвратительные. Люси молчала, а девицы Шэрон подались вперед и напряженно глазели на него, поджав губки и стараясь не выдавать распиравшего их любопытства. Джордж предпринял новую попытку завести разговор:
– Я… э-э-э… надеюсь, вы хорошо провели… время. Я… э-э-э… надеюсь, у вас все в порядке. Надеюсь, вы чрезвычайно… чрезвычайно…
Он опять замялся, не зная, как избавиться от «чрезвычайно», и не понимая, каким образом это чертово слово вообще попало к нему на язык.
– Что вы сказали? – переспросила Люси.
Джордж просто сгорал изнутри, чувствуя, что выставляет себя на посмешище, ведь никто в мире не питал такого отвращения к насмешкам над собой, как Джордж Эмберсон Минафер. Но вот он оказался в глупом положении, а Джейни с Мэри того и гляди прыснут со смеху, не в силах более сдерживаться. Люси сидела и смотрела на него, приподняв брови в вежливом ожидании. Ее самообладание бесило больше всего.
– Да ладно, ничего важного! – выдавил он. – Я уже собирался уходить. До свидания!
Он решительно зашагал к выходу и почти бегом преодолел коридор, но не успел выйти на крыльцо, как услышал дикий, нестерпимый взрыв хохота девиц Шэрон.
Домой он ехал в расстроенных чувствах и на перекрестке чуть не сбил двух дам, погруженных в захватывающую беседу. Это были тетя Фанни и дородная миссис Джонсон. Джордж резко натянул вожжи, осадив коня в нескольких дюймах от женщин, но разговор так увлек их, что они даже не заметили грозящей опасности, как не видели коляску и ее резкое торможение. Джордж так разозлился из-за того, что выставил себя болваном в глазах внезапно появившейся Люси, что небольшая стычка с двумя зазевавшимися дамами могла бы его немного отвлечь. Во всяком случае, он пожалел, что вовремя остановился, когда мог бы на пару минут позабыть о своих печалях! Стать посмешищем – и знать об этом – было невыносимо. Джордж пребывал в ярости.
Он слишком резво влетел в конюшню Майора, и если бы умудренный опытом Пенденнис в нужный момент не повернул, то впечатался бы в стену, а так рысак всего лишь поцарапал коляску, чуть не опрокинув возницу. Джордж выругался, потом обрушился с бранью на хихикающего старика Тома, толстого темнокожего конюха.
– Вот те на! – сказал Том. – Кажись, какая-то белая леди фыркнула на мистера Джорджа! Белая леди говорит: «Не-а, не поеду больше кататься с мистером Джорджем!» Мистер Джордж быстрей домой: «Так-растак этого коня! Так-растак этого нигера!» Вот те на!
– Хватит! – оборвал его Джордж.
– Угу, сэр.
Джордж решительно покинул конюшню, пересек задний двор Майора и прошел мимо новых домов. Стройка близилась к завершению, но беспорядок вокруг по-прежнему угнетал Джорджа, хотя со стороны улицы все было не так уж и безобразно. Но за домами в сухой и изрытой серой грязи на месте ухоженной лужайки, что подобно зеленому озеру окружала особняки Эмберсонов, валялись доски, кирпичи, остатки штукатурки и дранки, черепица, пустые бочки, куски жести и колотая плитка. Настроение у Джорджа не улучшилось при виде этой жуткой картины и пришло в полную негодность, когда он пнул торчащий кусок черепицы, под которым оказался здоровенный кирпич. Все вокруг словно вступило в тайный сговор против него.
И с таким настроем он вышел из-за угла дома и, глянув в сторону улицы, увидел, что на дорожке, ведущей к парадному входу в их дом, стоят мама и Юджин Морган. Женщина была без головного убора, Юджин держал шляпу и трость в руках: он явно навещал Изабель, а потом она вышла проводить гостя, они продолжили разговор и задержались на дорожке.
Они стояли между особняком и воротами близко друг к другу, их плечи почти соприкасались, словно ни он, ни она не осознавали, что ноги больше не несут их вперед. Они даже смотрели не друг на друга, а куда-то вдаль, как смотрят люди, пребывающие в гармонии и согласии. Вероятно, они говорили о чем-то серьезном: он склонил голову, Изабель держала руку у лица, касаясь левой щеки, но все эти мелочи кричали о том, что эти двое что-то замышляют и понимают друг друга с полуслова. И все же если бы их увидел незнакомый прохожий, то ни за что не принял бы за супружескую пару – было в Юджине что-то от романтического героя, а высокая и изящная Изабель, разрумянившаяся, с таинственным блеском в глазах, ничуть не походила на жену, идущую рядом со своим мужем.
Джордж уставился на них. Один вид Юджина был ненавистен ему, а когда он переводил взгляд на мать, его начинало грызть смутное отвращение, подобное странному и неприятному привкусу во рту: она так и льнула к собеседнику, выказывая ему полное доверие. Джордж был не в силах отвести от них глаз, с особой злостью сосредоточившись на белой манжете черного платья Изабель и на крошечных ямочках на щеке, там, где она касалась лица кончиками пальцев. Джордж знал, что у женщины в трауре не должно быть белых манжет и воротничка, но все же в первую очередь злился на эти ямочки, выразительно изменившие ее внешность, мимолетные и незаметные, но возникшие именно из-за мистера Юджина Моргана. На мгновение Джорджу показалось, что раз это лицо поменялось для Моргана, то у Моргана есть какие-то права… Показалось, что Изабель принадлежит ему.
Двое дошли до ворот и вновь остановились, повернувшись друг к другу, но тут, за плечом Юджина, Изабель заметила Джорджа. Она заулыбалась и помахала ему рукой, Юджин повернулся и кивнул, но Джордж, будто в ступоре, так и продолжал смотреть на них, не подавая знака, что заметил приветствие. Тогда Изабель позвала его и еще раз махнула рукой.
– Джорджи! Проснись, милый! – рассмеялась она. – Привет, Джорджи!
Джордж отвернулся, точно не видел и не слышал их, и вошел в дом через боковую дверь.
Глава 21
Он ворвался к себе в комнату, сбросил сюртук, жилет, воротничок и галстук, оставив их там, куда они упали, одним рывком завернулся в черный бархатный халат и продолжил неистовствовать, уже лежа на кровати, отчего пружины матраса возмущенно заскрипели. На мгновение затихнув, он сквозь зубы простонал: «Рвань!» Потом вскочил и начал метаться по просторной спальне.
Впервые в жизни Джордж осознанно нагрубил маме, ведь срываясь на всю эту рвань и чернь, он ни разу намеренно или в гневе не позволил себе неуважительно отнестись к Изабель. Если она и обижалась, то это получалось случайно, а его раскаяние всегда было достаточным наказанием для него – и тем более для нее. Однако теперь он поступил жестоко и не жалел об этом, а только еще сильнее злился на нее. Но когда услышал легкие шаги Изабель в коридоре за дверью и какой-то веселый мотивчик, который мурлыкала мама, то понял, что она его нарочитой грубости или не заметила, или не поняла. Наверное, решила, что он не заговорил с ней и Морганом по рассеянности, посчитала, что он задумался о чем-то и не услышал е