Вывалив это на приезжего, один горожанин, после многозначительной паузы, добавил:
– Все это очень смахивает на мотовство, но, когда мисс Изабель выходит на прогулку с этой собакой, понимаешь, что псина денег своих стоит!
– А девушка красивая?
– Ну, сэр, лет ей восемнадцать-девятнадцать, и даже не знаю, как получше выразиться… Чертовски привлекательная юная леди!
Глава 2
Как-то одна горожанка весьма красноречиво отозвалась о внешности мисс Изабель Эмберсон. Это была миссис Генри Франклин Фостер, настоящий авторитет в области литературы и властительница дум общины, – именно так писали о ней обе ежедневные газеты в статьях об основании Женского поэтического клуба; и ее слова об искусстве, беллетристике и театре имели силу закона, а не мнения. К примеру, когда до городка после аншлагов в больших городах добралась наконец «Хэйзел Кирк»[10], многие сначала дождались оценки миссис Генри Франклин Фостер, а потом уже смело высказались сами. Дошло до того, что после спектакля в вестибюле театра образовалась целая толпа жаждущих ее мнения.
– Я пьесу не смотрела, – сообщила им миссис Генри Франклин Фостер.
– Как?! Мы все знаем, что вы сидели в четвертом ряду прямо по центру!
– Да, – улыбнулась она, – но я сидела за Изабель Эмберсон. И не могла отвести взгляда от ее волнистых каштановых волос и чудесной шеи.
Незавидные женихи из городка (а они все считались таковыми) не хотели довольствоваться картиной, столь заворожившей миссис Генри Франклин Фостер: они из кожи вон лезли, лишь бы мисс Эмберсон повернулась к ним лицом. Она особенно часто, как заметили некоторые, поворачивала его к двоим: один преуспел в борьбе за внимание благодаря своей блистательности, а второму помогло беспроигрышное, хотя и не самое выигрышное качество – настойчивость. Блистательный джентльмен «вел наступление», осыпая девушку сонетами и букетами, – и в сонетах не было недостатка рифм и остроумия. Он был великодушен, беден, щегольски одет, а его поразительная убедительность все глубже затаскивала юношу в долговую яму. Никто не сомневался, что ему удастся покорить Изабель, но, к сожалению, однажды он перебрал на вечеринке и во время серенады, исполняемой при луне на лужайке перед особняком Эмберсонов, врезался в контрабас и был под руки уведен в ожидающий экипаж. Одного из братьев мисс Эмберсон, помогавшего с исполнением серенады и тоже переполненного неизбывным весельем, друзья прислонили к входной двери; Майор, в халате и тапочках спустившийся за сыном, отчитал отпрыска, откровенно давясь от смеха. На следующий день мисс Эмберсон сама посмеивалась над братом, но с женихом повела себя иначе: просто отказалась его видеть, когда тот пришел с извинениями. «Кажется, вас очень волнует судьба контрабасов! – писал он ей. – Обещаю их больше не ломать». Она не ответила на записку, но две недели спустя прислала письмо, в котором говорилось о ее помолвке. Она выбрала настойчивого Уилбура Минафера, который никогда не разбивал контрабасы и сердца и вообще серенад не пел.
Несколько человек, из тех, что все всегда знают наперед, заявили, что ни капли не удивлены, потому что Уилбур Минафер «хоть и не Аполлон, но очень трудолюбивый и многообещающий молодой предприниматель и хороший прихожанин», а Изабель Эмберсон «довольно разумна – для такой красотки». Но помолвка ввергла в ступор молодых людей городка и большинство их отцов и матерей и даже потеснила литературу, став темой обсуждения на очередном собрании Женского поэтического клуба.
– Уилбур Минафер! – воскликнула любительница поэзии, интонацией показав, что весь ужас ситуации объясняется одной лишь фамилией жениха. – Уилбур Минафер! Я такой чуши в жизни не слыхала! Подумать только, выбрала Уилбура Минафера просто потому, что мужчина, в тысячу раз лучше его, был несколько разгорячен при исполнении серенады!
– Нет, – сказала миссис Генри Франклин Фостер. – Дело не в этом. И даже не в том, что она боится выйти замуж за легкомысленного человека. И не в том, что она набожна или ненавидит беспутство, и не в том, что он сам оттолкнул ее своим поведением.
– Но она же поэтому его бросила!
– Нет, не поэтому, – сказала мудрая миссис Генри Франклин Фостер. – Если б мужчины только знали – и хорошо, что они не знают, – насколько женщине безразлично, любят они гульнуть или нет, если их поведение не затрагивает ее лично. А Изабель Эмберсон это определенно безразлично.
– Миссис Фостер!
– Да, безразлично. Дело все в том, что он выставил себя на посмешище прямо перед ее домом! Теперь она думает, что ему на нее плевать. Вероятно, она ошибается, но мысль уже засела в голове, и отступать поздно, ведь она успела согласиться выйти замуж за другого – на следующей неделе разошлют приглашения. Свадьба пройдет с эмберсоновским размахом, с устрицами, плавающими в ледяных чашах, с оркестром из другого города, с шампанским и шикарными подарками – самый дорогой будет от Майора. Потом Уилбур увезет ее в дешевое свадебное путешествие, и она станет его доброй женушкой, но дети у них будут такими избалованными, что весь город содрогнется.
– Но, ради всего святого, откуда вы знаете, миссис Фостер?
– Разве Изабель Эмберсон может влюбиться в такого, как Уилбур? – спросила миссис Фостер, но ответить никто не посмел. – Значит, вся ее любовь уйдет на детей, и это погубит их!
Пророчица ошиблась только в одном. Свадьба действительно прошла с эмберсоновским великолепием, были даже устрицы во льду; Майор преподнес молодым проект нового особняка, не менее изысканного и внушительного, чем Эмберсон-Хаус, и обещал построить его на свои деньги в районе Эмберсон. Оркестр, конечно, пригласили из другого города, оставив в покое местный, пострадавший от потери контрабаса; и, как утверждало пророчество и утренняя пресса, музыканты приехали издалека. В полночь все по-прежнему пили шампанское за здоровье невесты, хотя сама она два часа как отбыла в свадебное путешествие. Четыре дня спустя чета вернулась в город, и эта поспешность ясно показала, что Уилбур и впрямь экономил как мог. Все говорили, что жена из Изабель вышла хорошая, но последний пункт предсказания оказался неточен. У Уилбура и Изабель родился лишь один ребенок.
– Только один, – сказала миссис Генри Франклин Фостер. – Но хотелось бы знать, не хватит ли его избалованности на целый выводок!
И ей опять никто не возразил.
Когда Джорджу Эмберсону Минаферу, единственному внуку Майора, стукнуло девять, перед ним трепетали все – и не только в районе Эмберсон, но и во многих других кварталах, по которым отпрыск проносился галопом на своем белом пони.
– Богом клянусь, вы ведете себя так, будто весь город ваш, – однажды посетовал раздраженный работяга, после того как Джорджи въехал на пони прямо в кучу песка, который тот как раз просеивал.
– Будет, когда вырасту, – невозмутимо ответил ребенок. – А сейчас это город моего деда, так что заткнись!
Сбитый с толку взрослый мужчина не смог ничего возразить и только пробормотал:
– Застегните свою жилетку…
– И не подумаю! Доктор говорит, так здоровее! – тут же отрезал мальчик. – Но вот что я сделаю: я застегну жилетку, если ты утрешь свой нос!
Все было разыграно как по нотам – именно так выглядели уличные перепалки, в которых Джорджи здорово поднаторел. На нем вообще не было жилета; как бы нелепо это ни звучало, но у пояса, между бархатной визиткой и короткими штанишками, виднелся кушак с бахромой, ибо в те времена в моду вошел юный лорд Фаунтлерой[11], и мать Джорджи, с ее не слишком развитым чувством меры, когда дело доходило до сына, одевала его именно в этом стиле. Он щеголял не только в шелковом кушаке, шелковых чулках, тонкой рубашке с широким кружевным воротом и в черном бархатном костюмчике, но также носил длинные русые локоны, в которых частенько застревал репейник.
За исключением внешнего вида (о котором заботилась мать, а не он сам) Джорджи мало походил на знаменитого Седрика Фаунтлероя. Было сложно представить, чтобы Джорджи, подобно герою из книжки, сказал: «Положись на меня, дедушка». Через месяц после своего девятого дня рождения, на который Майор подарил ему пони, мальчик свел знакомство с самыми отъявленными хулиганами из разных кварталов городка и сумел убедить их, что безрассудство богатенького мальчика с завитыми локонами может дать фору дерзости любого из них. Он дрался со всяким до исступления, разражаясь злыми слезами, и, хватаясь за камни, с завыванием выкрикивал угрозы. Драки часто переходили в перебранки, в которых он научился бросать слова похлеще, чем «И не подумаю!» и «Доктор говорит, так здоровее!». Однажды летом приехавший в гости мальчик, изнывая от скуки, висел на воротах преподобного Мэллоха Смита и заметил несущегося на белом пони Джорджа Эмберсона Минафера. Подстегиваемый досадой и скукой, мальчишка закричал:
– Черт подери! Гляньте, у него волосы как у девчонки! Скажи, малыш, ты зачем у мамки кушак забрал?
– Это твоя сестренка для меня украла! – ответил Джорджи, осаживая лошадку. – Сперла с вашей веревки, пока белье сушилось, и отдала мне.
– Иди постригись! – разъярился приезжий. – И у меня нет сестры!
– Знаю, что дома нет. Я про ту, что в тюряге.
– А ну-ка слезай с пони!
Джорджи соскочил на землю, а его противник спустился с ворот преподобного мистера Смита – но сделал это со стороны двора.
– А ну выходи, – сказал Джорджи.
– Щас! Сам сюда топай! Если осмелишься…
Не стоило ему этого говорить, потому что Джорджи тут же перепрыгнул забор. Четыре минуты спустя миссис Мэллох Смит, услышав возню во дворе, выглянула в окно, взвизгнула и бросилась в кабинет пастора. Мистер Мэллох Смит, мрачный, бородатый методист, вышел на улицу и увидел, как юный Минафер энергично готовит гостящего в доме племянника к роли центральной фигуры в живых картинах, представляющих кровавое побоище. Приложив немалые физические усилия, мистер Смит все же сумел дать племяннику возможность убежать в дом – Джорджи был вынослив и быстр и, как всегда в таких делах, невероятно упорен, но священнику, после весьма гротескной потасовки, наконец удалось оторвать его от врага и потрясти за плечи.